– Твоя морда была во всех газетах! Твой старик говорил, как ты отлично устроился на юге. Perkele! Рад тебя видеть! – Взаимно. – Оранен вдруг понял, что улыбается. Он-то планировал сделать все так, чтобы не встретить ни одного знакомого. Что за черт. – Кажется, Кейджо не продает тебе пиво? – Бесит, блин. Я тут кое-что испортил недавно. – Он показал Оранену руку со свежими шрамами на костяшках и ухмыльнулся. – Просто упал в окно, пока ссал. Я так и не привык разбивать головы, хотя очень хочется. Просто суки тут все. – Пошел ты, художник ссаный, – прошипел владелец магазина. – Если не уберешься, я тебя… Оранен прочистил горло. – Я хотел купить лампочку. Кейджо взял деньги, сердито глядя на Пенгеркоски. Пенгеркоски покачал головой. – Как можно сегодня – и не выпить, – сказал он. Оранен на секунду задумался. – У меня есть пиво. И коса. И еще сауну думал затопить. Как тебе? – Охрененно! Saatana! Сынок Оранена не ссучился! – Он хлопнул Оранена по плечу. – В отличие от некоторых. Когда они выходили, он показал Кейджо средний палец. – Я обещал твоему отцу присматривать за хозяйством, – сказал Пенгеркоски, когда они пришли. – Наверное, надо было почаще заходить. Но в этом году урожай будет. Ячмень. – Все нормально. – Если хочешь, я тут разгребусь. Все равно делать особо нечего. Корова взбесилась, и пришлось зарезать весь скот. Дерьмовые времена. – В городе тоже, – сказал Оранен. Пенгеркоски понимающе кивнул. Оранен заменил лампочку, и свет загорелся. Пенгеркоски присвистнул, увидев бутылки на кухонном столе. – Ничего себе вечеринку ты задумал. – Да ничего особенного. – Оранен открыл два пива и передал одно Пенгеркоски. Сначала он боялся сделать хотя бы глоток, хотя это было всего лишь пиво, но жидкость мягко скользнула по языку, и он разом выпил полбутылки. – Так как насчет сауны? – спросил Оранен, вытирая рот тыльной стороной ладони. Сауна была одной из немногих вещей, которые связывали Оранена с отцом. Старик был фермером до мозга костей, он терпел успехи Оранена в учебе, но презирал их. Споры о поступлении в университет в конце концов привели к угрюмому молчанию, которое продлилось до женитьбы Оранена и основания успешной компании. Но в сауне никогда не бывало споров. Только там они могли поговорить о важных вещах. Например, о смерти. Он вспомнил субботний вечер пять лет назад. Старик сгорбился на скамейке в сауне, позвонки туго натянули тонкую кожу. – Твоя мать была хорошей женщиной, – внезапно сказал отец. – Слишком хорошей, чтобы лечь в землю, – говорил он еще размереннее, чем обычно. Оранен не нашелся с ответом и плеснул еще один ковш воды на печные камни: горячий пар обжигающими пальцами мял им спины. – Я смотрел, как ее хоронили, слушал, что говорит священник, – продолжал старик, – и тогда потерял веру. Ты же видел, что на кладбище ничего не растет. Земля там мертвая, и все слова мертвые. Каким бы бог ни был, он должен, по крайней мере, давать жизнь. Оранен не был так уверен, но святость сауны заставила его замолчать. Отец зачерпнул ковшом пива и вылил его на печку. Жидкость зашипела, и сауна наполнилась сильным запахом ячменя. – А вот это и есть бог. – Они сидели вдвоем в тишине, вдыхая пьянящий запах. Потом отец Оранена вздохнул. – Твоя бабушка была провидицей. Они всегда говорили, что дар передался мне. Никогда в это не верил, пока не увидел смерть в лице твоей матери. Я видел ее и в тебе. – Он схватил Оранена за плечо костлявыми пальцами: – Пообещай мне одно, мальчик. Если ты почувствуешь смерть, приходи сюда, чтобы принять ее. Сюда, где все растет. Это поле поливали потом Ораненов. Тебе придется это сделать когда-нибудь, не знаю как. Пистолет, веревка, выпивка. Просто приходи за этим сюда. Обещай. Несмотря на жар, Оранену стало холодно. Но он кивнул. – Обещаю, – сказал он, вдыхая запах ячменя. Прошло пять лет, и теперь рядом с ним, так же сгорбившись, сидел Пенгеркоски, смеялся и лил пиво на печку. От жары, пива и водки кружилась голова. Оранен прислонился спиной к липкой стене, и пар обжег ему лицо. Угли в печи уже догорали, но круглые камни, лежавшие на ней, еще хранили жар и как будто просили воды. Где же он нашел свою смерть? Он больше не знал. – Мальчики Туртолы снова в сауне, jumalauta! – взревел Пенгеркоски. Оранен усмехнулся. Пенгеркоски не изменился. – Что ржешь, мистер Хельсинки? – Пенгеркоски прикончил свою бутылку и пошел за следующей. Они оставили пиво в ведре с холодной водой снаружи. – Saatana, вот это ветер, – пробормотал Пенгеркоски, вернувшись. Сжал челюсти и посмотрел на Оранена. – Странная ты птица, Оранен. Вот я говорю и говорю, а ты молчишь, хотя это твой дом и твоя выпивка. Даже полные лохи вроде меня знают, что пишут в газетах. А мне насрать. Ты хочешь просто успокоиться, это нормально. Perkele, я тут только ради выпивки и компании. Маловато в последнее время было того и другого. Я здорово подружился с твоим стариком, когда ты уехал. Он беспокоился о тебе. Просто чтобы ты знал. Оранен уставился на раскаленные печные камни. – Похоже, у тебя тоже есть причины, – сказал Пенгеркоски. – Черт, я две недели бухал, а ты выглядишь еще хуже меня. Оранен вздохнул. – Все развалилось, – сказал он. – Маркетта хотела ребенка. Но у нас не получилось. Мы перепробовали все. Perkele, если бы с той клонированной овцой сработало, мы бы и это сделали. Но ничего не вышло. И тогда она уговорила моего лучшего друга Антти трахнуть ее. И у нас появился Туомас. А дальше пошло-поехало. Я ревновал. Думал, что они продолжили трахаться. Нанял частного детектива. Оказалось, что да. И мы начали рвать компанию на части. Антти подставил меня – это вот тот случай с Сонерой, о котором пишут в газетах. Я забухал, по-настоящему. Маркетта подала на развод, а Туомас… – Оранен горько рассмеялся. – Я не пил три дня подряд, чтобы увидеть Туомаса один раз, а потом поехал сюда. Больше этого не будет. Видишь, в городе все то же самое. Они слушали шипение пара и пили. – Я похоронил твоего отца, – сказал Пенгеркоски. – Что? – Похоронил его. Он заставил меня пообещать. На ячменном поле, – сказал Пенгеркоски торопливо. – Твой папка не любил церкви и кладбища. – Почему ты мне не сказал? Оранен встряхнул Пенгеркоски, толкнул к стене сауны. Бутылка Пенгеркоски упала и разбилась. – Как он умер? – Застрелился, – буркнул Пенгеркоски, – извини. – Господи, – сказал Оранен и отпустил Пенгеркоски, еле сдерживая слезы. Через некоторое время печь погасла, и в сауне стало холодно и темно. – Ты же знаешь, зачем я здесь, да? – наконец сказал Оранен. – Ага, – сказал Пенгеркоски. – Я утром загляну, посмотрю, как у тебя дела. Потом Пенгеркоски слез со скамейки, выругался, наступив на осколок бутылки, и ушел. Оранен долго сидел один. Он больше не чувствовал вкуса водки, но все равно пил. Какого бога ты нашел на ячменном поле, папа? Оранен встал. Воздух стал густым, а у ног появилось собственное мнение о происходящем. «Хорошо, – подумал он, – так и надо». Достал из ящика посылочку от Дмитрия: обрез 12-го калибра. Сунул его под мышку, взял со стола полупустую бутылку водки и вышел. На лестнице он поежился, понял, что бос, вернулся и сунул ноги в отцовские сапоги. Они были ему маловаты, но ноги все равно уже онемели. Он двинулся по тропе, ведущей к полю. Землю покрывал хрустящий белый иней. Он наступал на замерзшие лужи с таким звуком, как будто билось стекло. Было уже не совсем темно. На горизонте, прямо над темными зубами сосен, виднелось оранжевое пятно, и Оранен увидел, что Пенгеркоски сдержал слово. Ячмень Ораненов, темно-желтый в свете зари, поднимался почти до талии. Замерзшая пористая земля казалась черной и жирной. Ветер гулял по полю, как рука, ласкающая шерсть желтой собаки. Оранен сделал большой глоток водки. Ничего здесь нет, сплошная грязь и коровье бешенство. Под конец старикан все-таки сошел с ума. Потом он увидел в ячмене голого великана. Сначала он подумал, что это какое-то большое животное, может медведь, лежит на спине. Но его осветили первые лучи солнца, и Оранен увидел, что это огромный человек. Он лежал на спине, раскинув руки, и махал ими, будто ребенок, рисующий в снегу силуэт ангела. Волосы у него были цвета ячменя, длинная борода наполовину закрывала огромное брюхо, на босых ногах чернели пятна грязи. Он казался молодым и старым одновременно. Встав, он стал похож на дерево, выросшее из красно-золотого моря. И когда он заговорил, голос его был подобен ветру: