— В какой четверти нашего века творил Бородаев? — переспросила Нинель Федоровна. Миронова взметнула вверх руку и выпалила: — Во второй! Она любила подсказывать учителям. — А мы давайте начнем с первой четверти прошлого века, — предложила Нинель Федоровна. — С Пушкина, например… Потом пойдем дальше… И так постепенно доберемся до Бородаева. — У нашего кружка творческая направленность, — сказал Покойник. — Мы сами сочиняем. — Я тоже пишу стихи, — сообщила Нинель Федоровна. — Когда-нибудь вам почитаю. Если наберусь храбрости. Что вам еще хочется узнать обо мне? Я не замужем. Играю в теннис. Учителя никогда не рассказывают о личной жизни. А узнать интересно! Это я по себе знаю. Помню… Она начинала мне нравиться. Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что и другие ребята ожили: они задвигались, зашевелились. — В этом городе, — сказала она, — у меня нет ни родственников, ни знакомых, ни близких. Теперь вот вы будете… Если получится… Раньше, когда раздавался звонок, все сразу выскакивали из класса. А тут стали медленно подниматься, будто отяжелели от разных дум и сомнений. Я подошел к Нинели Федоровне и сказал: — Знаете, у Бородаева есть повесть «Тайна старой дачи»… Потрясающий детектив! Весь наш кружок хотел съездить на эту дачу. Походить по местам событий… Это недалеко: всего час, если на электричке. — Он писал детективы? — шепотом спросила Нинель Федоровна. И кивнула на фотографию Бородаева. — А вы любите их?! — воскликнул я с плохо скрываемым волнением. — Все любят. Только некоторые не сознаются. «У нас полное родство душ! — подумал я. — Она угадывает мои мысли!..» Ребята начали выходить в коридор. Только Глеб остался сидеть на своем месте, пригнувшись к парте. Рядом стоял Принц Датский. Нинель Федоровна подошла к ним. И я подошел. — Мы решили поехать на старую дачу, — сказала она. — В одно из ближайших воскресений. Пока еще осень… Ты, Глеб, будешь нашим проводником? — Я — пожалуйста… Если, конечно, вы… А я с удовольствием… — Он опять перестал договаривать фразы. Когда Нинель Федоровна отошла, Принц Датский пообещал Глебу: — Я напишу к этому дню стихотворение! Может, тебе будет приятно?.. И погладил Глеба по голове. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что физическая сила сочеталась в Принце с детской застенчивостью и добротой. В коридоре меня остановила Наташа Кулагина. Это случалось так редко, что я буквально затрепетал. — На твоем месте я бы в нее влюбилась, — сказала Наташа. И так пристально посмотрела, что внезапная догадка озарила меня: «Испытывает! Ревнует!..» О, как часто мы выдаем желаемое за действительное! — Влюбиться? — громко переспросил я. — Ну что ты? Какие для этого основания?.. — Значит, у тебя нет вкуса. Она прелестна! «Неужели и правда хочет, чтоб я влюбился? Неужели ей все равно?» С этой тягостной мыслью я слонялся по коридору всю перемену. Примерно через неделю Нинель Федоровна сказала: — Я готовлюсь к теннисным соревнованиям. На первенство города… Кто хочет, может прийти на тренировку. Я вас там встречу, на стадионе. Правда, это на краю города. Но вы доберетесь: троллейбус, потом трамвай. Знаете? Приехали почти все. Она бегала по корту в белой майке и в белых трусах. Немногие классные руководители решились бы бегать перед своими учениками в таком виде. А она решилась. Потому что она была молода и прелестна! Все мы, выражая чувства, охватившие нас, орали: «Нинель Федоровна! Нинель Федоровна!..» — Никогда еще не слышал, чтобы болельщики называли своих кумиров по имени-отчеству, — сказал пожилой человек в шляпе, который сидел впереди меня. Через несколько дней созвали родительское собрание. Мама и папа были в тот вечер заняты. Пошел мой старший брат Костя. Он уже не первый раз ходил на такие собрания. Я не ложился спать, пока не дождался Костю, — он всегда подробно пересказывал мне, что говорили родители, а что учителя. Это было так интересно! Когда Костя вернулся, мама с папой были уже дома. — Ну что?! — набросился я на брата. — Защищал вашу Нинель! — На нее нападали? — Еще как! — Кто посмел? — Ваши родители… Не все, конечно. Но некоторые. — Что они говорили? — Во-первых, она отобрала у вашего класса его лицо, его индивидуальность. Во-вторых… — Во-вторых, ему давно уже пора спать! — сказал папа. Он считал, что нельзя в моем присутствии подрывать авторитет взрослых, особенно учителей. Костя махнул рукой. — В общем, я ее защищал. — Она ведь тебе понравилась? — спросил папа, тоном своим как бы подсказывая брату ответ. — Ведь понравилась? — Да, очень хорошенькая! — ответил Костя. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что люди в трудную минуту хватаются за то, что у них болит, — кто за голову, кто за сердце. Папа схватился за бок. — А что тут такого? — спросил Костя. И пошел спать. Глава IV, в которой мы отправляемся на старую дачу На следующий день опытный глаз мог бы почти безошибочно определить: никто в классе, кроме меня, не знал о том, что на собрании ругали Нинель. «Все-таки лучше, когда на родительские собрания ходят не родители, а братья, — думал я. — Если бы папа не остановил Костю, я узнал бы все до конца!» Утром я поймал брата в ванной. — Скажи: за что они набросились на нее? — Пожалуй, старик прав: ты разболтаешь об этом в классе. А она такая хорошенькая! Хорошая, я хотел сказать… — Никому не скажу. Никому! — Знаю тебя! — Костя полез под душ. …Перед уроками ко мне подошла Наташа Кулагина. «На этой неделе она подходит уже не первый раз! — подумал я с плохо скрываемой радостью. — Это, значит, уже не случайность!..» О, как часто мы выдаем желаемое за действительное! — Мама вчера не была на собрании, — сказала Наташа. — Интересно узнать, о чем там говорили. Ее желание было для меня законом! И я сказал: