– Ничего, – проговорил Маркус. – Просто я восхищаюсь тобой. Онория издала смешок: – Ты можешь отказаться от своих слов к концу сегодняшнего вечера. – Я бы не смог делать это так, как делаешь ты, – тихо произнёс он. Она обернулась, удивлённая серьёзностью его тона: – Что ты имеешь в виду? Маркус не знал, как объяснить иначе, поэтому продолжил, запинаясь: – Я не люблю находиться в центре внимания. Она склонила голову набок, внимательно посмотрела на него, прежде чем заговорила: – Да. Ты никогда этого не любил. Ты всегда играл дерево. – Прошу прощения? В её взгляде появилась нежность. – Когда мы устраивали те ужасные пантомимы в детстве. Ты изображал дерево. – В роли дерева мне не нужно было ничего говорить. – И ты вечно стоял позади. Маркус расплылся в кривоватой улыбке: – Мне нравилось быть деревом. – Ты был прекрасным деревом, – ответная улыбка Онории была просто ослепительной. – Миру нужно больше деревьев. К концу концерта лицо Онории сводило от бесконечных улыбок. Она усмехалась в первом части концерта, лучезарно улыбалась во время второй, а когда они добрались до третьей части, то она скалила зубы так, словно находилась на осмотре у дантиста. Выступление прошло ужасно, как она и боялась. На самом деле, это был, скорее всего, самый худший концерт Смайт-Смитов, а это не так уж просто. Анна неплохо играла, и будь у неё больше шести часов на подготовку, она бы хорошо справилась, но как бы там ни было, она постоянно отставала на полтора такта от остальных участниц квартета. Это обстоятельство осложнялось тем фактом, что Дейзи постоянно опережала всех на полтора такта. Айрис играла блестяще. Точнее, она могла бы играть блестяще. Онория слышала, как она репетирует одна, и была настолько потрясена её талантом, что ничуть бы не удивилась, если бы Айрис встала и объявила, что она приёмыш. Однако Айрис была так несчастна из-за того, что её заставили выступать кое-как, что она водила смычком безо всякого энтузиазма. Бедняжка сидела, опустив плечи и с выражением боли на лице. Каждый раз, когда Онория оглядывалась на неё, у неё был такой вид, словно она вот-вот бросится грудью на гриф своей несчастной виолончели. Что касается самой Онории… Ну, она играла отвратительно. Но она знала, что так будет. Она даже предполагала, что будет играть хуже обычного. Она так сосредоточилась на том, чтобы удержать на губах восхищённую улыбку, что постоянно теряла свою партию в нотах. Однако оно того стоило. Почти весь первый ряд занимала её семья. Мама и тётушки. Несколько сестёр, дюжины кузин. Они все радостно улыбались ей, лучась гордостью и счастьем быть частью этой традиции. А вот остальные слушатели выглядели довольно бледными и несчастными. Ну, им было известно, что их ожидает. После восемнадцати лет концертов Смайт-Смитов никто не приходил на них без хотя бы отдалённого представления о предстоящих ужасах. Конец выступления был встречен довольно бурными аплодисментами, после чего Онория продолжила улыбаться и благодарить гостей, отважившихся приблизиться к сцене. Как она подозревала, многие просто боялись, что не сумеют поздравить музыкантов, сохраняя серьёзное выражение лица. И вот, когда уже Онория надеялась, что она достаточно притворялась, будто верит всем этим людям, притворявшимся, что они получили удовольствие от концерта, появилась последняя доброжелательница. И это был вовсе не Маркус, чёрт его побери. Кажется, он глубоко увлечён беседой с Фелисити Фезерингтон, которая, как известно всем, является самой хорошенькой из сестёр Фезерингтон. Онория попыталась разжать стиснутые зубы и изобразить улыбку, приветствуя… Леди Данбери. О, Боже мой . Она побаивалась этой леди, однако постаралась не выглядеть испуганной. Вслед за стуком трости последовало: – Ты ведь не из новеньких девочек? – Прошу прощения, мэм? – Онория искренне не поняла, о чём идёт речь. Леди Данбери наклонилась вперёд, сморщив лицо так, что глаза почти исчезли: – Ты играла в прошлом году. Я могла бы проверить в программке, но я их не сохраняю. Слишком много бумаги. – О, я поняла. – Ответила Онория. – Нет, мэм, то есть, да. Я не из новеньких. Она попыталась разобраться в том, что сказала, и пришла к заключению, что это не имеет значения, поскольку леди Данбери, кажется, сумела её понять. Не говоря уже о том, что половина её сознания оставалась сосредоточенной на Маркусе и том прискорбном факте, что он по-прежнему разговаривает с Фелисити. Которая, как не могла не отметить Онория, выглядела совершенно прелестно в своём вечернем платье того самого оттенка розового цвета, который сама Онория намеревалась приобрести перед тем, как уехала из Лондона ухаживать за больным Маркусом. Всему своё время и место, решила Онория. Даже мелочности. Леди Данбери подошла ещё ближе и вгляделась в скрипку, которую Онория держала в руках. – Скрипка? Девушка снова перевела взгляд на леди Данбери: – Э-э, да, мэм. Старая графиня проницательно посмотрела на неё: – Вижу, тебе хотелось ответить, что это явно не рояль. – Нет, мэм. – И поскольку вечер всё равно не удался, Онория добавила: – Я собиралась заметить, что это не виолончель. Сморщенное лицо леди Данбери расплылось в улыбке, и она хихикнула так громко, что мать Онории встревожилась. – Тяжело отличить альт от скрипки, – произнесла леди Данбери, – не так ли? – Нет, – возразила Онория, которая постепенно ощущала себя все более храброй, – но, возможно, это от того, что я играю именно на скрипке. Ей подумалось, что «играю», наверное, звучит слишком претенциозно, но она оставила свои мысли при себе. Леди Данбери снова стукнула тростью: – Что-то я не узнаю эту девочку за фортепиано. – Мисс Уинтер, гувернантка младших дочерей Плейнсуортов. Кузина Сара заболела, и нужно было её заменить. – Онория нахмурилась. – Я думала, кто-то сделает объявление. – Возможно, об этом объявляли. Я не слышала. У Онории вертелось на языке замечание, что она искренне надеется, что леди Данбери не слышала сегодня вечером совсем ничего, но она проглотила его. Она должна держать марку, и вина за её раздражительность целиком и полностью лежит на Маркусе… И немного на Фелисити Фезерингтон. – Куда ты всё время смотришь? – коварно спросила леди Данбери. – Никуда, – быстро ответила Онория. – Тогда на кого ты смотришь? Господи, эта женщина настоящий репей . – Опять же, ни на кого в особенности, мэм, – проговорила Онория, как она надеялась, приветливо. – Хм. А ведь он приходится мне племянником, знаешь ли? Онория старалась сохранять спокойствие: – Прошу прощения? – Чаттерис. Мой внучатый племянник, если говорить точно, но все эти приставки заставляют меня чувствовать себя древней старухой.