— Там ругали Нинель. — Кто ругал? — Родители. Не все, конечно. Но некоторые… Губы ее задрожали. Наташа сказала громко и возмущенно: — А другие молчали? — Мой брат не молчал! Он бросился на защиту Нинели. Она ему нравится. — Значит, у него вкус лучше, чем у тебя. О, если бы в эту минуту она могла взглянуть в зеркало, она бы поняла, какой у меня замечательный вкус! — Мама больна… — сказала Наташа. — Она бы сумела им объяснить. — Чем больна твоя мать?! — воскликнул я. — Может быть, надо помочь? Прикажи мне, скажи одно только слово, и я сделаю все. Наташа взглянула на меня с испугом. И даже отступила на шаг. — Ты сам-то здоров? — О, не смейся! — воскликнул я с плохо скрываемой горечью и обидой. — Может быть, надо достать лекарство? Моя тетя работает в аптеке и всегда достает… — Маме прописано только одно лекарство: не волноваться, полный покой! Это лекарство твоя тетя достать не сможет. Его в нашем веке просто не вырабатывают. Я подумал, что эту мысль она непременно должна записать в тетрадку! «Какой наша Нинель сегодня придет в класс? — размышлял я. — Наверно, никому уже не будет казаться, что она вот-вот расхохочется. Она будет взволнованна. Что нам тогда делать? Успокаивать ее? Нет, нельзя. А может быть, она будет так спокойна, как никогда!..» Нинель Федоровна была абсолютно такой же, как раньше. — Мы с вами должны будем посоветоваться. Как-нибудь после… — сказала она. — Может быть, в чем-то я была не права. Кстати, и о старой даче пора уже вспомнить. Я вам обещала. Подышим, погуляем в осеннем бору. Глеб будет нашим проводником. «Мы поедем на старую дачу! Походим по комнатам, которые описаны в повести… Я увижу стол, за которым работал Гл. Бородаев. Это так интересно, ведь мы с ним, можно сказать, коллеги!» — так я мысленно ликовал, не подозревая в те радостные минуты, что страшная история совсем близко, почти рядом… «Уголка Гл. Бородаева» в нашем классе уже не было. На стенде, который притащил Принц Датский, была устроена выставка, посвященная Пушкину, — мы как раз проходили его стихи. Верней, изучали… Нинель говорит, что «проходить» можно только мимо чего-нибудь. Глеб принес мне из дома повесть Гл. Бородаева. И я прочитал ее еще раз. А полстраницы прямо-таки выучил наизусть. «Никто не знал его имени, ни тем более отчества и фамилии. Все звали его просто Дачником. Это прозвище как нельзя лучше соответствовало его положению в ту зиму: он снял угловую комнату на втором этаже старой дачи, выходившую единственным окном своим прямо в сад. Дачник почти никогда не покидал эту комнату. А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью! Сперва она явно заигрывала с Дачником: кокетничала ослепительными лучами, забиралась к нему в комнату студеным ветром, постукивала по стеклу обнаженными ветками… Но он не обращал на нее внимания, и она обозлилась: задула, засвистела, заулюлюкала. Обозлились и соседи по даче: он не пытался развлечь их разговором в монотонные зимние дни. Никто не видел, что он ест, что он пьет. Перед сном он прогуливался минут пятнадцать, не более. Последний раз в жизни он прогулялся в канун Нового года. Слышали, как в полночь он поднялся в комнату по ворчливо-скрипучей лестнице. А утром его не стало… Дверь, выходившая прямо на лестницу, была заперта изнутри. Окно, выходившее прямо в сад, было закрыто. На снегу — никаких следов. Дачник исчез». Так начиналась повесть. Потом, как я уже говорил, на протяжении трехсот двадцати трех с половиной страниц Дачника искали следователи, собаки и родственники, которых у него оказалось ужасно много. От них-то он, как выяснилось, и скрывался на даче: они мешали ему что-то изобрести… «Он искал покоя, — было сказано в повести, — но не того, который нашел. Хотя… До сих пор ничего не известно. Поиски продолжаются…» — Дедушка хотел дальше… Продолжение… Но он… Понимаешь? — объяснил мне Глеб. И вот мы должны были отправиться на место загадочного происшествия! Да, все, о чем рассказывалось в повести, оказывается, не было вымыслом, а случилось на самом деле. Об этом сообщил мне в то самое воскресное утро внук писателя. Он скрывал это раньше: думал, что мы побоимся ехать прямо на место совершенного преступления. — Ты-то, я знал, что нет… — сказал Глеб. — Ты — Детектив! А другие?.. — Другим — ни слова! — сказал я. Потом Глеб сообщил еще одну новость, и она повергла меня во временное смятение: Нинель Федоровна заболела. — Ясно: нервное потрясение, — сказал я. — Довели! — Не-ет, — стал объяснять Глеб. — Ей комнату в новом доме… Переезжала… И вот! Простуда… Мы разговаривали в школьной канцелярии, где все члены литературного кружка договорились собраться. — С остальными я поеду за город в другой раз: зимой, на лыжах, — пообещала накануне Нинель. — Всем сразу на дачу являться неловко: все-таки там не музей. Там же люди живут… Я пришел минут за тридцать до срока: мне не терпелось. А Глеб еще раньше. — Дежурная передала… Еще вчера вечером… Я заходил… — пояснил Глеб. — Нинель Федоровна ей… По телефону… — А почему ты вчера же не сообщил нам? Или хотя бы мне одному? — Боялся, что вы… того… Не поедете… Может, мы сами? Без нее? А?.. Как ты считаешь? Или нет?.. Там можно дорасследовать… Раскрыть… Понимаешь? Ты ведь у нас Детектив! Я погрузился в раздумье. И в этом состоянии находился довольно долго. До тех пор, пока не показались Наташа Кулагина, Принц Датский с Покойником и Миронова. Принц Датский прямо с порога сообщил: — Сегодня утром пришли на ум кое-какие строчки. Может, вам будет приятно? Он протянул тетрадный лист Покойнику. Принц никогда не читал своих стихов сам: он стеснялся. Покойник громко, нараспев, подражая настоящим поэтам, продекламировал: Этот день для нас так много значит: Мы давно стремились к старой даче! И хотя закрыли тучи небо, Едем мы под руководством Глеба! Сквозь дождя и ветра кутерьму Он везет нас к деду своему! Добрый Принц учел, что уже давно никто не просил Глеба вспоминать истории из жизни его дедушки, читать письма. Давно уже никто не разглядывал фотографии из семейного архива Бородаевых. Прослушав стихи, Глеб как-то приосанился, лицо его просветлело. Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что Глеб вспомнил о тех днях, когда им интересовалась вся школа. Добрый Принц призвал его руководить нами, и Глеб сразу заговорил громче и увереннее, чем обычно. — Неизвестно, поедем ли мы, — сказал он. — Нинель Федоровна заболела. — Чем? — спросила Наташа Кулагина. — Переезжала в новый дом… И вот… Простудилась, — пояснил Глеб. — Может быть, надо помочь? — «Где эта улица? Где этот дом?..» — лениво пропел Покойник. — Адрес?.. Его, наверно, никто… — сказал Глеб. И твердо добавил: — Не знает! Он старался дотягивать фразы до конца, ведь Принц назвал его нашим руководителем. — Поедем на дачу сами! — твердо сказал я, обращаясь сразу ко всем. Пока не было Наташи Кулагиной, меня полчаса терзали сомнения. Но как только она появилась, решимость немедленно овладела мной: «Не ехать нельзя! Когда я смогу быть целый день рядом с ней? Сама судьба буквально подсовывает мне этот счастливый случай! Смею ли я отказаться? А вдруг я в ее присутствии и правда что-нибудь дорасследую, распутаю что-нибудь такое, чего недораспутали следователи и родственники? Она поймет, что я ношу свое прозвище не из-за синего мешка для обуви, а по более серьезным причинам. И наконец-то оценит…» — «Люблю грозу в начале мая…» — сказал Покойник. — Но в двадцатых числах сентября… Вялым жестом он указал на окно. — И еще неизвестно, как Нинель Федоровна отнесется, — сказала Миронова. — Она хотела сама лично погулять с нами по лесу. Подышать! — Нас там очень… Я вчера вечером по телефону, по междугородному… — сказал Глеб. И решительно дотянул: — Предупредил, что мы сегодня приедем. — Да-а, ехать или не ехать — вот в чем вопрос! — воскликнул Принц Датский. Тут раздался телефонный звонок. Глеб все еще чувствовал себя нашим руководителем и поэтому схватил трубку. — Да! Кто? Это вы, Нинель Федоровна?.. — Нежная бархатная кожа его лица покрылась румянцем. — Да… Мы все… Вот не знаем, ехать ли… — И он решительно дотянул: — Или без вас не ездить?