Но это была также и просьба. Мать не желает больше обсуждать эту тему. Ей и так нелегко было произнести эту фразу. Поэтому Онория восприняла сказанное именно так, как надеялась её мать. Она повернулась к Маркусу и произнесла: – Как бы то ни было, не думаю, что кому-то приходило в голову осмотреть твою ногу. Помешал кашель. Доктор счёл его причиной жара. Маркус вскрикнул от боли. Онория быстро глянула на мать, которая как раз орудовала ножницами, принесёнными миссис Уэзерби. Она полностью раскрыла их и направила один конец в ногу Маркуса наподобие скальпеля. Одним движением мать сделала длинный разрез прямо посередине раны. – Он даже не шелохнулся, – с удивлением заметила Онория. Мать не поднимала глаз: – Это ещё не самая болезненная часть. – О, – Онория снова повернулась к Маркусу. – Видишь, не так всё плохо. Он закричал. У Онории сердце перевернулось в тот момент, когда мать вернула бутылку бренди лакею. – Ну, вот, это было больно, – сказала она Маркусу. – Хорошая новость заключается в том, что хуже уже не будет. Он снова закричал. Онория сглотнула. Мать закрыла ножницы и стала вырезать кусочки плоти. – Всё хорошо, – снова произнесла девушка, слегка похлопывая его по плечу. – Приятного ничего нет. По правде говоря, я понятия не имею, что происходит. Но я буду с тобой всё время. Обещаю. – Дела обстоят хуже, чем я предполагала, – пробормотала её мать, скорее обращаясь к самой себе. – Ты сможешь помочь ему? – спросила Онория. – Не знаю. Я постараюсь. Просто… – леди Уинстед умолкла, сделав глубокий вдох через плотно сжатые губы. – Кто-то может вытереть мне лицо? Онория стала подниматься с места, но вмешалась миссис Уэзерби, которая промокнула лицо леди прохладной тканью. – Здесь так жарко, – выговорила леди Уинстед. – Нам было сказано держать окна закрытыми, – пояснила миссис Уэзерби. – Доктор настоял. – Тот самый доктор, который не заметил столь обширную рану на ноге? – резко спросила леди Уинстед. Миссис Уэзерби не ответила. Но она подошла к окну и наполовину открыла его. Онория пристально наблюдала за матерью, не узнавая её в этой решительной и собранной женщине. – Мама, спасибо тебе, – шепнула она. Мать подняла голову: – Я не дам этому мальчику умереть. Маркус уже давно не мальчик, но Онория не удивилась тому, что мать по-прежнему считает его таковым. Леди Уинстед снова занялась делом и проговорила очень тихо: – Это мой долг перед Дэниелом. Онория замерла. Мать впервые произнесла его имя с тех пор, как он с позором покинул Англию. – Перед Дэниелом? – осторожно повторила она. Мать не подняла на нее глаз. – Я уже потеряла одного сына. И больше ничего. Онория потрясённо посмотрела на мать, потом на Маркуса и снова на мать. Она не догадывалась, что мать думает о нём таким образом. Интересно, знает ли об этом Маркус, поскольку… Она снова посмотрела на него, стараясь как можно тише подавить подступающие слезы. Он всю свою жизнь мечтал о семье. Догадывался ли он, что обрёл такую семью в них? – Хочешь передохнуть? – спросила мать. – Нет, – Онория покачала головой, несмотря на то, что мать на неё не смотрела. – Нет, со мной всё хорошо. Она успокоилась и наклонилась шепнуть Маркусу в ухо: – Ты это слышал? Мама настроена очень серьёзно. Не разочаруй её. Или меня. Она погладила его по волосам, откидывая прядь со лба. – А-а-а-а! Онория содрогнулась от силы его крика. Теперь матушка делала что-то весьма болезненное для него, и Маркус всем телом натягивал полосы ткани, которыми его привязали к кровати. Ужасное зрелище. Она чувствовала себя так, словно ощущает его боль. За исключением того, что не было больно. Но это чувство вызывало тошноту. Тошноту в желудке. Тошноту от себя самой. Она виновата в том, что Маркус попал ногой в эту дурацкую лже-нору. Из-за неё он вывихнул лодыжку. По её вине разрезали его сапог, и теперь по её милости он так сильно заболел. И если Маркус умрёт, его смерть также будет на её совести. Онория сглотнула, пытаясь избавиться от кома в горле, и наклонилась ещё ближе, чтобы шепнуть: – Прости. Передать не могу, как мне жаль. Маркус затих. На какой-то момент Онории показалось, что он её услышал. Но потом она поняла, что это лишь от того, что остановилась её мать. Эти слова услышала она, а не Маркус. Но даже если матушка и заинтересовалась сказанным, то никак не проявила этого. Она не стала спрашивать, что означают извинения Онории, лишь слегка кивнула и продолжила своё занятие. – Думаю, когда ты выздоровеешь, тебе нужно приехать в Лондон, – продолжила Онория, снова возвращаясь к жизнерадостному тону. – Помимо прочего, тебе потребуется пара новых сапог. Возможно не столь облегающего фасона. Это, может быть, не модно, я знаю, но ты сможешь завести новую моду. Он дёрнулся. – Или мы можем остаться в деревне. Пропустить Сезон. Знаю, я говорила тебе, что срочно ищу себе мужа. Но… – Она с подозрением взглянула на свою мать, потом наклонилась ближе к его уху и зашептала: – Мама теперь выглядит совершенно другой. Думаю, что смогу пережить ещё год в её обществе. В двадцать два года я ещё успею выйти замуж. – Тебе двадцать один, – заметила мать, не глядя на неё. Онория замерла. – Как много ты расслышала? – Только последнее. Онория не знала, правду ли говорит её мама. Кажется, они заключили негласное соглашение не задавать вопросов, поэтому девушка решила ответить: – Я имею в виду, что если не выйду замуж до следующего года, когда мне исполнится двадцать два, то ничего не имею против этого. – Но это означает ещё один год в составе семейного квартета, – с улыбкой проговорила леди Уинстед. Улыбкой, лишённой коварства. Совершенной искренней и ободряющей. Онории вдруг захотелось, уже не впервые, чтобы мать могла быть чуточку более тугой на ухо. – Я уверена, твои кузины будут счастливы, если ты останешься ещё на год, – продолжала леди Уинстед. – После твоего ухода твоё место займёт Гарриет, а она ещё слишком маленькая. Ей ещё нет шестнадцати. – Ей исполнится шестнадцать в сентябре, – подтвердила Онория. Гарриет, младшая сестра Сары, играла хуже всех Смайт-Смитов. Этим было сказано всё. – Думаю, ей нужно больше заниматься, – сказала леди Уинстед с гримасой. – Бедная девочка. Кажется, она ничего не смыслит в музыке. Ей, должно быть, так тяжело расти в столь музыкально одарённой семье. Онория старалась не смотреть на мать во все глаза. – Кажется, Гарриет предпочитает пантомимы, – с некоторым отчаянием выговорила она. – Трудно поверить, что кроме тебя и Гарриет некому больше сыграть на скрипке, – заметила леди Уинстед. Она нахмурилась, разглядывая ногу Маркуса, и снова принялась резать. – Разве что Дейзи, – сказала Онория, упоминая ещё одну кузину из другой ветви семейства. – Но её уже призвали в строй, поскольку Виола вышла замуж. – Призвали? – повторила мать, посмеиваясь. – Ты говоришь так, словно это тяжкая повинность. Онория на миг замолчала, стараясь удержаться от смеха. Или от слёз. – Нет, разумеется, – наконец удалось выговорить ей. – Я просто обожаю наш квартет. Что было правдой. Она любила музицировать с кузинами, даже если ей доводилось заблаговременно затыкать уши ватой. Самое жуткое – публичные выступления.