– Маркус, – резко произнесла она. – Ты почему здесь? Какое-то время он смотрел на неё так, словно ей удалось отрастить вторую голову. – Меня пригласили, – ответил он с некоторым возмущением. – Нет, – у Онории заболело сердце, ей хотелось потереть глаза, а больше всего хотелось разрыдаться. – Не почему ты на балу, а почему ты в Лондоне? Маркус подозрительно прищурился: – А почему ты спрашиваешь? -Потому что ты ненавидишь Лондон. Он поправил шейный платок: – Не то чтобы ненавижу… – Ты ненавидишь Сезоны, – перебила Онория. – Ты сам мне так говорил. Он начал говорить, но остановился на полуслове. Тут Онория вспомнила, что он не умеет лгать. И никогда не умел. Однажды, в детстве, они с Дэниелом уронили люстру с потолка. До сегодняшнего дня Онория так и не поняла, как им это удалось. Когда леди Уинстед потребовала сознаться в содеянном, Дэниел самым очаровательным образом лгал ей в лицо, так что Онория видела, что мать не в состоянии определить, где правда, а где ложь. А вот Маркус весь покраснел и стал дёргать воротник, словно у него чешется шея. Именно так, как он делает прямо сейчас. – У меня здесь есть… обязательства, – неловко проговорил он. Обязательства . – Понимаю, – выговорила Онория, почти подавившись этим словом. – Онория, с тобой всё хорошо? – Прекрасно! – огрызнулась она, ненавидя себя за недостаточную сдержанность. В конце концов, он не виноват, что Дэниел взвалил на него… ну, её. А ещё Маркус не виноват в том, что согласился на «опекунство». Любой джентльмен поступил бы точно так же. Маркус стоял неподвижно, но его взгляд метался по сторонам, словно он искал объяснения её странному поведению. – Ты злишься… – проговорил он тоном успокаивающим и даже немного снисходительным. – Я не злюсь, – отрезала она. Большинство людей стали бы возражать, говоря, что у неё сердитый голос, но Маркус всего лишь посмотрел на неё в этой своей раздражающе спокойной манере. – Я не злюсь, – снова пробормотала Онория, поскольку молчание затянулось. – Ну, конечно нет. Онория вздернула голову. Это было сказано покровительственно, свысока. Всё остальное ей могло почудиться, но не это. Маркус молчал. Он ничего не скажет. Он не станет устраивать сцену. – Я что-то себя плохо чувствую, – выпалила Онория. Вот это было правдой. Голова разболелась, она перегрелась, и её шатало. Девушке хотелось только добраться до дома, свернуться калачиком и укрыться с головой одеялом. – Я провожу тебя на воздух, – церемонно предложил Маркус и положил руку ей на спину, чтобы подвести к французским дверям, ведущим в сад. – Нет, – ответила она, и это слово вырвалось слишком громко и резко. – Я имею в виду, спасибо, но нет. Мне лучше поехать домой. Он кивнул: – Я найду твою маму. – Я сама. – Но я с радостью… – Я сама справлюсь, – взорвалась Онория. Господи, она ненавидит звук собственного голоса. Она понимала, что ей лучше молчать. Кажется, она всё время говорит не то. И, кажется, она не может остановиться. – Ты не отвечаешь за меня, – брякнула она. – О чём ты говоришь? Онория была не в состоянии отвечать на этот вопрос, вместо этого она выговорила: – Я хочу домой. Маркус долго смотрел на неё, потом отвесил чопорный поклон. – Как пожелаешь, – вымолвил он, и ушёл. А Онория уехала домой. Как она пожелала. Она получила в точности то, о чём попросила. И это было ужасно. Глава 19 Музыкальный вечер. За шесть часов до выступления. – Где Сара? Онория оторвалась от нот. Она как раз делала заметки на полях. Особого смысла в них не было, но это занятие дарило ей иллюзию, словно она хоть что-то смыслит в том, что делает, поэтому девушка старалась написать что-нибудь на каждой странице. Айрис стояла посреди музыкальной комнаты. – Где же Сара? – снова спросила она. – Не знаю, – ответила Онория. Она огляделась по сторонам. – А где Дейзи? Айрис нетерпеливо махнула в направлении двери: – Она не появлялась с тех пор, как мы приехали сюда. О ней не беспокойся. Она ни за что не пропустит репетицию. – А Сары нет? Айрис выглядела так, словно она вот-вот взорвётся: – Ты её где-то видишь? – Айрис! – Прошу прощения. Я не хотела грубить, но какого дьявола ее до сих пор здесь нет? Онория с раздражением вздохнула. Разве у Айрис нет более серьёзных поводов для беспокойства? Она-то не выставляла себя полной дурой перед мужчиной, которого, как оказалось, она любит. Прошло три дня, и сама эта мысль вызывала в ней болезненные ощущения. Онория не запомнила своих слов в точности. Но она хорошо помнит противный звук собственного голоса, дрожащий и визгливый. Она помнит, как слова вырывались изо рта вопреки доводам разума. Она поступила совершенно иррационально. И если раньше Маркус считал её своей обязанностью, то теперь думал о ней не иначе, как о неприятном поручении. И ещё до того, как Онория начала нести чепуху и вести себя столь эмоционально, что любой мужчина справедливо мог бы счесть женщин капризными и взбалмошными существами, она вела себя как дура. Она танцевала с ним так, словно в нём заключалось её спасение. Она смотрела на него взглядом, в котором отражались все её чувства. А он… Ничего. Он ничего не сказал. Только назвал по имени. И смотрел на неё так, словно она позеленела. Вероятно, Маркус подумал, что её тошнит, и она собирается испортить ему ещё одну пару отличных сапог. Это было три дня назад. Целых три дня. И ни единого слова. – Она должна была приехать, по крайней мере, двадцать минут назад, – бурчала Айрис. На что Онория прошептала: – Он должен был приехать два дня тому назад. Айрис встрепенулась: – Что ты сказала? – Может быть, она задержалась по дороге, – быстро пришла в себя Онория.