- Потому что он не может рисковать другими, - вздохнул Лазарев. - Ну и да, назло мамке уши отморожу. В данном случае - ещё и папке. Не волнуйся, именно этот принцип просто не позволит моему сыну не выбраться живым и не прилететь к нам на всех парах своего раздувшегося от супергеройства эго. Конечно, Лазарев был прав, но я не могла не переживать. Особенно жутко делалось при мысли, что может случиться непоправимое, его не станет, а я так и не успею сказать ему… Правда, я не знала, что именно хочу сказать, а может, и вовсе ничего, может, просто обнять, прижаться, удержать… Он рисковал жизнью из-за меня, несмотря на то, что я переспала с его отцом, рисковал, ничего не требуя взаимен. Что это – чувство вины перед Сидни Бристоу за всё зло, причиненное ей раньше? Или всё-таки то, о чем он говорил в тот пресловутый первый вечер, в баре? Или ему нравится Джулия Торн? Или он видит в Джулии Сидни? Джулиан мать твою Сарк, да что бы ты там себе ни думал, каковы бы ни были твои причины, возвращайся живым. Просто возвращайся, чёрт тебя дери! Пожалуйста! После приземления мы сразу идентифицировали связного, обменялись паролями и отправились в секретный штаб Ирины Деревко. Санкт-Петербург встретил нас серым небом и накрапывающим дождем. Говорят, это типичная погода города. Насколько я помнила, количество солнечных суток в Санкт-Петербурге никогда не превышает шестьдесят в год. И всё же, этот город был сказочно красив, даже в серых оттенках. Каждый раз, прилетая сюда на задание, я восхищалась царственным обликом бывшей столицы, меня изумляли все эти дворцы, площади, мосты, величественная река Нева с такой тяжелой водой цвета мокрого асфальта… Каждый раз внутри меня шевелилось нечто личное. Наверно, это и есть так называемый зов крови. Я взглянула на Лазарева. Он с наслаждением смотрел в окно, его губы расплылись в откровенно счастливой улыбке. - Красиво, правда? Я родился здесь, в Ленинграде, - задумчиво произнёс он, глядя в окно. – Последний раз судьба возвращала меня на родину лет десять назад, если не больше. Такова судьба дипломата – жить на чужбине годами, перелетать с места на место. Если выпадает лететь в Россию, то это практически всегда Москва, столица же. Вот ведь ирония! Больше всего на свете мне временами не хватает именно этого серого города с его бесконечными дождями. А пока я жил здесь, мечтал о солнце, дожди терпеть не мог и с нетерпением ждал дня и часа, когда отсюда уеду. Видимо, таково свойство человеческой психики - сложно ценить то, что имеешь, пока оно у тебя под рукой. - Что имеем - не храним, потерявши - плачем, - сказала я по-русски. - Откуда ты знаешь эту поговорку? - удивился Лазарев. - Я вообще-то наполовину русская, если кто-то забыл, - подмигнула я. - А если серьёзно, то во время подготовки к роли спецагента я освоила очень много всего. В том числе и русского, в том числе и фольклора. Мы некоторое время виляли по спальным районам, опасаясь возможной слежки, и когда убедились, что горизонт чист, поехали через исторический центр города. Невский проспект, главная артерия Санкт-Петербурга, сиял огнями подсветки и рекламных таблоидов, сверкал витринами магазинов и пёстрыми вывесками. Перед глазами проносились купола соборов, памятники, многочисленные реки и мосты. Я вспомнила, что русские называют город "Северной Венецией". Мне это всегда казалось странным, на Венецию совсем не похоже. Очень красиво, но абсолютно иначе. Интересно, любит ли Джулиан Санкт-Петербург? Как ему, выросшему в Лондоне, этот город? Уровень туманности и дождливости точно должен совпадать... Скоро мы пересекли Неву по красивейшему Дворцовому мосту и направились вглубь Васильевского острова. - Где конкретно мы остановимся? – поинтересовалась я. - На окраине этого района есть один заброшенный завод, - ответил связной. – На близлежащих улицах практически нет жилых домов, а те, что есть – в аварийном состоянии, некоторые давно пустуют и ждут сноса. Соответственно, и народ там проживает, мягко говоря, не самый благополучный. Это в основном обнищавшие пенсионеры и спившиеся безработные граждане. Когда-то этот микрорайон был активной промышленной зоной, но после развала Советского Союза опустел. Ирина Деревко базируется там не первый год. Лучшего места просто не найти. Никому в голову не придет, что старый забытый завод имеет прекрасно технически оснащенные подземные этажи. - Это случайно не завод Калинина? – спросил Лазарев по-русски. - Да, именно он, - кивнул связной. - Неподалеку от него жила моя семья. На набережной реки Смоленки, по другую сторону. Там я родился, - улыбнулся Лазарев. – Мой дед работал на заводе Калинина, это было еще до Второй Мировой. Тогда район был не просто развивающимся - считалось, что там живет исключительно инженерная элита. Получить там жилплощадь считалось почётным. Кстати, там рядом, за мостом, было бомбоубежище. Детьми мы играли около него в войну… Я слушала Лазарева с неподдельным интересом и смотрела, как блестят его глаза при воспоминаниях о детстве на родине. Мама, наверно, так же относится к своей стране, своему городу… А я даже не знаю, где конкретно жила ее семья, откуда они родом. Впервые в жизни мне стало стыдно, что я не интересовалась историей своей семьи со стороны Деревко. Мои глаза застила злость по поводу принадлежности мамы к КГБ и изначального обмана, в результате которого я появилась на свет. За то, что она оказалась Ириной, а не Лорой. И откуда конкретно, кем была эта Ирина, как попала в разведку, что ею двигало - мне было плевать. До нынешнего момента. Теперь, кажется, я хочу наверстать упущенное и восполнить пробелы, раз об этом задумалась. Мы подъехали к заброшенному заводу. Близлежащие улицы, Уральская и Одоевского, и правда оказались подозрительно безлюдными. Поблизости я не обнаружила никаких признаков инфраструктуры - ни единой аптеки, даже ни одного продовольственного магазина. Зато замшелая перекошенная вывеска со словом «Рюмочная» над одним из подъездов виднелась. «Рюмочная», «Рюмочная»… что это значит? Я изо всех сил пыталась напрячь память. Вроде бы нечто вроде пивной или бара, только более низкого уровня, что ли… Мы обошли завод сбоку. Связной указал на неприметную дверь, закрытую на ржавый замок. Она явно вела в подвал и, честно говоря, абсолютно не бросалась в глаза. Если не знать, куда смотреть, пройдёшь мимо. Если представить, что вообще забредёшь в такое место. - Это для конспирации, - объяснил связной и нажал где-то на замке крошечную потайную кнопку. В тот же момент на стене сбоку выдвинулась панель, далее следовало ввести кодовый замок, а потом пройти сканирование сетчатки. Агент Ирины проделал все эти процедуры, и только через некоторое время после этого бесшумно открылась дверь - не та, что с покосившимся замком, а другая, по соседству, находившаяся непосредственно в стене. Мы вошли внутрь, и дверь - опять-таки бесшумно - автоматически закрылась за нами. Оставалось только надеяться, что это не ловушка. - Вам сюда, - связной указал нам на лифт. - Минус пятый этаж. Там вас встретят. Простите, но мне пора, я должен ехать за мистером Сарком. Я вздрогнула, и Лазарев это заметил. Хоть бы не ловушка, хоть бы не ловушка. Мы поблагодарили связного по имени Микки (так он представился), зашли в лифт и спустились на указанный этаж. - Андриан, мне тревожно, - шепнула я. - Будь это ловушка, нас бы не оставили вдвоём без сопровождения, - сказал Лазарев. - Думаю, волноваться не о чем. - Всегда есть, о чём, - возразила я. - Я всё-таки вот-вот увижу маму. Осталось совсем чуть-чуть. Лазарев сжал мою руку. - Всё будет хорошо. Я с тобой, - ответил он, и мне сразу стало легче. Как только мы вышли из лифта, оказались на круглой площадке. В глаза блеснул синеватый свет - идентификация личности, один в один как на входе в СД-6 - и после сканирования перед нами открылась дверь. Я шагнула внутрь первой, Лазарев - следом за мной. Моему взору предстала мама. Она сидела в кресле, вполоборота ко входу. Как это в стиле мамы - ни дать, ни взять трон, на котором гордо восседает её величество. Я отдала должное маминой выдержке: в первое мгновение, увидев меня, она явно чуть не поддалась порыву вскочить, броситься ко мне навстречу и обнять, но вспомнила, что я считаю себя Джулией Торн, а значит, мы не знакомы. Ирина спокойно поднялась со своей фирменной улыбкой, которая едва ли могла показаться безопасной, и собралась официально поздороваться. Только в глазах продолжали плясать искорки счастья оттого, что видит меня живой - в остальном же ничто не выдавало её чувства. Ирина Деревко была первоклассной актрисой. Мне до неё было ещё расти и расти, потому что на моих глазах практически с порога заблестели слезы. А, к чёрту. Я никогда не могла обыграть Ирину и сейчас не стала даже пытаться. Я просто сама кинулась ей на шею, прошептав только одно короткое слово: «Мама…». И вот, после вечности длиною в год, мама опять обнимала меня, то крепко прижимая к себе, то слегка отстраняясь, будто желая в очередной раз убедиться, что это правда я. - Сидни, дорогая! – повторял её взволнованный голос, - Ты жива, жива! Я весь этот год оплакивала твою гибель… Но как же ты… Сарк сказал… - Сарк не знает, что я всё помню, мама. Никто не знает, кроме Андриана Лазарева. Мама отпустила меня и только сейчас заметила Лазарева, который стоял поодаль и улыбался, глядя на нас. В его глаза я прочитала: «Вот видишь, мама тебя любит, а ты боялась… Я же говорил тебе…» - Андриан Константинович, - по-русски сказала мама и протянула ему руку. – Очень приятно познакомиться, наконец, с отцом Джулиана живьем. - Мне тоже очень приятно, Ирина Александровна. Теперь я знаю, кому обязана Сидни столь прекрасной внешностью, - улыбнулся он. - Только давайте без этих отчеств, долой формальности. - Разумеется, - очаровательно улыбнулась мама. - Хоть мы с вами и взрослые родители, но пока ещё не бабушка с дедушкой. Она заговорщически подмигнула мне. - Это ты к чему? – поинтересовалась я. - Просто игра слов, милая. Давайте-ка пообедаем. Вы с дороги, наверняка, аппетит разыгрался, а нам предстоит очень долгий разговор. Согласитесь, его лучше проводить за сытной вкусной едой. - Полностью поддерживаю, - сказал Лазарев. - По старой доброй русской традиции так и никак иначе. - Между прочим, Сидни, я кое-что даже сама приготовила, - добавила мама, увлекая нас за собой, видимо, в обеденное помещение. - Это любимый суп твоей бабушки - щи зелёные. Я и тебя научу его готовить, пригодится. Топор прежней войны был явно зарыт. В сравнении со всем, что случилось со мной за последний год, вся та суета вокруг артефактов Рамбальди, где мы с мамой оказались по разные стороны, выглядела ерундой, не более, чем пылью давно ушедших времён. Пошли долгие часы моих рассказов. Я в деталях поведала маме про то, что со мной сделала Гарантия, что я убедила всех, что эксперимент удался, что мне пришлось работать с Сарком, что Вон скоропалительно женился… Когда повествование добралось до моего знакомства с Лазаревым, беседа продолжилась без моих усилий. Лазарев и мама отлично общались, они постоянно предавались воспоминаниям о жизни в России, о том, с чего всё начиналось. Лазарев вспоминал о матери Сарка, об их знакомстве, какие-то милые истории из недолгой совместной жизни. Мама говорила обо мне и отце… Лазарев спрашивал у мамы про Сарка, и она охотно делилась с ним и на этот счет. Такое чувство, что эти двое с помощью друг друга восполняли пробелы во взаимоотношениях со своими взрослыми детьми. Их речь довольно быстро стала для меня чем-то вроде интершума, я не особенно вслушивалась в реплики и думала о своём. Точнее, сидела и считала часы. Порой Ирина или Лазарев замечали, что я словно сама не своя, но я только отмахивалась и невпопад улыбалась. Лазарев в такие моменты посматривал на меня проницательным взглядом и едва заметно кивал, как бы ободряя: всё будет хорошо. Но я уже не могла в это верить. Прошло слишком много времени, самолет Сарка был всего на два часа позже нашего - мамин связной отправился за ним в аэропорт сразу же, как только доставил нас на базу. Неужели что-то случилось? Моё сердце болезненно сжималось в предчувствии самого страшного. Вдруг я услышала едва различимое механическое шуршание. Мама с Лазаревым были поглощены разговором и ничего не заметили. Я медленно, как бы желая размяться, поднялась из-за стола и развернулась на звук. Всё мое внимание было приковано к двери в обеденный зал. Мгновение – и на пороге появился Сарк. Бледный, но улыбающийся. Его черная рубашка была залита кровью в районе левого плеча. Я, не помня себя, со всех ног понеслась к нему и бросилась на шею. Он, наверно, не ожидал такого стремительного натиска, но мне было всё равно. О том, как глупо выглядит мой порыв, и как это мне отказала поведенческая аналитика, подумаю потом. А сейчас я прижималась к груди Джулиана Сарка и плакала в три ручья, крепко его обнимая. Он тоже обнял меня в ответ, но, как мне показалось, робко, неуверенно, несмело. Его руки очень мягко прикасались ко мне, как будто спрашивая, имеют ли на это право. Или же всё гораздо банальнее, и он потерял слишком много крови, а я дополнительно сдавливаю место ранения. Но об этом я тоже подумаю потом. - Живой, - со слезами в голосе повторяла я, гладя его по спине. – Живой… - Ну что ты, - ласково отвечал он, - я же обещал, что вернусь, вот и вернулся. - Ты ранен, - я в ужасе подняла на него глаза. Как будто до меня только сейчас дошло, ага. Да что с тобой творится, Сидни Бристоу? - Ерунда, - улыбнулся он, и я ещё ни разу не видела в его холодных голубых глазах столько счастья. Или мне показалось, и я просто хотела это видеть. - Просто царапина, пуля прошла навылет. Джулия! – воскликнул он, опомнившись. – Что ты делаешь? Я же весь в крови, ты себе платье испортишь. - Плевать, - отрезала я. – Главное, что ты жив… Я не могла перестать плакать, не могла отпустить его, не думала ни о платье, ни о маме, ни о Лазареве, и скажи мне кто-нибудь, что прямо сейчас на наш мир летит комета, которая разнесёт все к собачьим чертям, я бы и об этом не думала. Я просто плакала, прижимаясь к Сарку - к Сарку! Джулиану Сарку! - и это были слёзы счастья. Наверно, самого сильного счастья, какое я только могла испытать за всю свою жизнь. Глава 15. Отцы и дети Моё ранение заживало далеко не так быстро, как хотелось бы. Оно и неудивительно: я потерял слишком много крови и добрался до Санкт-Петербурга на одном адреналине. Теперь же я сутками валялся в кровати и пытался спать. Последнее, впрочем, удавалось крайне редко. Во-первых, меня преследовали однообразные кошмары, посвященные дню побега из Лос-Анджелеса. Элисон, преследовавшая меня на машине и стрелявшая в меня, бешеная гонка, разбитые стёкла, стремительно приближающийся залив, то, как я в него съехал на огромной скорости… У меня тогда просто не было иного выхода - только так я мог оторваться от Элисон, которая как раз меня подстрелила. Разве может раненый человек выжить под водой? Да ему даже из автомобиля-то проблематично выбраться. До сих пор не понимаю, как мне это удалось. Боли я совершенно не чувствовал, а о том, как дышать под водой с помощью автомобиля, знал от Ирины. Именно так она инсценировала свою смерть для Джека Бристоу в свое время. На месте погружения в воду я обычно просыпался, переворачивался на другой бок и пытался уснуть заново. Далее перед моими глазами плыли сбивчивые картинки, повествовавшие о том, как я, мокрый и чёрт знает каким образом не потерявший сознание от боли и потери крови, добирался до самолета… Приятными эти сны назвать было сложно. Похоже, что произошедшее здорово отпечаталось в моём подсознании, но тем не менее, я был доволен тем, как всё сложилось. Лучшего исхода и желать было сложно. Гарантия считает меня мертвым, деньги Лазарева им без меня не получить, а куда я дел беглецов, остаётся загадкой. Конечно, я не был настроен совсем уж оптимистично и понимал, что рано или поздно они выйдут на наш след, но пока мы все были в безопасности. Хоть какое-то время. Второй причиной, не дававшей мне спать, была Сидни - в абсолютно буквальном смысле. Она сутками сидела около моей постели, держала меня за руку, приносила еду и питьё. Разве я мог спать в её присутствии! Разумеется, гораздо приятнее было притворяться спящим, чем я и занимался довольно успешно. Кто бы мог подумать, Сидни Бристоу, печальная, грустная, явно романтично настроенная, сидит около меня, практически не смыкая глаз ночами! Я словно оказался на месте агента Вона. Уверен, она так же видела с ним, когда он заразился тем вирусом от Сферы. Надо было всё-таки не отдавать им вакцину… Впрочем, должен же был Джулиан Сарк показать этой правильной ЦРУшнице, что держит своё слово! В общем, все эти дни я бессовестно пользовался положением больного и откровенно наслаждался происходящим. Скажу больше: я чувствовал себя едва ли не счастливым. Омрачал моё настроение только отец. Лазарев почти каждый день наведывался ко мне и травил душу нелепыми разговорами. В эти мучительные часы Сидни оставляла нас вдвоём, и я не мог определить для себя, хорошо она поступала или плохо. Обычно наши беседы, или, точнее, его монологи ни к чему не приводили: либо я полностью его игнорировал, либо бросал пару-тройку колких фраз, которые жирно намекали, что аудиенция окончена. Однако он приходил снова и снова, и я не мог понять, зачем. Совесть, что ли, свою успокаивал?