Это ребенок Дилана, сомнений нет, так как с Майком у нас не было близости чуть ли не с самого нового года. Он так занят выпивкой и работой, что не надо иметь особых навыков, чтобы обходить стороной супружеские обязанности. Конечно, мне не составит труда убедить его, что все было, когда он опять напился вдрызг – особенность пьяного Майка в том, что он наутро ничего не помнит. Но что мне сказать Дилану? 9 апреля 2002 года. Сегодня ночью я шла к «нашему дому» нервничая, наверное, даже больше, чем в первую встречу после разлуки. Руки мерзнут даже в перчатках. Оказавшись с Диланом уже в доме, я отстраняюсь и сразу же заявляю: – Мне надо тебе кое-что сказать. – Конечно – кивает он, поправляя волосы после снятой с головы шапки – говори. – Я беременна от тебя. Он замирает, чуть нахмурившись: – Ты серьезно? – Да. – Это точно? – Да, точно – начинаю злиться. – Ошибки быть не может? – Нет. И тогда происходит самое странное – он с неподдельной радостью хватает меня на руки и принимается кружить вокруг себя. Я, сдерживая визг, начинаю тут же дурачливо бить его по плечам: – Пусти немедленно! Нас же услышат! – Мне плевать – смеется он – это же потрясающая новость, Роза! Когда он уже ставит меня на пол, осторожно уточняю: – Но ты же понимаешь, что мне придется сказать Майку, будто это его ребенок? Дилан недовольно хмурится, как человек, прекрасно знающий исход, но до конца предпочитавший о нем не думать. – Так надо – повторяю я. – Но я же смогу участвовать в его жизни? Неуверенно переминаю пальцами рук: – Я думала над этим.. но.. не знаю, надо будет это как-то представить, чтобы.. ну сам подумай – вскидываю бровями – если, когда он научится говорить, вернется домой и скажет Майку: «а я сейчас видел дядю Дилана, пап, маминого друга». Как ты себе это представляешь? – Роза – с легкой, но напористой улыбкой и твердостью в глазах он берет меня за плечи – я себе это никак не представляю, я просто хочу видеть своего ребенка – усмехается – если хочешь, могу быть ему хоть тетей Джесси. Я хохочу, стукнув его по груди: – Что-нибудь придумаем. – Я не хочу следить за ним со стороны – мягко повторяет он – но и не требую представлять себя, как отца. – Что-нибудь придумаем – повторяю, отмахнувшись – пока он не больше горошины, так что рано планировать его жизнь наперед. Единственное.. – я озадаченно замолкаю, устремив взгляд в пол. Дилан озабоченно поднимает мой подбородок, чтобы заглянуть в глаза: – В чем дело? Беззаботно отмахиваюсь: – Ни в чем. Просто устала. – Роза – требовательно говорит он. – Ладно. Просто.. я могу обмануть Салемских потомков. Но что делать с соглашением.. это черная магия – задумчиво закусываю губу – не будет ли это считаться таким же нарушением? – Ты же сама говорила, что нарушение – это отказ вступить в брак и родить его ребенка. В брак ты вступила. – И ребенка еще рожу – киваю. На этих словах Дилан сжимает челюсть и на мгновение отводит взгляд, однако никак не комментирует. – Ну да – говорю уже скорее сама себе – там же не оговаривалось, что при этом я не могу рожать детей от кого-либо, кроме Салемских потомков. Говорилось о том, что я должна сделать – а о том, что мне делать нельзя, не было ни слова. – Вот и славно – чуть напряженно улыбается он, притянув меня к себе – значит, все в порядке? 29 апреля 2002 года. Что-то не в порядке. Мне гораздо хуже, чем в предыдущие две беременности (неполные), хоть и срок пока что довольно маленький. Члены семьи, узнав о том, что я вновь беременна – стали печься обо мне, как никогда, твердо намереваясь сохранить эту беременность. Знали бы они, что она, единственная – как раз-таки не имеет ничего общего с соглашением, на котором они повернулись. Но на самом деле их опека – даже хорошо. Они старательно следят за моим здоровьем, самочувствием, стабильно раз в два дня вызывают доктора для осмотра и сбора анализов, хотя тот и заявляет, что это чрезмерно ненужная частота. Однако, в наше время за деньги готовы приезжать хоть каждый час. А денег у нас нынче хоть лопатой греби. Это тоже пришлось очень кстати. Однако, Дилану я твердо решила не говорить о своих недомоганиях. Он и так слишком беспокоится и переживает, чтобы обрушать на него новые поводы для тревог. Меня все больше начинают одолевать сомнение о Соглашении. Да, там ничего не оговаривалось о том, чего нельзя.. Но ведь черная магия, это не бизнес-договор, где если нанять правильного юриста и оспорить составление условий, можно его расторгнуть и не подкопаешься. Черная магия действует по сути, а не по мелочам оговорок. Хотя, может, я просто накручиваю себя. Может, я переживаю из-за предыдущих двух прерванных беременностей и боюсь того же с этой, потому придаю чрезмерное значение мелочам. Должно быть, в период токсикоза все беременные чувствуют себя паршиво. Стоит просто не зацикливаться на этом. 16 августа 2002 года. Я никогда не была полной, поэтому у меня уже видно живот. Это немного странно – днем вокруг него ходит Майк, говоря о том, каким великим потомком вырастет его чадо, а ночами к нему щекой прижимается Дилан, говоря о том, как ждет появления нашего ребенка на свет. Но главное – что пока что все идет нормально. Уже 19-ая неделя, и ничего плохого не случается. В деревни все радуются. Они уверены, что если все нормально дошло до этого срока, то ребенок уже точно родится. Я же стараюсь заранее не радоваться. Все-таки, помню, что не так давно случился выкидыш и на 13-ой недели. Меня опекают саму, чуть ли не как младенца. Ночами выбираться из дома становится все сложнее, но я раз за разом проявляю сноровку и изобретательность, потому что желания увидеть Дилана у меня хоть отбавляй. Однако, переносить беременность с увеличением срока становится все сложнее. Несмотря на то, что Клара заявляла, будто после токсикоза мне станет легче – легче не становится. Уже даже Дилан, который видит меня лишь по ночам в сомнительном свете луны, начинает замечать чрезмерную бледность и то, что я умудряюсь терять в весе тогда, когда все женщины напротив набирают. Темные круги под глазами, потрескавшиеся губы. Казалось бы – обычный авитаминоз.. Но у меня какие-то плохие предчувствия. И не из разряда «я боюсь», я скорее из разряда «я чувствую». И с каждым днем они становятся все сильнее. И говорит мне о них ни Роза. Меня предупреждает о них Мария Лаво. 2 ноября 2002 года.