Три звездочки в учебнике показывали, что задачка сложная. Я кряхтел над ней какое-то время, но не сдавался, подумав, что Мари-Жозе этого не одобрит. Она же не сдавалась со своей виолончелью, а это очень трудный и неподатливый инструмент. К тому же мне не хотелось становиться оператором по разделке куриных тушек, тем более левосторонним. В итоге получилась очень странная фигура со стрелками во все стороны, и я доказал как смог то, что просили. Еще нам задали выучить наизусть стихотворение, но это было очень грустное стихотворение, потому что его написал очень старый поэт, готовясь к смерти. Начиналось оно так: Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада Я приближаюсь, глух, изглодан, чёрен, слаб… И заканчивалось примерно тем же: Друзья, любимые, прощайте, старики! Я буду первый там, и место вам займу я[27]. Раньше поэзия мне совсем не нравилась, и у меня никогда не получалось выучить наизусть стихи, которые задавали учителя. Я всегда думал, что поэты все чокнутые: так сложно писать, да еще и добавлять кучу всяких непонятностей. Но это стихотворение мне понравилось: оно напоминало о бедном дрозде, о его непростой судьбе, а еще о музыке, которую играла Мари-Жозе, – она ведь тоже дошла до нас вроде как из той же эпохи. Наверное, печальные были времена, потому что народ слеп направо и налево. Вот то ли дело мушкетеры. Я отправился к папе, чтобы прочитать ему стихотворение. Последнюю строчку я произнес очень трагически, закрыв глаза, будто сам собрался помирать. – Веселенькие стихи вы разучиваете! – сказал он. – Умеет господин Ронсар нагнать тоску даже столько веков спустя! Я пожал плечами. – В мире много печального. Например, музыка тоже не всегда радостная. И я сейчас даже не о грохоте, который сочиняем мы со «Сверлом», нет… Я про виолончель, понимаешь, про настоящую музыку. Она грустная, но слушать ее всё равно приятно. Папа посмотрел на меня, улыбнувшись. – Надо же, Виктор, ты умнеешь, честное слово. Я даже подпрыгнул, потому что он озвучил то, что я чувствовал в глубине души. Но сам про себя такого не скажешь, нет. А потом отец задумчиво произнес: – Кстати, а ведь правда… Мне всегда было интересно, почему так приятно слушать грустную музыку… – Может, потому что чувствуешь себя не таким одиноким во всех этих жизненных штуках… Ведь самое трудное в жизни – быть одиноким. – Приятно наблюдать, как развивается твой внутренний мир. Он снова посмотрел на меня и улыбнулся. – Именно из-за внутреннего развития мне не хочется быть оператором по разделке куриного филе, тем более левого. Да и правого тоже, если честно. Я себя понял. На улице у дома напротив какой-то рабочий, взобравшись на стремянку, развешивал мерцающие новогодние гирлянды. 6 На следующее утро пейзаж посыпали белым. Школьный автобус скользил по дороге, и все визжали, как на американских горках. Водитель покраснел как помидор, правда, непонятно, от злости или от страха. На доске объявлений висели записки, извещающие о том, что многие учителя не придут на занятия из-за проблем с дорогами. Хайсам сообщил мне, что первый урок отменили, и пригласил в каморку к своему отцу. Мне показалось, уважаемый египтянин еще больше потолстел. Однажды он заполнит собой всю комнатку и не сможет выйти наружу, так что придется ему играть там в шахматы до конца своих дней. Хайсам и его отец разыгрывали партию пятого круга турнира на Кюрасао 1962 года. – Бобби Фишер против Виктора Корчного[28], – пояснил Хайсам. В окно я видел, как другие ученики лепят во дворе снеговика. Я поискал взглядом Мари-Жозе, но ее поблизости не было. – Защита Пирца – Уфимцева[29], – прокомментировал отец Хайсама, – первый раз сыграна в Нюрнберге в 1883 году. – Видишь ли, старина, – шепотом сказал Хайсам, – цель такого хода очевидна: белый конь отправляется на b3, и противник, сделав ответный ход a5 – a4 и следом переместившись на a3, берет коня и значительно ослабляет диагональ a1 – h8, где уже начеку слон на g7. В высшей степени очевидно. Даже элементарно… – Очевидно! – добавил я, чтобы не сойти за тупицу. – И слишком элементарно. Во дворе рос снеговик. – Теперь тринадцатым ходом Фишер занимает позицию на g4! Такая грубая мера могла бы поумерить пыл, но Корчной находит потрясающий выход из положения и… Я подумал, что в шахматах, как и в музыке, всё дело в специальных словечках. После игры я попросил уважаемого египтянина взглянуть на мое решение задачи. – Я нарисовал что-то странное, а потом как смог доказал. – Покажи. Он положил свое решение рядом с моим. Получилось следующее: Он: Доказательство Известно, что точки B и D – параллельный перенос точек A и C соответственно на вектор . Следовательно, отрезок BD – параллельный перенос отрезка AC на вектор . Точка I принадлежит отрезку AC, следовательно, ее параллельный перенос, точка J, принадлежит отрезку BD. Точка I – середина отрезка AC, следовательно, IA = IC. Параллельный перенос сохраняет длину отрезков, следовательно, JB = IA и JD = IC. Следовательно, JB = JD. Если точка принадлежит отрезку BD и равноудалена от точек B и D, тогда эта точка – середина отрезка BD. Вывод: точка J – середина отрезка BD. Я: Доказательство ABC – треугольник с одной невидимой стороной. Точка I – середина отрезка BC. Невидимая сторона AC касается отрезка DB. IJ и отрезка DB. Вывод: точка J примерно посередине отрезка BD. Короче, ничего общего. Мое решение вообще ни на что не похоже. Определенно, ошибки становятся ошибками именно при сравнении. Я всматривался в лицо Хайсама. Он показал мое решение отцу, и тот скорчил странную рожу. – Ты это сам нарешал? – спросил Хайсам. – Да! – гордо ответил я. – А! Тогда это всё объясняет. И тут я понял, что он догадался о Мари-Жозе. Даже и пытаться не стоит что-то скрыть от моего уважаемого товарища. – Надо попросить ее позаниматься с тобой параллельными переносами… – Почему? Всё неправильно?