Я вышел из леса. Луч фонарика скользил длинной кистью в ночи, отражаясь в усеивающих темноту каплях. Мокрые дороги мерцали, словно бриллиантовые. Я подумал, не разумнее ли будет предупредить кого-нибудь, например папу, если он дома, или родителей Мари, раз уж на то пошло. Я даже мог бы постучаться к Хайсаму, и сейчас он не отделается своими параболическими притчами. Мне совершенно не хотелось выслушивать, как он рассуждает загадочным тоном о вещах грустных и очевидных. Я видел, как жизнь Мари сочилась сквозь мои пальцы, как последние силы ее покидали, уходя словно ручеек в песок. На пару минут я присел на автобусной остановке и заплакал. У меня в руках оказались одновременно жизнь и судьба Мари. Я прошел через деревню и оказался перед церковью. Посветив фонариком, я убедился, что дверь открыта, и очень удивился, потому что должны же у них быть часы работы, как у магазинов. Мне стало интересно, принесет ли это место утешение. Я вошел и увидел в глубине какой-то свет. Ситуация вышла неловкая. Выключив фонарик, я заметил, как какой-то мужчина спиной ко мне раскладывает на столике перед собой (у него есть специальное название, но я забыл) всякие предметы. Через некоторое время он обернулся и спросил: – Ты плачешь? Я вытер лицо и кивнул. Мужчина вздохнул и произнес: – Янник Ноа[77] вылетел с Ролан Гарроса. Печально. Я ожидал чего угодно, но не этого, и даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что не сплю. Я подумал, что священник, наверное, тоже параболический и любит говорить загадками. – Это парабола? – спросил я, чтобы показать, что кое-что в этом понимаю. Он странно на меня посмотрел и вернулся к своему столику. Было слышно какое-то дребезжание. Вдруг он в ярости обернулся. – Я говорю тебе, что Янник Ноа вылетел, и ноль реакции? – А что я могу сделать, месье? Ничего. Бывают моменты, когда ничего не поделаешь. Священник задумался. – Это правда. Ты тут ничего не можешь. Никто не может. Он боролся, но не добился своего. – Я пойду, месье, так будет лучше. – Жаль, я думаю, что ты подходишь. – Подхожу? Для чего? Вы очень параболичны, месье. – Подходишь, и всё. Надо будет тебя осмотреть. Мне стало не по себе. – Осмотреть? – Теперь придется ждать Уимблдона. Жаль. А ты не можешь заглянуть пораньше? До турнира? Мы тебя полностью осмотрим. Не волнуйся, у меня даже диплом медбрата есть… Он в своем уме? Я со всех ног удрал из церкви, оказался на том самом месте, где была ярмарка, и вспомнил о «яблоке любви», которое мы разделили с Мари. Хотелось есть, ноги стали как ватные, а в животе поселился страх. Внезапно там, совсем наверху, выплыла луна, и мне показалось, что она высовывает язык. Тут я увидел полицейскую машину. Она стояла у мэрии, а мигалка отбрасывала вокруг разноцветные пляшущие тени, которые рисовали сказочный узор на стенах зданий. Если попытаюсь добраться до дома, меня арестуют, это точно. Я развернулся, двигаясь вдоль стен. Сердце билось так сильно, что, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. На цыпочках, словно боясь разбудить соседей, я направился в сторону леса. И лишь оказавшись под покровом деревьев, я вновь почувствовал себя в безопасности. Мне стало спокойней только среди таинственных пляшущих теней. В затопленной хижине спала Мари. Ее волосы спутались от пота в густую копну. Мари казалась такой маленькой и потерянной в этом огромном спальном мешке – я решил, что она, наверное, даже легче своей виолончели. Я подумал о моем уважаемом египтянине, который часто говорил о «тупиковых ситуациях» на шахматной доске. Мари слабо стонала во сне. Я лег рядом и сжал ее обжигающую руку. Она проснулась. – Почему ты плачешь, Виктор? – Просто так, Мари. И я не плачу. – Знаешь, Виктор, мне бы хотелось вернуться с тобой на автодром… – И разделить «яблоко любви». Она крепко обняла меня, и я почувствовал ее жар. Я знал, что теперь всё кончено. Даже если нас не найдут до экзамена, Мари не сможет играть. Наверняка Иоганну Себастьяну грустно там, наверху. Я погрузился в тяжелый сон, и мне приснился кошмар, в котором сумасшедший священник бежал за мной со шприцем. Он хотел схватить меня, я боролся, но весь обмяк и ослабел. К счастью, когда он почти до меня добрался, появился папа, словно божество, окруженное торжественным древним ореолом, изгоняющим все несчастия и удары судьбы. – Они выглядят очень плохо! – сказал папа, поднимая меня с кушетки. Кошмар развеялся. За окном уже наступило утро, и вся хижина была залита солнечным светом. Хайсам и Счастливчик Люк ухаживали за Мари. Я видел, как они заставили ее что-то выпить, придерживая спину и поднося лекарство к губам. – Папа, как ты узнал, папа, как? – Вчера вечером ко мне пришли родители Мари в сопровождении администрации коллежа. – А как вы нашли нас здесь? – Мне пришло в голову расспросить Хайсама. Мы сильно волновались из-за погоды… Однако мы мало что поняли из того, что он нам рассказал. Хайсам начал с шахматного турнира 1956 года… В итоге мы отправились за Этьеном и его братом. Я был уверен, что они что-то знают… Этьен вспомнил про хижину… У тебя очень странный друг. Выглядел он довольно неважно. – Это ничего, – сказал я, – он просто влюбился, поэтому справляется со своими чувствами как может. Полиция тоже нас ищет? – Не волнуйся! Я отправил их в другом направлении… Какие всё-таки странные у тебя друзья, – вздохнул папа. – А родители… – Они теперь всё знают… Папа поднял глаза, а я вместе с ним. На пороге у открытой двери стояли родители Мари и Этьен в костюме Дарта Вейдера. Всё пропало, подумал я. Мат. Мари повернулась ко мне, наши глаза встретились, словно мы могли видеть друг друга. Ее разъяренные родители не двигались с места, переводя взгляд с меня на Мари и обратно. Вдруг ее отец встрепенулся и заорал: – Так, хватит ломать комедию! Едем в больницу! Мы вытащим тебя отсюда, Мари. Ты только взгляни на эту дыру! Он обвел рукой разваливающуюся хижину. Мари разрыдалась. Ко мне разом вернулась энергия, я встал и закричал: – Нет! Нет! Никакой больницы! Папа, так нельзя, не позволяй им… Нам нужно на конкурс. Иначе можете просто оставить нас тут помирать. – Конкурс? – спросил папа. – Виктор, ты о чём вообще? – Музыкальный конкурс. Даже виолончельный. Смотри, вот она, виолончель. А вот пропуск! А я переворачиваю страницы. И это не так просто. Отец Мари издал странный звук, в котором смешались усталость, насмешка и угроза. – Всё никак не покончишь с этими глупостями? – закричал он. Отец Мари повернулся и показал на меня пальцем, дрожа от злости. – Ты… Ты… ты у меня попляшешь! Мари, ты понимаешь, где ты из-за него оказалась? Поверь, ты еще поблагодаришь нас… Завтра мы съездим в спецшколу, и там начнется твоя новая жизнь… С меня довольно! С удрученным видом Мари сидела на кушетке, прижавшись спиной к стене и уткнувшись лицом в колени. Думаю, в жизни чудесам отводится не больше четверти часа. Для меня чудо случилось именно тогда. Медленно, словно пошатываясь под собственной тяжестью, мой дорогой Хайсам встал с кушетки, на которой он сидел. Его глаза практически невозможно было разглядеть из-за запотевших очков. Он направился к родителям Мари, едва не коснулся их своим животом и встал перед ними без тени агрессии, очень спокойно. Затем Хайсам прищурился и пригласил их выйти побеседовать. – Послушай, папа, – сказал я, – если ты отвезешь нас в музыкальную школу, я буду чистить коромысла клапанов каждый месяц в течение десяти лет. Я буду подметать «Канаду» каждую неделю. А если не отвезешь, то перестану бриться, и будет у тебя сын-бородач. В тринадцать лет это не очень красиво. – Сначала нужно, чтобы родители Мари передумали… – Об этом не беспокойся. Если вмешался Хайсам, значит, уже всё решено. Поверь, они ему не ровня. Совсем не ровня! Проблема в Мари. Нужно любыми средствами привести ее в чувство перед прослушиванием, потому что иначе Мари отправят в лагерь против ее воли. – Она и правда не может играть в таком состоянии! – сказал Счастливчик Люк. Одной рукой он погладил копну волос Мари. – А Иоганн Себастьян? – добавил я. – Это тебе не какая-то ерунда! Мари уже порозовела, но всё еще кашляла и дрожала. Тогда Счастливчик Люк, проверив, что Хайсам по-прежнему беседует с родителями снаружи, собрал нас в кружок и прижал указательный палец к губам, чтобы мы молчали. – Есть у меня одна идея, но деликатная. Очень деликатная. Завтра я должен бы участвовать в гонке. Велосипедисты часто принимают… как сказать… витамины… чтобы быть в форме… вполне безобидные… Казалось, он страшно смутился. Завуч напомнил мне провинившихся учеников, которых отправляют к нему в кабинет. Счастливчик Люк продолжил: – У меня с собой есть эти… витамины. Я должен бы принять их через несколько часов… Мы можем дать их Мари сейчас… так она продержится до конца экзамена. Я даже сам могу сделать укол, у меня есть диплом медбрата… и всё с собой… – А можно мне тоже? – вдруг спросил Дарт Вейдер голосом из далекой-далекой галактики. – Нет, – сказал Счастливчик Люк, – тебе нельзя. Это на крайний случай. Он едва закончил процедуру, как появились родители Мари. Хайсам остался снаружи: он спокойно выкладывал в ряд шишки. Наверное, египтянин и на Марсе будет играть в шахматы. Время приостановилось. Все замолчали.