— Если не дрейфите, то айда! — сказал Племянник. Это мое предложение его почему-то не разозлило. Позже я узнал почему. Но в ту минуту… В ту минуту догадка не захотела меня озарить, хотя вообще она делала это очень охотно. Бледный Покойник топтался на месте. — Боишься? — спросил я шепотом, но так, чтобы услышала Наташа Кулагина. Я должен был раскрыть ей глаза! Мы стали спускаться по ступеням, на которых скользила нога, — может быть, это была сырость, а может быть, даже плесень. Радостное волнение охватило меня: по таким вот ступеням спускались в подземелье настоящие сыщики. Они спускались, зная, что могут уже никогда не подняться!.. «О, если бы нас поджидала там какая-нибудь опасность! — мечтал я. — Наташа бы в страхе бросилась не к Покойнику, а ко мне, и я бы нашел выход из положения. Я спас бы ее! Но, к несчастью… Раз туда каждый день залезал Гл. Бородаев, значит, ничего опасного там быть не может. И я не смогу доказать ей…» — Эй, парнёк, опять ты… того… поперед батьки в подвал лезешь! Я свет зажгу. Он повернул выключатель. И сквозь приоткрытую дверь, обитую, как и полагается, ржавым железом, выползла полоска тусклого света. В повести Гл. Бородаева свет всегда «выползал» из приоткрытых дверей или «мрачно выхватывал» что-то из темноты, а потом, когда двери закрывались, он «уползал» обратно. Это я хорошо помнил. Племянник с трудом раскрыл дверь до конца. Она завизжала на плохо смазанных петлях. В повести у Гл. Бородаева все дверные петли были обязательно плохо смазаны и визжали. Это я тоже помнил. Итак, все было прекрасно, как в самых настоящих детективных произведениях! — Валяйте! — сказал Племянник. Миронова опередила всех: она любила выполнять приказания. Племянник пропустил нас в подвал. Последним вошел Покойник… На меня приятно пахнуло гнилью и плесенью. Я вдыхал полной грудью! Внезапно дверь с визгом захлопнулась. Потом железо проехало по железу — это Племянник задвинул щеколду. Он остался по ту сторону двери, которая, как мне показалось, захлопнулась навсегда!.. Глава VI, из которой становится ясно, что мне ничего не ясно Невольный страх овладел мной. Но лишь на мгновение. А уже в следующую секунду я отбросил его. Вернее сказать, отшвырнул. Тем более что Наташа сделала шаг по направлению ко мне. Совсем незаметный шажок, но я-то его заметил. Точнее сказать, почувствовал. Вообще, когда есть существо, которое тебе нравится, следишь только за ним и говоришь для него, хотя делаешь вид, что для всех. И наблюдаешь, как оно на все реагирует, И подсчитываешь, сколько раз это существо на тебя посмотрело. Тот, кто любил, поймет меня без труда! «В эту опасную минуту она хочет быть рядом со мной! — решил я. — Хочет, чтоб я уберег ее, заслонил собой!» О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!.. — Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль, — сказала Наташа. «Должна уехать…» Даже не сказала, что «мы должны». «Волнуется за свою маму», — подумал я. В ту минуту я позавидовал ее маме, хоть у нее было очень больное сердце, а у меня сердце было абсолютно здоровое, и, если как следует рассудить, ее мама должна была бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку! — Племянник Григорий шутит, — сказал я Наташе. — Неужели ты не видишь, что он пошутил?.. — Тогда пусть откроет, — сказала Наташа. Ее желание было для меня законом! Но для Племянника оно законом не было. — Откройте, пожалуйста, — попросил я его. — Это ты, парнёк? — послышалось из-за двери. — Опять тебе больше всех надо? Все сидят тихо, будто мать родная не родила… А ты один ерепенишься! Он тихо и противно засмеялся. — Откройте сейчас же! — приказал я ему. И посмотрел на Наташу. Она стояла опустив голову. Лица ее я не видел, потому что тусклая лампочка, которую зажег Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья. — Ты тоже хотел узнать, куда тот Дачник девался? — спросил Племянник. — Вот теперь и узнаешь! — Что он хочет сказать? — Я толкнул Глеба в плечо. — Не знаю, — ответил Глеб. И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил, оставляя нас в подземелье. Страшная история началась! — Остановитесь! — умоляюще воскликнул Покойник. Громкие шаги Племянника были ему ответом. Я схватил за плечо Глеба: — Верни! Задержи! — Разве его задержишь? — Кричи! — шепотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. — Ори на всю дачу! — Не услышит… Он ведь уже наверху… Там ни слова… Дверь-то железная… Кричи не кричи… — А ключа у тебя нет? — Ни у кого… Потеряли… Английский замок: дверь захлопывается — и все… Открывается с той стороны… Он ведь и на щеколду… — Погребены? — тихо спросил Покойник. — Заживо? Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьем. И снова взглянул на Наташу. Как мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоем, а нас было шесть человек. — О, не печалься! — сказал я Наташе. — Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце! Она взглянула на меня с легким испугом. И тогда я добавил: — Все будет в порядке! Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас. Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке. — Я должна быть дома не позже шести. — И будешь! Я огляделся… Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватывала таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвертая. Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики… К одной из стен загадочно прислонился кусок фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели одни лишь зловещие слова: «Опасно! Не подходить!» А чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости. Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась ее, и на пальто остался черный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости. — Осторожно! Не подходите! — крикнул Глеб. Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное. Я для вида пошептался с Глебом и громко, весело объявил: — Вот Глеб говорит, что Племянник Григорий часто так шутит: сначала запрет, а потом отопрет. — И через сколько же времени он отпирает? — спросил Покойник. — Через час. Максимум через два! — бодро сообщил я. — А пока давайте осмотрим окрестности. Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья… Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать! — А мы выйдем? — спросил Покойник. — Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас… — А мы их увидим? Лампочка все время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу. — Кого ты больше всех любишь? — внезапно спросила она. «Тебя!» — хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я все-таки любил маму и папу. Потом Костю… А потом уж ее. Но не мог же я это сказать! — Кого ты больше всех любишь? — повторила она.