Потом наступило утро. К ним постучался заспанный парень: — Сваливайте по-быстрому, только тихо. Предки мои приехали. Кате почему-то не было стыдно — наоборот, весело, легко, азартно. Наспех оделись, прошмыгнули по коридору. Так началась ее новая жизнь. Работала почтальоном, о поступлении в институт и думать забыла и была счастлива. Прошел год и еще один, в августе собрались с однокурсниками Кирилла — он поступил на свое испанское — в Крым «дикарями». Уже неделю Катя ела без всякого удовольствия, и чай, даже индийский, был какого-то не того вкуса, и голова вдруг начинала кружиться. Катя полистала календарь и, ничего не сказав Кириллу, пошла в районную поликлинику. «Шесть недель у тебя, дочка», — деловито сказала ей пожилая женщина-врач. Катя вспомнила, как они с Кириллом размышляли, какие у них будут дети, черноволосые или рыжие, и улыбнулась. — …Как же так, Рыженький, — растерянно произнес Кирилл. — Зачем это сейчас? Мы с тобой и не пожили толком еще… И вообще я… не готов. Какой из меня папаша? Билеты на поезд были на завтрашнее утро. Кирилл куда-то ушел, вернулся под вечер. — Я тебе билет сменил. Ты через недельку поедешь, а я сейчас поеду, перед ребятами неудобно. Дал телефон какой-то подруги однокурсника, которую Катя помнила очень смутно. «Она классная баба, все тебе устроит, она сама там работает». Отсчитал деньги. — Ты потом себе фруктов купи каких-нибудь, тут на все хватит. Заснул быстро, отвернувшись к стене. Утром вскочил, чмокнул в щеку: — Я тебя жду через неделю, — и ушел. Катя лежала в постели, глядя в стену. Потом встала, надела майку, джинсы, сунула в карман деньги, бумажку с номером телефона — и вышла в теплый сияющий день. Бродила по улицам, замирая у каждого телефона-автомата. Вдруг решила: позвоню завтра — и сразу стало легче. Можно было ходить, не останавливаясь, и думать, думать. «Из двух неправильных решений выбери одно верное. Я его любила. Я и сейчас его люблю, хоть он и трус, хоть он и предал меня. Ну и что? У ребенка не будет отца. Но я же не знала своего отца — а счастлива была, как в раю. И все-таки — что делать, как быть?» — Катя! — знакомый голос. — Семенова, подожди! Это был Сергей. Сережа Грачев. Катя вдруг поняла, как тяжело, страшно, одиноко было ей эти полтора дня. Все ему рассказала. — Конечно, рожай. Вырастишь. Я тебе помогу. — Ты? — удивилась Катя. — Как брат, — сказал Сергей. — У тебя же нет брата. А у меня — сестры. Я в МИФИ учусь, подрабатываю уже. Кирилл позвонил через неделю: — Ты что не приехала? У тебя какие-то сложности? Ответила, что все в порядке, но кое-какие обстоятельства мешают приехать. Кирилл явился 31 августа. Длинная трель звонка. Открыла. Он стоял, бледный от волнения. Она увидела эту бледность, которую не мог скрыть загар. — Ты что? Куда ты пропала? Что случилось? — Извини, — сказала ему Катя. — Это было очень больно. Я не могу тебя больше видеть, — и закрыла дверь. Он не ушел, еще долго звонил. Она плакала. Не оттого, что хотелось открыть дверь и впустить его снова в свою жизнь. А оттого, что впервые соврала, обманула. Ведь он ей деньги дал, чтобы она избавилась от ребенка. Потом подумала, что деньги эти ей пригодятся, перестала плакать и позвонила Сергею. В этот же день она отправилась к Сережиной маме, Надежде Егоровне. Почти все девять месяцев провела у них. Кирилл, наверное, приходил, звонил — ей было все равно. Из роддома ее забирал Сергей с Надеждой Егоровной; соседка по палате, выглянув в окно, крикнула ей: «Семенова, тебя мама с мужем встречают!» — Черноволосый он, в папу, — сказала она Сереже и его маме, приоткрывая конверт. — Ничего, это первый волос. Ты подожди, — ответила Надежда Егоровна. И оказалась права. Черные, как смоль, Ванечкины волосы, которыми так гордилась Катя, глядя на младенцев с голыми беззащитными головами, — эти черные волосы вдруг стали золотисто-рыжими, вьющимися, сияющими. * * * Но вот — Кати больше нет. А сын ее об этом не знает. Сейчас всех детей разберут из садика, и мальчонка останется там один. Садик круглосуточный, но ведь сегодня пятница… Воспитательница будет нервничать и срывать на нем свою злость: ей тоже хочется поскорее домой. Ванечка заплачет: «Хочу к маме, к маме!» И тут ввалятся чужие дяди и без церемоний сообщат ему о том, что его мамы нет больше на свете. И его, маленького, отправят… куда они его отправят? Лучше об этом не думать. Думать просто нет времени. Надо действовать. Глава 6 КАРТОЧНЫЙ ДОЛГ Детский сад находился недалеко — в Вадковском переулке. Можно было остановочку проехать на троллейбусе. Но лучше пройтись пешком. Нужно успокоиться, обрести себя. Отодвинуть, прикрыть чем-нибудь плотным страшную картину, неотступно стоящую перед глазами. Маленькая дырочка на Катиной блузке… Ее ноготок, соскользнувший с кнопки сигнализации… Копна блестящих рыжих волос… И еще — ее неживой изумленный взгляд. Как бы представить себе, что это — просто фильм ужасов, который он не будет больше смотреть. Надо только взять в руки пульт, нажать на кнопочку и переключить телевизор на другой канал. Туда, где передают не страшное, а, например, смешное. Но человеческое сознание — не телевизор, его так просто не переключишь. Темная дырочка на женской кофте… Рифленая подошва убитого охранника… Где он, тот заветный пульт? А привести себя в норму необходимо. Ванечка ни о чем не должен знать. Он очень догадливый, этот мальчонка. Маму свою боготворит… то есть боготворил. Нет-нет, нельзя об этом — в прошедшем времени. Мама — это навсегда. Сергей подумал о своей матери, и на сердце стало щемяще-тревожно. Ведь и у него, Сергея Грачева, будет однажды такой день, когда придется прощаться навсегда. Но это — когда-нибудь, потом. А для шестилетнего Ванюшки этот день уже наступил. Мать у Сергея еще не старая, ей всего шестьдесят. Уже шестьдесят. А Кате было еще двадцать шесть. Нет, Ванечка не должен об этом узнать. Когда-нибудь потом… не сегодня. Он, Сергей, будет ему улыбаться. Улыбка будет естественной. Походка — легкой и свободной. Соберись же, Сергей Грачев. Сыграй эту трудную роль. Отыщи чудодейственный пульт, переключи программу. «И-у! И-у!» — завизжала совсем рядом сирена. Сергей шарахнулся в сторону. Неужели милиция настигла его? Но мимо, сверкая синим маячком на крыше, промчался автобус реанимации. Это врачи спешили спасти чью-то жизнь. А он испугался. Трус, нервный, псих. И тут что-то включилось у него внутри, будто кто-то нажал кнопку волшебного пульта. В голове зазвучало — задорное, озорное, детское: Звери задрожали, В обморок упали. Волки от испуга Скушали друг друга. Бедный крокодил Жабу проглотил.