Уже перед звонком на урок я спросил Этьена и Марселя, что они думают о моем положении. Конечно, я промолчал о том, что Мари-Жозе наверняка замешана во всём этом, поскольку и так чувствовал себя нелепо. Этьен предположил, что я действительно становлюсь «маэстро лазеек», о котором рассказывал уважаемый египтянин, и что мне стоит продолжать жульничать, чтобы остаться на высоте. Я пожал плечами. – Это невозможно. Я слишком туп, чтобы жульничать эффективно. В прошлом году я попытался, а в итоге меня оставили после уроков и заставили отмывать все туалеты в школе. Нет, спасибо. К тому же меня мучает совесть. У вас такого не бывает? – Нет. Марсель посмотрел в небо и предложил мне просто усерднее заниматься и добиться успеха честным путем. Конечно, подводя итоги в туалете, я уже приходил к такому решению. – Слишком поздно. Как только я пытаюсь учиться, всё превращается в китайскую грамоту. Например, я уверен, что сегодня вечером уже не буду понимать утренние уроки биологии про гладкие и морщинистые горошины, которые дают… ну, что-то там дают. Вот о чём я – вообще ничего не пойму! – У всех великих рок-музыкантов была беда с учебой, – заметил Этьен. Из уважения к сказанному повисла пауза. – А ты действительно великий музыкант, – добавил он, чтобы просто что-то добавить. * * * После уроков я предупредил Хайсама, что не приду смотреть игру в шахматы, потому что меня ждет срочное дело. – Жаль, – ответил он, – а я хотел показать тебе секреты сицилианской защиты… Да они как сговорились! Я сделал вид, что не понял, о чём он, и сказал: – Может быть, завтра. – Не получится. Завтра суббота. – И что? – Шаббат. В этот день мы ничего не делаем. – Но ты же египтянин, уважаемый египтянин. А твой отец – турок. Турок из Стамбула. – Из Галаты[21], я попрошу. И что с того? Я не придумал ничего достойного в ответ, да и в целом моя голова была занята другими вещами. Хайсам открыл дверь в комнату консьержа, где его отец плел косички из теста, водрузив на голову феску. Перед тем как закрыть дверь, мой уважаемый египтянин снова заговорил: – Мне кажется, ты торопишься уйти из школы из-за сегодняшних подвигов. Казалось, его взгляд-рентген просвечивает меня насквозь. Уверен, он даже скелет мой увидел. – И что с того? – повторил я его слова, не задумываясь. Хайсам медленно опустил голову, словно соглашаясь, что я ответил правильно, и у меня по спине побежали мурашки – я почувствовал, будто расту благодаря ему. Я побежал ко въезду в деревню, чтобы не упустить Мари-Жозе. Я точно не переживу выходные, если не разберусь со всем этим немедленно. Мне захотелось снова зайти в церковь и помолиться о том, чтобы она была одна, но я подумал, что две молитвы за такое короткое время – слишком подозрительно. Там, наверху, наверняка не потакают малейшим прихотям. Так что я просто скрестил пальцы. И появилась она, одна, с копной волос, которые были похожи на пенный шар. Я набросился на нее, как истребитель. Мари-Жозе подпрыгнула. – Надо же, ты меня напугал. Как дела? – Никак. – Интересно, почему? Тебя же сегодня просто захвалили? – Именно из-за этого. – Да что с тобой? Расскажи. Я чувствовал, что закипаю, но всеми силами сдерживался, потому как она могла меня бросить прямо здесь, посреди улицы, и уйти домой. А мне хотелось бы обрисовать ситуацию ясно и четко – эти два качества очень важны в жизни, говорит папа. Я заметил, что она не надела свое огромное кольцо. – Не делай вид, будто ничего не понимаешь. Ты же знаешь, что я крепко влип. Она села на скамейку напротив церкви. – Рассказывай, только быстро. Мне нужно домой. – Короче, сегодня я получил оценку выше твоей… – Да, я ошиблась на последнем этапе. – Ты издеваешься? Да вы все сегодня издеваетесь… Я прекрасно знаю, что ты мне подложила решение задачи, а потом специально ошиблась, чтобы сбить всех со следа… – И зачем мне так поступать? Но допустим. Почему ты так волнуешься? Ты же получил лучшую оценку в классе! Я подыскивал слова, чтобы объяснить всё, что накипело в душе. Взгляд мой упал на церковный флюгер, который вертелся во все стороны. Будет буря, подумал я. Вдруг Мари-Жозе встала, а я поплелся за ней по пятам. – Все теперь думают, что мои оценки будут улучшаться. И только я один, ну то есть вместе с тобой, знаю, что не я их улучшаю, а всё это – лишь надувательство. Даже Счастливчик Люк меня поздравил. И я уверен, что мой отец тоже в курсе. – И что с того? – Да то, что я всех разочарую, а это тоска зеленая. Неизбежно. Я никогда не смогу повторить этот подвиг. На следующей же контрольной я рухну на самое дно, и всё станет ясно… – Если только… – Никаких «если»… Я тебе сразу говорю: жульничать не стану… Да и кстати, ты же сама… – Допустим. Но я не предла… Она замедлила шаг, и я понял, что мы пришли. Но я не собирался отпускать ее вот так. Я встал перед воротами и скрестил руки на груди. – Давай начистоту: это ты или не ты? Мари-Жозе спокойно искала ключи в сумке, ее рыжие кудри скрывали лицо. – Хорошо. Это я. Странно, но я потерял дар речи. Она посмотрела на меня, улыбнулась и закусила губу – всё это одновременно. – И зачем ты это сделала? Разве не видишь, что у меня теперь проблемы? Примерно как с голодающими в Африке: устроишь им пир горой, а они тут же коньки отбросят. Со мной то же самое; надо было начинать с малого. – Я не подумала. Это вообще на меня непохоже… жульничать, я хочу сказать… хотя и не думать тоже. Несколько секунд я задавался вопросом, достойное ли это оправдание или нет. Красная армия высадила у меня в голове все свои батальоны. – Мне нужно домой, я должна позаниматься на виолончели… но, если хочешь, заходи, послушаешь. Я чуть не сказал, что я тоже музыкант, но сдержался. Мне было очень любопытно познакомиться с ее виолончелью. Но папа бы стал волноваться. А я бы заволновался, потому что он волнуется. Меня вообще очень раздражает, когда мы начинаем волноваться параллельно друг другу. И всё-таки я поплелся за Мари-Жозе. Мы прошли через сад по усыпанной гравием аллее, которая петляла вокруг деревьев всех видов и сортов. В какой-то момент она прошептала: – Кстати, спасибо, что вернул бумагу в туалет для девочек… * * * Весь вечер я размышлял о случившемся. Моя голова стала похожа на тыкву, и папа сказал, что я странно выгляжу. В итоге пришлось улечься в постель с градусником. Когда папа спросил, что же такое со мной приключилось, я просто ответил: – Я откусил больше, чем могу проглотить. И так как он ничего не понял, пришлось объяснить: – У меня лучшая оценка в классе. Кстати, он уже был в курсе, потому что столкнулся со Счастливчиком Люком, который тренировался на своем велосипеде, и вместе они пришли к выводу, что для меня еще не всё потеряно. Казалось, папа удивился, что я так мучаюсь из-за хорошей оценки, но ему предстояло еще кое-что доработать в «панаре», поэтому он оставил меня, заключив, что я вечно недоволен и просто не создан для счастья. В любом случае я не собирался углубляться в детали. Я вспомнил, как мы провели время с Мари-Жозе. Пришлось целых полтора часа слушать, как она играет на виолончели Вивальди[22], Баха[23] и Марена-что-то-там[24] – никогда о таком не слышал. В конце концов Мари-Жозе отложила смычок и спросила: – Ты тоже любишь музыку? – Да, – сказал я.