НИ НА ЧТО Всё просто и без соплей. Ничего не попишешь, в списках нет места веселью. Если Ван Гог так поступил, то явно не из добрых намерений. Я мог сколько угодно применять защиту Нимцовича, практиковаться в понимании угроз, чтобы возвыситься над ними, и развивать предусмотрительность, качество как таковое в жизни очень важное. Спасибо, господин Нимцович. Вот о чём я размышлял, когда следующим утром заявился к Хайсаму. В голове всё смешалось в такую кашу, что я бы не сильно удивился, если бы в какой-то момент она полезла из носа. Хайсам медленно расставлял на доске фигуры. Не дав ему даже заговорить, я выпалил: – Расскажи-ка мне о Нимцовиче, ну, об этом типе, который всех побеждает, защищаясь… Египтянин поднял свою огромную голову и улыбнулся. В его взгляде я прочел понимание. Он даже немного меня раздражал. – Так вот, великим открытием Нимцовича, которого, кстати, звали Аарон, стал перехват инициативы. Понимаешь? – Без обид, но не очень. – Это значит, что он блокировал намерения противника прежде, чем сам переходил к атаке. Его девизом было «Сдержать, блокировать и уничтожить». – Отличная программа. А что с ним случилось? – Глупая смерть от пневмонии в возрасте сорока восьми лет, в 1935 году. Повисла тишина. Я сделал философское умозаключение, что с некоторыми противниками бесполезны любые стратегии, и даже великие умники здесь бессильны. Мне показалось, что египтянин забыл о моем присутствии в каморке, но я ошибся, потому что через несколько минут он тихо сказал: – Тебя вызывают. Я даже не удивился. Я больше не испытывал никаких эмоций. Как выжатая тряпка. – Даже не сомневался. В этот раз точно мат. – Не думаю. Партия перешла в эндшпиль. Думай об этом как о препятствии. Нимцович поможет тебе только в компании Решевского. Вспомни, что Решевский играл самые лучшие финалы. – Это который «маэстро лазеек»? – Да, «маэстро лазеек». Я чувствовал, что мой уважаемый египтянин пытается что-то объяснить мне на своем загадочном языке. Понимание опасности плюс лазейка… Вдруг меня осенило, и я вскочил с места. Коллеж по-прежнему казался пустынным, только уборщицы передвигали свои тележки с тряпками, похожими на дохлых медуз. В этот час оказалось довольно легко покинуть коллеж незамеченным. Я пошел обратно по дороге к деревне и заметил Мари, приближавшуюся ко мне аккуратным, механическим шагом. Было очень забавно наблюдать, как остальные ученики направлялись к коллежу, а я плыл против течения к Мари. Еще издалека я заметил, что она уже сдалась и обращает меньше внимания на собственные движения. Я должен был бы раньше сообразить, что она всё больше и больше походила на слепую, но, поскольку мы проводили много времени вместе, я видел ее совсем по-другому. Уже подбегая к ней, я придумал целую психологическую теорию. За несколько прошедших с рождественских каникул месяцев Мари забыла свои жесты, поведение, характерные для нее в то время, когда она еще была зрячей. И теперь ей уже совсем не удавалось подражать себе, поэтому, сама того не сознавая, она на себя прежнюю и не походила. Мари резко подняла голову, не осмеливаясь заговорить, так как не была уверена, кто стоит перед ней. Впрочем, она никогда не ошибалась и узнавала меня с первой попытки, наверное, из-за интуиции, которая особенно свойственна женщинам – так говорят. – Это ты, Виктор? Мне всегда нравилось выдерживать несколько секунд, прежде чем ответить, чтобы посмотреть на ее реакцию. Обычно она не раздражалась, потому что была очень уверена в себе, несмотря на слепоту. – Виктор, я прекрасно знаю, что это ты. Меня не напугаешь, я всегда тебя узна́ю. Я ждала тебя у церкви… Почему ты здесь? Мари достала из сумки помаду и вытянула губы в форме сжатого кругляшка. Они походили на бледную конфетку. – Послушай, – сказал я, – это срочно. Приглашение точно было ловушкой. Мой уважаемый египтянин говорит, что нас вызывают. А он знает обо всём, что происходит в школе. Его отец – консьерж. Платят ему мало, зато он владеет всей информацией. Как диспетчерская вышка. Я выдержал паузу, чтобы понаблюдать за ее реакцией. Мне показалось, Мари вздохнула с облегчением. – Так… Вот как я поступлю… Пойду домой и расскажу родителям. Достаточно одного звонка – и я уже в специальной школе… Может, всё уладится и мне даже не придется возвращаться в коллеж. Нам не повезло, вот и всё! У всех сдают силы под конец концерта – величайшая ловушка для музыкантов! Самая очевидная, но и самая опасная! Ее голос дрожал, она кусала губы, были видны даже крошечные следы зубов. – Для начала дай мне свою помаду. Вот… отлично… так лучше… очень красиво… Даже для неудачи надо принарядиться! Знаешь, мой отец смотрит много исторических передач… а я смотрю вместе с ним, потому что мы всегда всё делаем вместе, но это долго объяснять. Однажды я видел документальный фильм о евреях, которых нацисты отправляли в специальные лагеря и убивали там. И это тебе не выдумки какие-то, так правда было! Поначалу я не верил, что из их жира делали мыло, а волосами набивали подушки, но папа рассказал мне, что это правда! – Я знаю. – Так ты знаешь? – Ну конечно. Только зачем ты сейчас об этом говоришь? Иногда ты ведешь себя очень странно. – Короче, слушай, в этом есть смысл. Некоторые евреи сразу понимали, что их хотят увезти и убить, поэтому разбежались по всему свету! – И что? Мари по-прежнему не понимала. – Ты специально, что ли? – закричал я. Я потряс ее за плечи. Она была легкой, как куколка. – Надо спасаться, Мари, надо дожить до конкурса! Три дня и две ночи – это немного. Иначе тебя упекут в этот специализированный лагерь, а я никогда себе этого не прощу из-за сострадания и изгнания между мной и тобой. Я хорошо усвоил из исторических передач: бегство тоже оружие. Я не хочу в клетку! И не хочу, чтобы ты там оказалась! Потому что раньше я был хуже чем никем, а теперь я стал немного лучше благодаря тебе. Я не говорю про все эти школьные штуки, потому что это не самое главное, да я и прекрасно осознаю, что никогда не буду умнее тебя или Хайсама. Я говорю о всяком духовном. Я стал немного лучше в этой области, выше, если хочешь, словно мою душу подтянули вверх. С тех пор как я тебя знаю… Если мы не дойдем до конца, я рухну ниже, чем до тебя, и останусь в этой серой пыли до конца жизни. И не будет никакой надежды. Вместо ответа Мари чихнула, и я протянул ей платок. Нос у нее был красный, что меня тревожило. – Спасаться? Но где? Ты что-то придумал? – Да, я знаю, куда идти. Твои родители дома? – Нет, они уехали и вернутся поздно вечером. – Тогда иди домой и собери теплые вещи. Я приду за тобой через два часа. Мне надо позаботиться кое о ком, кому я нужен. – Ты теперь занимаешься гуманитарными миссиями? – Да, типа работа у меня такая. – А виолончель? – Что виолончель? – Виолончель брать? – Конечно брать! Она засомневалась: – Скажи… Казалось, ей стало очень неловко. – Что? – А пижаму брать? – И пижаму. Конечно, бери пижаму. Музыканты совершенно оторваны от реальной жизни. 12 Он удивленно посмотрел на меня, немного поколебался, будто ожидая ловушки, но всё-таки не устоял перед зернышками, которые я разбросал на земле. Его маленький желтый клювик блестел в утреннем солнце и стучал по брусчатке. Лапки несли его всё дальше и дальше по двору, и мне показалось, что он да- же обернулся, чтобы посмотреть на меня в последний раз. Я понял, что мы прощаемся. Дрозд расправил крылья, и, несмотря на расставание, я всё-таки за него порадовался. Больше всего меня волновала реакция папы, когда тот вернется. Я оставил ему записку, над которой долго размышлял: мне необходимо было кое-что обдумать самостоятельно. Про будущее и вообще. Он сам любил подумать, поэтому наверняка поймет. Я решил, что так ему будет спокойнее. Я постарался объяснить ему, что не могу сказать, куда направляюсь, но это безопасное место и через несколько дней я снова буду ездить с ним в «Канаду» и бриться. Слово «бриться» я подчеркнул. Еще я попросил прощения за то, что взял с собой несколько банок консервов. По-моему, получилось хорошо и уверенно, но меня всё равно беспокоили сомнения – неуверенность в истинности, беспокойство совести из-за несоответствия ожиданиям, волнения морального характера. Я подумал, что у Мари тоже волнения морального характера. Я держал ее за руку и расчищал тропинку, чтобы она не поранилась. Мари несла виолончель на спине – в футляре, который выглядел больше самой владелицы инструмента. Лес казался дремучим, темным и прохладным, а хижина никуда не делась, как и говорил Этьен. Во мне даже проснулась ностальгия по тем временам… Мы построили ее, чтобы в течение нескольких дней проводить музыкальный мозговой штурм, но, как оказалось, без электричества играть рок сложно, поэтому мы быстро разочаровались в идее художественного изгнания. Я надеялся только, что Этьен не заявится с Лягушкой. Была огромная разница между их рок-н-ролльным воркованием и спасением судьбы Мари, шитой шестнадцатыми нотами. Три дня и две ночи. Продержаться две ночи. Если повезет, родители Мари не обратятся в полицию до завтра, а может, и до послезавтра. Всё еще возможно. У нас оставались шансы отыграть конкурс как по маслу, без препятствий. – Смотри, – сказала Мари, копаясь в своей сумке, – смотри, что я захватила… Она помахала листком бумаги, как флагом. Я прочел: «Пятница, 11 часов». Мне стало страшно. – Это приглашение на прослушивание. К счастью, мама на прошлой неделе сказала мне, что они повесили его на холодильник… Черт, Виктор, думаешь, у нас правда получится? Если ты действительно выведешь меня из этого лабиринта, тебе просто нет равных. – Конечно, нас могут найти до этого, но по крайней мере мы попытаемся!