Поддержка вдохновила меня. — А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну о том самом… о чем ты знаешь. Куда ты звонил? — На дачу. — Значит, там есть телефон? — Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… на аппарате: «Гл. Бородаеву от благодарных читателей». — По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! — провозгласил я с крыльца, как с трибуны. — А потом, если останется время, и мы позвоним. — Нет, — сказал Глеб. — Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его… Глеб еще не знал главного: он не читал моей надписи на столе: «Племянник! Передай привет своей тете!» А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то еще и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно! Так я думал, а вслух сказал: — Что нам Племянник! Шестеро одного… — Не ждут! — подсказала Миронова. И первый раз в жизни, подсказывая, не угадала. — Не боятся! — поправил я ее. И повторил: — Шестеро одного не должны бояться! — Ты не знаешь Григория, — опять сказал Глеб. — Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться… — Посмотрим! — воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце. Торопиться на старую дачу как-то не очень хотелось. На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек. — Он нас пальцем не тронет! — Пальцем, конечно-о! — заныл Покойник. — А ты видел, какой у него кулак? — Не видел! И ни один из нас не увидит, — сказал я уверенно. — И самого Племянника вы не увидите! — Разве это возможно? — продолжал сомневаться Покойник. — Возможно! — Разве Племянник исчез? Испарился? От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами. — Когда вы войдете в дачу, она будет пуста, — сказал я. — Вы верите мне? — Верим, — сказала Наташа. — Бежим! — крикнул я. И все опять побежали. Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте. Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я все время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае — птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу. По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами. Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов. Он хотел, чтобы я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое все еще не было закончено — у меня не хватало времени. Внезапно он поворачивал голову — за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: «Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!» Миронова, с трудом переводя дыхание, все же поднимала руку и спрашивала: «Надо отдыхать?» — давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же без остановки помчится дальше. Но в общем-то у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости. И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по легкому, едва проступившему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких ситуаций, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Все ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно… Когда показалась старая дача, которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели. Глеб всегда чуть-чуть пригибался и любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нем, но кое-что еще недорасследовал… Однако на последнем привале Глеб подошел и сказал: — Ты не знаешь Григория… Его все тут… как огня! Он ведь сидел… за драку… Сидел! — И еще посидит! — сказал я. — Где? — Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна. Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. «Умный в дачу не пойдет, умный дачу обойдет!» — говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как права народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт. Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул: — Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас! Он уважал чужую отвагу. — Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, — сказал он. — Но я никак не могу отвыкнуть… — От чего? — Высказывать свои чувства в стихах. — Почему ты об этом заговорил? — Потому что мне пришли на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдем на минуту. И я прочту. Тебе одному! Хочешь? Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа. Я как бы по просьбе Принца отошел в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал: — Прочитай! Необязательно мне одному. И необязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне? Понял я: не речи, не отметки Остаются в памяти навек. В этот день ты доказал нам, Деткин, Что делами славен человек! Чтоб хвалу могли воздать мы смелости, Ты вернись в сохранности и целости! Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил: — Хочешь, я пойду с тобой? — И я пойду, — сказала Наташа. В ее фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле!). Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть. Наоборот, после трех Наташиных слов мне захотелось продолжить свое существование, как никогда раньше! Но и как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти ее маму. И всех наших мам! Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении. На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое. — Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, — сказал я. — Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная мудрость гласит: «Один в поле не воин!» Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в конфликт со старой народной мудростью. «Наверно, ни одна мудрость не годится на все случаи жизни!» — решил я. В тот день мысли и обобщения буквально одолевали меня. — В данном случае, — сказал я, — совершенно необходимо, чтобы воин был в поле один. Но вы все время будете рядом со мной! — Я взглянул на Наташу. — Ну а если я не вернусь… — «Ты вернись в сохранности и целости!» — сам себя процитировал Принц. — Постараюсь, — ответил я. — Ты уходишь? — с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без руководства. Все-таки командиром был я! — Что ты задумал? — спросила Наташа. — Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника! — В каком смысле? Физически?! — испуганно прошептал Покойник. — В каком смысле?.. В том смысле, в каком надо!