— Теперь он все фразы дотягивает до конца. Ты заметил? Когда она обращалась ко мне, я всегда хотел сказать ей в ответ что-нибудь умное. Но ничего умного мне на ум в такие минуты не приходило. И я отвечал: «О, как ты права! Я думаю то же самое!..» — О, как ты права! — ответил я ей и на этот раз. — Глеб стал говорить так же прекрасно, как мы с тобой. Я тоже заметил. — Слава, оказывается, излечивает человека от застенчивости, от робости, — сказала Наташа. А я подумал: «Эту мысль она обязательно запишет в свою тетрадку. Она рада, что Глеб излечился, ведь болезнь — это плохо, а излечение — всегда хорошо!» — Он по-прежнему кормит собак? — спросила Наташа. — Я не следил… Но я это узнаю! Клянусь, я это выясню для тебя! — крикнул я с плохо скрываемым волнением, потому что давно мечтал сделать что-нибудь для нее, выполнить ее задание или просьбу. — Не надо узнавать, — сказала Наташа. — Может быть, ему сейчас некогда? — О, конечно! Ведь его даже на общешкольные конференции приглашают!.. — воскликнул я. И сразу же пожалел, что воскликнул. «Почему она так интересуется Глебом? Женщины любят знаменитостей. Я где-то читал об этом. Может быть, и она?..» Эта мысль заставила меня похолодеть. Но лишь на мгновение. «Нет, она не такая!.. — сказал я себе. — Просто она патриотка нашего класса. А Глеб принес классу известность, вот она и интересуется». Ревность, которая готова была со страшной силой вспыхнуть в моей груди, уступила место доверию. Помню, на уроке литературы, когда до звонка оставалось минут пятнадцать, Святослав Николаевич сказал: — Сегодня Глеб по моей просьбе приготовил для нас всех небольшой сюрприз: он прочтет несколько писем своего дедушки. Они адресованы родным и близким писателя. Эти материалы из семейного архива представляют большую ценность: нам станет ясен круг интересов писателя, мы заглянем в мир его привязанностей, его увлечений. Глеб, который раньше умирал от смущения, когда его вызывали к доске, на этот раз твердой, уверенной походкой прошел между рядами парт и сел за учительский стол. Святослав Николаевич уступил ему место. О каждом письме Святослав Николаевич говорил, что оно «очень показательно». Если письмо было длинным, он восклицал: — Как это показательно! Несмотря на свою занятость, писатель находил время вникать в мельчайшие проблемы быта. Отсюда мы можем понять, что он никогда не отрывался от жизни, которая питала его творчество. Если же письмо было коротким, напоминало записку, Святослав Николаевич восклицал: — Как это показательно! Краткость, ни одного лишнего слова… Отсюда мы можем понять, как занят был писатель, как умел дорожить он каждой минутой! В другой раз, в конце урока литературы, Святослав Николаевич сказал: — Давайте попросим Глеба Бородаева вспомнить какие-нибудь истории из жизни его дедушки. Глеб опять прошел между рядами своей новой, твердой походкой, опять сел за учительский стол. Но ничего вспомнить не мог. Весь урок я боялся, что Святослав Николаевич вызовет меня к доске, и поэтому закричал: — Поду-у-май, Глеб! Вспомни что-нибудь!.. Это так интересно! Так важно! — Вспо-о-мни! — стали умолять его и другие, которые боялись, что их вызовут отвечать. — Вот видишь, какой интерес к биографии твоего дедушки, а значит, к литературе, — сказал Святослав Николаевич. Глеб вспомнил, что однажды ходил с дедушкой в магазин. До звонка оставалось еще минут десять. — А что вы там покупали? — закричал я. — Это так показательно. Глеб продолжал воспоминания. В следующий раз мы с ребятами сами стали просить на уроке литературы: — Пусть Глеб вспомнит еще что-нибудь. Пусть он расскажет!.. — Возникает живое общение с писательским образом! — сказал Святослав Николаевич. Глеб вспоминал одну историю за другой. В его груди продолжало биться честное, благородное сердце, всегда готовое прийти на помощь товарищам. Ценность творчества Гл. Бородаева возрастала в наших глазах с каждым часом!.. Глава III, в которой мы делаем еще несколько шагов навстречу страшной истории Все, о чем вы прочитали в первых двух главах, было моим далеким воспоминанием: это случилось в прошлом году. А в этом году Святослав Николаевич нас покинул. Раньше, когда мы делали что-нибудь не так, как ему бы хотелось, Святослав Николаевич предупреждал: — Я сбегу на пенсию, если вы решительно не изменитесь! А прощаясь с нами, он был не в силах сдержать волнение. Слезы душили его и чуть было не задушили совсем. Миронова подняла руку и спросила: — Вам плохо? — Нет, мне хорошо! — ответил Святослав Николаевич. — Хорошо оттого, что я осознал чувства, которые испытываю к вам. Я знал вас всего год, но не забуду никогда… Никогда! Говорят, первая любовь — самая сильная, а я думаю, что последняя!.. Мы были его последней любовью! Чувство законной гордости возникло в наших сердцах. Вместо Святослава Николаевича к нам пришла Нинель Федоровна. Это было стройное существо лет двадцати пяти. Может быть, об учительнице так говорить нельзя? Но она была совсем не похожа на учительницу. И когда шла на переменке по коридору, ее вполне можно было принять за ученицу десятого или даже девятого класса. Выражение лица у нее было такое, что казалось, она вот-вот расхохочется. Я никогда не встречал на лицах учителей такого странного выражения. За глаза ее никто не называл по имени-отчеству, а все стали звать просто и коротко: Нинель. Когда Нинель Федоровна пришла к нам в первый раз, она сразу обратила внимание на стенд, который был между подоконником и классной доской. Увидела огромную фотографию и спросила: — А кто это такой, Гл. Бородаев? Мы просто похолодели и приросли к своим партам. Только Миронова не растерялась. Она любила подсказывать учителям. И тут тоже подняла руку, встала и объяснила: — Бородаев — наш знатный земляк. Он творил во второй четверти этого века. — А что он творил? — спросила Нинель Федоровна. — Разные произведения, — ответила Миронова. — У нас есть литературный кружок его имени. — Имени Бородаева? — Нинель Федоровна рассмеялась. Она была из другого города, до которого слава нашего знатного земляка пока еще не докатилась. Миронова подняла руку и объяснила: — У нас в классе учится внук писателя Бородаева. Он сидит на самой последней парте в среднем ряду. Он почетный член нашего литкружка. — Почетный? Зачем такой громкий титул? Нинель Федоровна заглянула в журнал. — Пусть Глеб меня извинит. Я не читала книг его дедушки. Это моя вина. Когда выставка закроется, — она указала на стенд, — тогда я возьму все эти книги и прочитаю. Так что ты, Глеб, меня извини. Мы еще сильнее похолодели. Во-первых, ни одна учительница никогда не просила у нас прощения. А во-вторых, она собиралась закрыть «Уголок Бородаева»… Мне стало тоскливо: «Неужели старшеклассники не будут больше забегать к нам? И никто больше не скажет: „В этом классе умеют чтить… В этом классе любят литературу!“ Мы станем самым обыкновенным классом. Как все… Неужели?» Другие ребята тоже затосковали. Я чувствовал это: все словно замерли, даже тетрадки не шелестели. Миронова снова подняла руку. — А мы готовим специальное собрание кружка, посвященное творчеству знатного земляка… Она очень хотела помочь новой учительнице поскорей во всем разобраться.