– Кому? – дружно удивились слушатели. – Да так, к слову пришлось, – смутился полковник. – В Питере-то у них сплошь красные знамена, да и «гвардия» у них «красная». – Красные, синие, зелёные, какая разница, Константин Сергеевич! Продолжайте, прошу вас. Значит, план атаки, по вашему мнению?.. Из дневника Пети Ниткина, 1 ноября 1914 года, Псков «…а потом Две Мишени приказал вязать плоты. Я сказал, что надо снимать ворота с дач, калитки, двери и всё прочее, и получил похвалу. Я заметил было, что хвалить меня не за что, ибо сей способ очевиден любому, кто внимательно читал “Описание боевых действий персиянской войны” Викновского, но тут наш командир как-то странно на меня посмотрел, и я подумал, что лучше не продолжать. Мы сняли до полусотни дверей и ворот. Река Пскова, как известно каждому, освоившему “Курс гидрологии прибалтийских губерний”, неширока, от восьми до десяти саженей. Противник наш укрепился на правом её берегу, однако вправо и влево от моста позиции его тянулись самое большее на сто – сто пятьдесят саженей, и мы, сделав захождение левым флангом, переправились без выстрелов. Отряд наш оказался весьма разношёрстным. К первой роте нас, александровцев, прибавились лейб-казаки, взвод «павлонов», взвод николаевцев и ещё до полуроты разных чинов, включая гражданских добровольцев. Не встречая сопротивления, мы выдвинулись в тыл противника. Прежде, чем нас заметили, Две Мишени отдал приказ каждому зарядить все имеющиеся магазины к нашим “фёдоровкам”. После чего скомандовал “цепи – встать!”, и мы пошли. Артиллерия бронепоездов открыла частый огонь; корректировка осуществлялась по выносному телефону. Ведя частый огонь, мы атаковали. Противник, поражаемый с фронта и тыла, совершенно растерялся и, почти не оказав сопротивления, бежал в сторону Пскова, бросив на позициях новые германские пулемёты. Бегло осмотрев оставленные окопы и подобрав трофеи, мы также взяли пятерых пленных, все – раненые. Краткий допрос показал, что немцев здесь не было, все они во Пскове, здесь же нам противостояла 2-я рота запасного батальона 94-го Енисейского пехотного полка 24-й пехотной дивизии 18-го армейского корпуса. Мы без промедления приступили к разбору завалов. С бронепоездов прибыли ремонтные команды, занявшиеся восстановлением рельсошпальной решётки. В три часа пополудни эшелоны нашего l’entourage начали пересекать Пскову…» – Последняя остановка, господа, перед Псковом. – А там – батальон немцев. – И запасники енисейцев… – И эта, как вы говорите, Константин Сергеевич, – «красная гвардия»? – Да, Владимир Зенонович. «Красные». Рабочие отряды. Пролетариат, коему нечего терять, кроме его цепей… Бронепоезд осторожно, крадучись, пробирался по рельсам, можно было ожидать новых засад, завалов и разобранных путей. До Пскова оставалось совсем немного. Штабной вагон слегка покачивало. Над самыми крупными, какие только нашлись, картами города и окрестностей склонялись головы полудюжины офицеров. Полковники, подполковники, капитаны. На карту небрежно брошены пара офицерских линеек, синие и алые карандаши. – Солянка сборная, – заявил дородный полковник, кого Аристов назвал Владимиром Зеноновичем. – У нас не лучше, – возразил Яковлев. – Сколоченные подразделения – только наши кадетские роты да отчасти павлоны. У нас, эвон, даже ни одного генерала нет! – Ни одного, Константин Сергеевич, – развёл руками тот самый Владимир Зенонович. – Кто в столице остался, кто где. На вашего покорного слугу производство-то уже лежит, но… гусарского зигзага на погонах пока что нету. – А весь Генеральный штаб где? – бросил полковник Чернявин, начальник третьей роты александровцев. – И гвардия где вся? Туркестанцы? – Гвардию выманили на побережье, к Стрельне и Петергофу, – досадливо сказал капитан с золотым крестом – знаком лейб-гвардии 4-го стрелкового полка. – Десант, по всем правилам. Мы получили известие, немедля выступили из Царского Села. Это, господа, было… – Он помотал головой, пальцами оттянув ворот, словно тот немилосердно жал. – Форты и флот восстали, немецкие дредноуты вошли в Морской канал… нас накрыли двенадцатидюймовой артиллерией. Мы держались, сколько могли, отразили четыре штурма. А потом они нас обошли. Въехали в столицу по Николаевской дороге, безо всякого сопротивления… Вы спросили про туркестанцев, господин полковник… они были с нами. Дрались геройски. Из окружения мы пробивались мелкими группами, мне вот и другим повезло чуть больше. Добрались до города, держали мосты через Фонтанку. – Генерал-майора Солонова там не встречали? – Солонова? Начальника гвардейской бригады? Нет, не встречал. Слышал, что он там был. А куда потом делся – Бог весть. – Будем надеяться, что жив… Томительный день уступал место вечеру. Два боя, две удачи. Почти нет потерь (пока). Во всё том же штабном вагоне перед офицерами стоял пленный в накинутой на плечи шинели, голова, левая рука и плечо перевязаны. Перевязаны хорошо и плотно, чистыми новыми бинтами, которые ещё не приходится кое-как отстирывать и кипятить, потому что материал для них взять уже неоткуда. Пленный, немолодой, бородатый – в запасных полках и батальонах нижним чинам отчего-то разрешалось не бриться, – он стоял, глядя прямо перед собой и баюкая раненую руку на перевязи. Взгляд у него был странно-пустым, словно и не в плену он оказался, а терпеливо ждал в томительном присутствии, ждал непонятно чего, но твёрдо намерен был во что бы то ни стало дождаться. – Ну, сударь наш Кондрат Матвеев, расскажи, как ты дошёл до жизни такой. – Пожилой полковник с измайловским значком явно пытался показать, что главный тут он – по срокам старшинства чина. – Расскажи, почему и отчего изменил ты государевой присяге?.. Кто тебя на это подбил? Кто всем заправляет? И где командование полка твоего? Где полковой начальник, полковник Чермоев? Где все офицеры? Названный Кондратом Матвеевым немолодой солдат – хотя какой из него солдат – мужик в солдатской шинели! – вяло взглянул на полковника. – Ня знаю никакой присяги, – равнодушно ответил он. – Жисть наша бедная, тяжкая, с крапивы на лебеду перебиваемся. Какая тут присяга, господин хороший? – Как это «никакой присяги»?! – аж подскочил Владимир Зенонович. – Ты чего несёшь?! Пьян, скотина, что ли?! – А так, – Матвеев не испугался. – Присяга, я так мыслю, когда не только мы, но и нам. Вот мы-то да, и подати, и повинности, а нам что? Народу всё больше, пашни всё меньше, у бар-то, эвон, земли – взглядом не окинуть! А нам, пахарям, – хрен с солью доедать, да и то если соли достать повезёт!.. – Вот же мерзавец какой! – Спокойнее, Владимир Зенонович, прошу вас, – поморщился Аристов. – Отвечайте на вопросы, рядовой Матвеев. Кто начал мятеж в полку? – А никто и не начинал, – по-прежнему равнодушно, но не запираясь ответил пленный. – Немцы приехали с Риги. А с города Питера, им навстречу, – агитаторы… – И полковое начальство не отдало приказ оказывать вторгшемуся в пределы Отечества неприятелю всё возможное сопротивление?! – опять не сдержался Владимир Зенонович. – Мож, и отдало, а мож, и ни. – Кондрат пожал плечами. – Ня ведаю. Наш батальон запасной был. К нам агитаторы в казармы зашли. И говорить начали. – А офицеры? – А не было никого. – А куда ж они делись?! – не выдержал капитан царскосельских стрелков. – А у них свои агитаторы сыскались, – уже охотнее пояснил пленный. – Которые за Временное собрание энто агитировали. Ну, чяво, верно всё говорили. Что царей быть не должно, сам народ собой править должен. Это верно, я тебе, господин хороший, и сам скажу: мы в деревне всё миром судим да решаем, как повелось. А те, что на отруба пошли, мироеды эти, чтоб земля их бы не носила… – Стой! Погоди. Значит, офицеры полка тоже изменили присяге?! – Ня ведаю, – отвернулся солдат. – То ваши дела, господские. Простому народу до вас дела нет. – Значит, про присягу ты, раб Божий Кондрат, ничего не помнишь и помнить не хочешь, офицеры, по твоим словам, разбежались, – а кто ж вас сюда, к мосту, в таком случае вывел? Кто командовал? – Комиссары, – ответил Матвеев. – От Временного собрания, значит, комиссары. И от этих, от большаков. – Каких ещё «большаков»?! – Он имеет в виду «большевиков», Владимир Зенонович. Российскую социал-демократическую рабочую партию. Её преобладающая фракция присвоила себе название «большевики». Самые фанатичные и непримиримые. – Про эсдеков слышал, про этих ваших «большевиков» – нет. – Боюсь, господа, очень скоро мы только о них и будем слышать… Так, значит, комиссары? Как зовут, кто такие? – Один наш, псковской, – не стал запираться пленный. – Из городской думы. А другой вот, который от большак… большевиков, он с Питера приехамши. Рабочий человек, руки мозолистые. Боков звать, Тимофей Степанович. Вот он-то лучше всех и говорил. – И чего же говорил? – Как чего? – даже удивился Кондрат. – Дык всё про то же! Власть – народу! Землицу – нам, пахарям! Заводы – рабочим! – Всё то же самое… – пробормотал Аристов. – Слова простые, но действенные, – нехотя кивнул Яковлев. – Пустая демагогия всегда зажигательно действовала на чернь, – презрительно бросил Владимир Зенонович. – А ты меня не черни тут! – вдруг огрызнулся Матвеев. – Видали мы господинчиков таких… во всех видах видали. Всё, кончилось ваше время! Иная жизня-то теперь пойдёт, новая, справедливая! – Молчать! – вскипел полковник. – Да я тебя, быдло!.. Расстрелять! За измену присяге! – Владимир Зенонович! Господин Ковалевский!.. – раздалось со всех сторон. И вдруг: – Пусть говорит, полковник. Это произнёс голос сильный, низкий, настоящий бас.