* * * С 10 января ударили сильные морозы. Либавский аванпорт быстро покрылся ледяным панцирем. Как всегда, местное начальство было к этому не готово: в Либаве не оказалось ледоколов. Чтобы поправить дело, вызвали из Ревеля ледокол "Могучий", но и он, не справившись со льдами, застрял в них. Тогда решили выслать наиболее мощный ледокол "Ермак" из Кронштадта, а пока обходиться маломощными портовыми. Одиннадцатого января контр-адмирал Небогатоа поднял свой флаг на броненосце "Император Николай I". Толщина льда к этому времени достигла уже более полуметра. В такой обстановке нельзя было даже и думать о том, чтобы вывести корабли в море на артиллерийскую стрельбу. Через две недели в Либаву пробился наконец "Ермак" и начал по одному выводить в море корабли. Через два дня и "Ушаков" вышел в море на пробу машин. Затем последовал смотр кораблей великим князем Алексеем Александровичем. Сразу же после этого к вмерзшим в лед кораблям подошли ледоколы, буксиры и потащили их на внешний рейд. Прошли волнолом, и вдоль бортов противно зашуршала поднятая волной шуга. С берега и с молов публика кричала "ура", подбрасывала в воздух шапки. С последним баркасом с берега на "Ушаков" передали огромный букет роз и иммортелей (бессмертников) для одного из мичманов от его возлюбленной. Закрыв лицо букетом, юный мичман плакал от любви к своей даме сердца и от жалости к себе. Старший офицер броненосца капитан 2-го ранга Мусатов, глядя на эту сцену, сказал: — Много ли надо, Владимир Николаевич, для счастья человеку. Вот прислала девушка букет, и растаял наш мичманец! Миклуха покрутил свой огненно-рыжий запорожский ус: — Хорошо, если бы этот букет был намеком на наше бессмертие! За команду свою он был спокоен, а матросы верили в командира. Офицеры тоже настроены были весьма решительно, хотя особых иллюзий не питали. Вот как описывает их состояние офицер корабля Дитлов: "Кабинетные ученые при помощи различных кривых и вычислений доказывали, как дважды два четыре, что суда типа "Ушакова" должны непременно перевернуться на волне, и мы, не смея не верить им, вышли из России, с готовностью дойти до Бискайского залива и там погибнуть". К сожалению, на выход эскадры в море для боевой подготовки не хватало времени. Все оставшееся время занимались доукомплектованием команд и бесконечными "дефектными" работами. Последние дни перед выходом в море пролетели, как в лихорадке. О том, в каком состоянии уходил в дальний поход "Адмирал Ушаков" лучше всего говорит сухая статистика: "Из пяти динамо-машин "Адмирала Ушакова" три удалось перебрать и ввести в строй, а две с неисправными якорями генераторов заменили динамо-машинами, снятыми с крейсера "Минин". Путиловский завод привел в порядок гидравлическую систему башенных установок. Кронштадтский порт испытал и доставил запасные штуртросы к рулевому приводу. Поспешность снаряжения, конечно, сказалась и на его качестве: на "Адмирале Ушакове" пришлось сохранить старую электропроводку, а запасные лопасти для правого гребного винта броненосца Балтийский завод выслал поездом во Владивосток за десять дней до Цусимского сражения. Не был поставлен и важнейший вопрос о замене 254-миллиметровых орудий, изготовление которых выросло в серьезную проблему для Обуховского завода. В то же время заслуживает одобрения качество подготовки главных механизмов, работавших без серьезных неисправностей добрую половину перехода. Для "Адмира-ла Ушакова" отпустили 320 254-миллиметровых снарядов, в том числе 92 бронебойных, 198 фугасных, 30 сегментных (всего по 80 на орудие), и 840 120-миллиметровых патронов (по 210 на ствол), из которых 200 были с бронебойными снарядами, 480 с фугасными и 160 с сегментными. На броненосце поместилось только 300 снарядов главного калибра, остальные пришлось погрузить на транспорты. где хранились также еще по 100 запасных фугасных 254-миллиметровых снарядов и 744 120-миллиметровых патрона для всех трех однотипных кораблей". Утром 2 февраля 1905 года крейсер "Владимир Мономах" посетил прибывший из С.-Петербурга генерал-адмирал, великий князь Алексей Александрович. Напутствовал уходящих на войну моряков генерал-адмирал весьма странно: — Ну, Бог с вами, желаю вам также отличиться, как ваши артурские товарищи! Офицеры недоумевали, ведь артурцы в это время уже находились в японском плену, не сумев даже как следует подорвать свои затопленные корабли… Возможно, великий князь не слишком точно выразился, возможно, просто был, по своему обыкновению, не совсем трезв… Проводы 3-й эскадры были торжественными. На стенке и портовых молах собрались сотни людей, которые махали фуражками и платками и кричали "ура" выходящим из Либавского аванпорта кораблям. Ветеран Российского флота крейсер "Владимир Мономах", отправляющийся уже в свой четвертый поход на Дальний Восток, броненосцы и транспорты вышли на внешний рейд и встали на якорь у плавучего маяка. В 7 часов 30 минут 3 февраля по сигналу контр-адмирала Небогатова 3-я эскадра снялась с якоря и взяла курс на мыс Скаген. Первый день плавания был отмечен 7—8-балльным ветром, большой зыбью и туманом. Сразу же стало понятно, что поход легким не будет. Глава одиннадцатая ЧЕРЕЗ ТРИ ОКЕАНА При проходе Бельтов к эскадре подскочили невесть откуда взявшиеся грязные датские миноносцы и сопровождали русские корабли до Скагена. За Скагенским мысом эскадра встала на якорь и начала свою первую бункеровку углем в море, перегружая его с подошедших транспортов. По приказу Небогатова "чернослив" принимали сверх всякой нормы — про запас. Вначале завалили часть батарейной и жилой палуб, затем принялись наваливать на верхнюю палубу. Все — от командира до последнего матроса — ходили грязные, как черти. — Бирилева бы сюда с его щепкой! — ворчал Миклуха, пробираясь сквозь угольные завалы. Пользуясь стоянкой, Небогатов провел совещание с командирами. Через пару часов Владимир Николаевич вернулся на "Ушаков". — Из-под "шпица" получена разгромная бумага, — объявил он офицерам. — Строжайше приказано спешить, чтобы догнать Рожественского! Эскадра продолжала свой путь. В Английском канале тоже мотало, а на выходе из него корабли попали в сильный шторм с дождем и градом. "Ушаков" почти полностью зарывался в валах кипящей пены. В Бискайском заливе корабли с честью выдержали шторм, броненосцы береговой обороны проявили к тому же хорошие мореходные качества. Гибралтар миновали ночью, выключив ходовые огни и палубное освещение, опасаясь провокаций со стороны англичан. Только кильватерный огонь позволял удерживать строй. С этого времени отряд в отличие от эскадры вице-адмирала Рожественского постоянно ночью шел без огней. Артиллерийский офицер Дитлов позднее вспоминал: "Самотопы обманули все ожидания и чувствуют себя на волне прекрасно: подходит гора такой величины, что, стоя на мостике, надо совсем закидывать голову, чтобы увидеть гребень; так и кажется, что она перевернет и накроет нас собой; однако броненосец боком-боком вползает на волну, и она уже катится с другой стороны…" В довершение всего сильно потекла конопаченная на морозе палуба и полетел опреснитель. Миклуха спал с лица, под глазами легли черные полукружья. В порту Суда (остров Крит) встретили стоявшую на рейде канонерскую лодку "Храбрый". Думали, что на ней будет почта, но ее там не оказалось. Небогатоа объявил стоянку и разрешил съезд на берег. Офицеры знакомство с Судой неизменно начинали с обозрения ее окрестностей в сопровождении всезнающего араба Мустафы (бравшего за услуги только франками), а завершали непременно в лучшем из местных кафешантанов "Лондон". Через пару дней музыканты, оставив итальянские мотивы, уже лихо наяривали на мандолинах камаринскую. По этому поводу мичман с "Ушакова" И.А. Дитлов сделал в путевом дневнике такую запись: "Погуляли на удивление всему миру". Однако дезертиров не было. Удаленность стоянки от Афин не помешала королеве эллинов Ольге Константиновне (дочери покойного генерал-адмирала, великого князя Константина Николаевича) побывать на всех кораблях и благословить команды иконами. Приезд греческой королевы в Суду вместе с наследником греческого престола Георгием имел определенное моральное значение. На встрече с командным составом эскадры. Ольга Константиновна подошла к Миклухе с бокалом шампанского. — Я всегда с большим уважением относилась к вашему старшему брату и следила за его путешествиями. Пусть же и ваше нынешнее путешествие будет столь же успешным, как и его! — Спасибо, ваше величество! — склонил голову Миклуха, чокнувшись бокалом о бокал. — Могу заверить вас в одном, чести Российского флота мы не посрамим! — Если есть Господь, он непременно поможет России! Я же буду молить его о милости к вам! И обещаю сделать все, что в моих силах, для облегчения вашего жребия! Вскоре на рейд пришла долгожданная "Кострома" — госпитальное судно, раскрашенное в ослепительно-белый цвет. На ней наконец-то доставили почту. Миклуха жадно вспарывал ножом конверты и читал письма от жены, братьев, друзей. Здесь же, в Суде, небогатовцы встретились с группой офицеров-артурцев, отпущенных японцами домой под устное слово и возвращающихся теперь на французском транспорте. Среди них и бывший командир крейсера "Новик" и броненосца "Севастополь" капитан 1-го ранга Николай Эссен — герой многих морских сражений, любимец вице-адмирала Макарова. В кают-компании, где контр-адмирал собрал старших офицеров эскадры, Эссен сделал обстоятельный доклад о боевых возможностях и способах ведения войны адмирала Того. Рисовались схемы, задавались многочисленные вопросы. После совещания к Эссену подошел Миклуха: — Николай Оттович, вы были свидетелем гибели Макарова. Как все произошло? Отошли в сторону, и Эссен подробно рассказал командиру "Ушакова" о том, что случилось в тот трагический день. — На месте гибели "Петропавловска" удалось выловить лишь адмиральскую шинель, — закончил он свой рассказ. Затем скривил губы: — Зато великого князя втащили в шлюпку без единой царапины! — Вот уж воистину дерьмо не тонет, — покачал головой Владимир Николаевич. — Потеря Макарова невосполнима. Второго такого по всей России больше нет. Но хватит о печальном! Прошу вас, Николай Оттович, отобедать у меня на "Ушакове". У нас сегодня "ушаковское" фирменное блюдо — фрикасе из цыплят и неизменная консервированная тушенка, известная на нашей 3-й эскадре как "мощи покойного бригадира…". Из воспоминаний старшего артиллериста броненосца Н.Н. Дмитриева: "Придя утром 6-го марта в Суду, к подъему флага явился я на флагманский броненосец и, представившись давно меня знавшему адмиралу, тут же был им назначен старшим артиллерийским офицером броненосца "Адмирал Ушаков" вместо списанного в Зефарине по болезни лейтенанта Г-а. Выслушав о своем назначении, сначала я был несколько огорчен им, так как помнил пожелания своих сослуживцев по "Черноморцу": только не попасть под команду капитана Миклухи, который вообще слыл за человека с очень тяжелым и неприятным характером. Но как же теперь я благословляю и всю мою жизнь буду благословлять судьбу за это назначение, давшее мне возможность служить и сражаться под начальством именно такого доблестного командира, каким оказался покойный Владимир Николаевич. Больной, с сильно расшатанными нервами, Миклуха действительно подчас бывал довольно тяжел, но он, безусловно, был лучшим из всех командиров отряда". Всему хорошему на свете приходит конец, закончилась и стоянка в Суде. — Погуляли, пора и честь знать! — философски заметил Миклуха, когда обляпанный илом якорь, дернувшись в последний раз, замер в клюзе. Через несколько дней корабли уже шли Суэцким каналом. — Господи, что делается, по пустыне Синайской на кораблике едем, аки по морю! — крестился изумленный корабельный батюшка. Невыносимо пекло солнце. Офицеры щеголяли в белых пробковых шлемах, купленных заблаговременно в Суде, матросы покрывали головы мокрыми платками. По вантам прыгали купленные для забавы обезьянки. Прошли Исмаилию — летнюю резиденцию египетского хедива. Ветер носил над каналом тучи песка, вдали уныло брели вереницы верблюдов… В Красное море корабли вошли ночью, Небогатов распорядился включить боевое освещение. С каждым днем становилось все жарче. Скоро вся команда "Ушакова", включая командира, перебралась из душных внутренних помещений на верхнюю палубу. В Джибути пополняли запасы. У борта кораблей крутились лодки с сомалийцами, которые, несмотря на обилие акул, кидались в воду за брошенными монетами. Шестнадцатого марта у Джибути Небогатов провел практические стрельбы. Броненосцы палили по мишеням, таская их поочередно один для другого восьмиузловым ходом. Там же, в Джибути, Небогатова нагнала телеграмма: "По-видимому, Рожественский ничего не имеет против соединения с вами. Если не найдете его — идите во Владивосток". Перед самым выходом в море командующий 3-й эскадрой ответил в Петербург: "Из Джибути иду на поиск Рожественского через Малаккский пролив". В Красном море температура во внутренних помещениях корабля достигала 50 градусов. Кочегаров меняли каждые полчаса, но все равно многие подали без сознания прямо у топок. Офицеры и матросы, спавшие на верхней палубе, утром не могли узнать друг друга из-за черной сажи, летевшей из труб. Общее настроение и матросов, и офицеров было подавленным, люди не сомневались, что идут на верную гибель. Во время редких увольнений на берег в портах стоянки офицеры и матросы напивались до беспамятства. Судовой врач на "Ушакове" окончательно спился, его заменили другим. Все чаще случались ссоры и драки. Лейтенанта Мордвинова Миклуха велел арестовал на пять суток в каюте с приставлением часового за почти беспричинное избиение матроса. Кто-то пустил по кораблю старый мерзкий анекдот, что старший брат командира жил на острове с самкой гориллы, как с женой. Сам Миклуха едва сдерживался, чтобы не дать волю кулакам. Но даже в таких условиях Миклуха рук не опустил. Он сумел преодолеть упадническое настроение и сплотить свою команду. Учения и тренировки на "Ушакове" шли постоянно. Двадцать пятого марта африканский берег остался позади. Поход продолжался. Корабельная жизнь на "Ушакове" шла своим чередом: учения, приборки, разводы вахт… Молодые офицеры "Адмирала Ушакова", как и всех других кораблей эскадры, были крайне недовольны постоянным "торчанием" своего командира на верхней палубе. По их мнению, опыта первых вахт вполне хватало для несения службы даже в штормовую погоду, и командир зря изводит себя непрерывным бдением. Впрочем, по мере плавания молодые офицеры быстро получали опыт походной службы в океанских условиях, и Миклуха начинал все больше и больше доверять своим вахтенным начальникам. Все реже он появлялся ночью на мостике, а если кто-то из офицеров продолжал ощущать дополнительную опеку, то это означало, что у него имеются огрехи в управлении кораблем. Вот как описывал Владимира Николаевича Миклуху-Маклая во время плавания "Адмирала Ушакова" писатель А.С. Новиков-Прибой: "По ходовому мостику тяжелой и уверенной поступью прохаживался, покуривая папиросу, высокий и плечистый рыжеватый моряк. Его полнокровное лицо с раздвоенным подбородком, с большими медно-красными усами было спокойно. Во всей могучей фигуре моряка, в его осанке и решительных движениях было что-то властное и покоряющее. Среди своих людей он слыл героем моря, мужественным человеком с большими страстями. А глядя на него со стороны, можно было подумать, что это прохаживается после удачной добычи типичный корсар. Эта роль на сцене подошла бы ему по внешности без всякого грима, если только сбросить с его крупного носа круглые очки". Скрашивая однообразие будней, офицеры и матросы при первой же возможности старались разыгрывать друг друга, подмечая те или иные привычки и особенности поведения. Не остался обойденным вниманием и командир. Уже знакомый читателю лейтенант Дитлов писал в своем дневнике: "…Наш капитан В.Н. Миклуха имеет привычку через каждые два слова говорить: "Вы меня понимаете". Дурные привычки заразительны, и теперь по всему броненосцу звучит фраза: "Вы меня понимаете", а штурман, даже докладывая о чем-то командиру, заключает свою речь модной фразой: "Вы меня понимаете", на что тот серьезно отвечает: "Да, я вас понимаю"". В течение всего похода "Ушаков" шел в колонне броненосцев концевым, имея впереди "Сенявин". Это обстоятельство сильно удручало командира "Ушакова". "Сенявин" плохо держался в строю, и надо было все время следить, чтобы не пропороть ему тараном борт. По этой причине в выражениях насчет его командира Смирнова Миклуха не стеснялся. — Мечется в ордере, что "рыжий" в цирке! — выговаривал он в сердцах Мусатову. — Сколько можно терпеть эти ужимки! Плавать надо было больше, а не штаны в кабаках протирать! У Сокотры эскадра провела первую боевую стрельбу. Получилось неважно. Комендоры страшно волновались и делали постоянные перелеты. В бухте Мир-бат у Ара-вии еще раз загрузили уголь. С океана шла сильная зыбь, и "чернослив" пришлось перевозить баркасами. Работа каторжная! Чтобы подать матросам пример, на "Ушакове" все офицеры во главе с командиром встали в общий строй и таскали уголь на плечах наравне со всеми. Здоровяк Миклуха взваливал на свои широкие плечи сразу по два мешка и носил их под восхищенными взглядами команды. После погрузки все мылись на палубе, окатываясь из пожарных шлангов соленой водой. Тогда же Небогатов провел еще одно совещание с командирами. Приняв от них рапорта о состоянии кораблей, контр-адмирал объявил: — Далее следовать будем кратчайшим путем через Индийский океан, затем — через Малаккский пролив и мимо берегов французской Кохинхины… — Ну а дальше что станем делать? — поинтересовались командиры озабоченно. — Дальше будем ждать у моря погоды. — Небогатов говорил, будто извинялся. — Может, Рожественский объявится, а не объявится — двинемся на Владивосток сами. А что еще можно сделать? Контр-адмирал обвел собравшихся печальным стариковским взглядом. — Проливом Крузенштерна? — поинтересовался Миклуха. Так в XIX и в начале XX века русские моряки называли Цусимский пролив. — Нет, Владимир Николаевич, — покачал седой головой Небогатов. — Там нас японцы как котят передавят. Я думаю, нам будет лучше всего еще раз отбункероваться и следовать далее в обход Японии через Курилы в Охотское море. На худой конец, пойдем через пролив Лаперуза. — Не сильно ли рискуем? — почесал лысый затылок командир "Владимира Мономаха" капитан 1-го ранга Попов.