– Классическую или барокко? – Марокко? При чём тут Марокко? – Барокко, а не Марокко. Я покраснел как помидор от собственной глупости. Уж не знаю, в чём там разница, но барокко мне вообще ни о чём не говорило, я даже задумался, не ловушка ли это. Классическая казалась мне более… классической. – Классику. Потому что второй вариант, понимаешь… – Что именно из классики? Я думал со скоростью сто километров в час. Времени хитрить не было. Вспомнился, уж не знаю почему, мой кролик, который умер в прошлом году, и название его корма – «Моцарт». – Моцарт. Мой любимый классик – Моцарт. И, облегченно улыбнувшись, подумал, что поищу информацию о Моцарте позже. – Какое-то конкретное произведение? – О… всего понемногу. Я вообще фанат. Она принялась натирать смычок странной штукой – чем-то вроде воска. – Что это? – спросил я, стараясь изобразить интерес. – Канифоль. Чтобы смычок лучше скользил по струнам. Ее движения походили на долгие поглаживания. Я встал – в ногах забегали мурашки. В книжном шкафу в алфавитном порядке стояли разные книги. Я тут же заметил, что почти все они о глазах, что странно. «Анатомия оптического нерва», «Патологии зрения», «Изучение слепоты» и так далее. И еще целая куча других с такими сложными названиями, что их можно было принять за научно-фантастические. Я спросил: – Забавно, все эти книги – о глазах. Почему ты так этим интересуешься? – Это для доклада. – Какого доклада? – Да знаешь, я предложила учительнице литературы сделать небольшой рассказ о книге, в которой Хелен Келлер описывает свою жизнь. – А какое отношение она имеет к глазам? – Ну, Хелен Келлер – американка, которая потеряла зрение в возрасте девятнадцати месяцев. Ей удалось стать очень известной и умной благодаря одной учительнице, которая сделала всё, чтобы спасти девочку… Вот такая история, вкратце, конечно. Хочешь, дам тебе почитать. – Нет, спасибо, мне пока хватит «Трех мушкетеров». Может быть, позже, когда я дочитаю… лет через десять. Кстати, есть одна вещь, которая меня беспокоит… это правда, что Александр Дюма, короче, любил набивать брюхо и бегать за женщинами? – Это правда. Я немного расстроился: хотелось верить, что Хайсам что-то напутал. Но, похоже, уважаемый египтянин не ошибается никогда. – То есть все эти книги тебе нужны для доклада? – Мне нравится опираться на множество источников, когда я что-то готовлю. – Думаю, ничего удивительного, что ты интересуешься глазами и слепыми… – Почему? – Потому что из многих слепых получились отличные музыканты. У вас есть что-то общее. Мари-Жозе пожала плечами, а лицо ее словно закрылось на замок в два оборота – так я понял, что сморозил что-то несусветное. Но, честно говоря, такое частенько в моей жизни случалось. Дом погрузился в тишину, иногда кое-где скрипела половица. – Ты одна? Твои родители не придут? – Придут, но позже. Я часто одна, потому что мои родители – эксперты в произведениях искусства. Они аукционисты, поэтому часто не бывают дома. – Аукционисты? Что-то с акциями? – Да нет же. Знаешь, один… два… три… Продано! Она ударила по столу невидимым молоточком. Я видел такое в фильмах. Несколько минут мы молчали, поэтому я решил, что необходимо срочно найти тему для разговора. Всё связанное с музыкой пришлось отбросить немедленно, потому что я действительно… был не на высоте. Кстати… надо не забыть поговорить с Метро и попросить их молчать о наших музыкальных опытах. Чем больше я думал, чего бы такого сказать, тем меньше было идей. В итоге я решил: уж лучше заявить, будто я должен идти, поскольку атмосфера стала тяжелой. Мари-Жозе убрала виолончель, села на кровать и пристально на меня посмотрела. – Хочу кое-что тебе предложить… Я почувствовал, как голова уходит в плечи, – здесь попахивало какой-то подозрительной сделкой. – И что же? – Ну вот. Я поставила тебя в неудобное положение, желая помочь… – Да, но и я сам здесь замешан; мне слишком сложно отнестись к этому иначе… – Знаешь, я отличница. Я пожал плечами. – Все это знают. – Мои родители отправили меня как-то на тестирование. Я помню результат. Никогда не забуду слова психолога: «Ай-кью гораздо выше среднего…» – Прости, у меня с английским как-то не очень. – Тест на коэффициент интеллекта, балда. На то, что там у тебя в голове… А мой интеллект гораздо выше среднего, и еще у меня необыкновенная память и хорошо развито абстрактное мышление. Я сделал вид, что это очень круто, хотя даже понятия не имел, что такое абстрактное мышление и чем оно отличается от обычного. – И что? – сказал я. – Мне плевать. Или ты мне собираешься всю свою биографию рассказать? – Мне тоже плевать, дело не в этом, а вот в чём: если хочешь, я могу с тобой позаниматься. – Позаниматься? – Да. Повторить. Объяснить то, что ты не понял. Помочь нагнать остальных. Я широко открыл рот и, наверное, переливался всеми цветами радуги. В голове всё смешалось в кучу: Решевский, Александр Дюма, Моцарт, Марен-что- то-там, дама с камелиями и д’Артаньян, и даже Счастливчик Люк и его «Тур де Франс». Я едва выговорил: – Мне нужно подумать. Привыкнуть к мысли. Конечно, репетиторство не сильно вязалось с образом подрывного гитариста-бунтаря. Я взял куртку, однако, перед тем как уйти, всё- таки как бы бросил ей вызов: – А если я спрошу тебя, какие технические новшества появились в «панаре» во время гонки Париж – Берлин в 1901 году, ты найдешь ответ? – Найду. «Как же, ищи-свищи, красавица, – повторял я себе по дороге домой, предвкушая победу, – ищи себе сколько влезет…» 5 Таким был конец триместра. Папа читал комментарии, а я заглядывал ему через плечо, встав на цыпочки. Мне было очень интересно, что стало с оценками, потому что с тех пор как Мари-Жозе взялась за меня, я, как говорится, настолько залип на учебе, что уже не видел, куда иду и что делаю. Выбрав в качестве примера лучшую ученицу в классе, я теперь старался изо всех сил, чтобы хоть как-то приблизиться к ее уровню. И это мне очень напомнило переезд в новый дом, когда нам с папой пришлось переделывать стены. Я шпаклевал их дни напролет, но поскольку стоял совсем близко к стене, то не видел, что напортачил, и приходилось накладывать новый слой. Это был мой первый табель успеваемости, которого я не сильно боялся. Я взял в руки калькулятор, чтобы посчитать общую среднюю оценку и хорошенько убедиться в своих успехах. Папа тихо хихикнул.