«Где ты, черт возьми?! Где мой… наш сын?» — Твою же мать! — он со злостью ударил несколько раз по рулю. "Если с мальчиком что-нибудь случится… — Макар задохнулся от охватившей его паники. Открыв окно, глотнул морозный воздух. — Как дождаться утра? И есть ли вообще время, чтобы ждать? Сима, Сима, что же ты делаешь? Вернись!" — Что бы ты ни сделала, я помогу… Я увезу тебя отсюда, спрячу! Только дай мне хоть какой-нибудь знак. Как мне тебя найти? Бросив взгляд на дом, он вновь представил Горецкую — ее горящие от ненависти глаза, сжатые узкие губы и искусственный румянец на морщинистой коже щек. "Во что втянула тебя эта старая грымза, Сима? Если бы ты только знала, что я сейчас чувствую…" На часах была уже половина третьего. Город спал, равнодушно оцепенев в оковах декабрьской ночи. Чердынцев вернулся в гостиницу и, минуя спящую на диванчике служащую, направился к себе в номер, полный решимости выяснить все и, если потребуется, обмануть судьбу и весь мир, чтобы спасти любимую женщину и их ребенка. Макар даже не думал ложиться спать. Разве можно было уснуть, когда переполняют чувства, когда понимаешь, что ни статус, ни деньги, ни профессиональный успех не способны решить твою проблему прямо сейчас? Бесило все — этот душный гостиничный номер, стены которого, казалось, до сих пор были пропитаны ласковым шепотом и тихими стонами, равнодушный ко всему спящий городок, почившая старая актриса, заварившая весь этот спектакль, и храпящий в обнимку со своим помойным котом Ерохин… Дрыхнет он, понимаете ли, ночное дежурство у него! А у Чердынцева уже ум за разум заходит, потому что пропали его любимая женщина и ребенок! Заскрипев зубами, Макар приложился лбом к холодному стеклу. Любимая… Он был уверен в каждой букве этого слова. То, что так долго хранилось в закоулках сознания и принималось за чувство вины, наконец обрело плоть и кровь. И теперь Макару хотелось убедиться в этом воочию, обрести возможность не только эмоционального контакта, но и физического — ему необходимо было обнимать, заботиться, прикасаться, чувствовать дыхание и слышать их голоса… Но страх, что он может оказаться для Симы абсолютно чужим человеком, не только никуда не ушел, а стал еще сильнее. Как и растерянность от того, что мальчик может не принять его. И что тогда делать, как заявить о своих правах на сына? — Стоп, Макар, — хрипло сказал он сам себе. — Ситуация и так патовая. Не усложняй еще больше… Какие права? — Стекло запотело от его дыхания. — Черт… черт… Он прекрасно знал, что, если Симу осудят и докажут ее вину, мальчик останется один. И кроме него никто не сможет его забрать. Это в том случае, если подтвердится родство. Там же куча бумаг, и вообще… А Сима, как она посмотрит на то, что он собирался сделать в любом случае? Чердынцев открыл форточку. Холодный воздух немного успокоил пылающее лицо. Все это может произойти только в том случае, если девушку найдут и докажут ее вину… Получается, нужно сделать все, чтобы предупредить подобное развитие событий. Даже если Сима откажется от его любви. А она имеет на это полное право, как бы печально это ни звучало. Необходимо найти ее, предложить свою помощь… да что там! Схватить в охапку и увезти, а там будь что будет… Чердынцев решительно кивнул: — Я не смогу отказаться и забыть о том, что у меня есть сын. Уже не смогу. Он вытащил из кармана телефон, затем достал зарядку. Скинув обувь, залез на кровать и, усевшись по-турецки, вошел в «заметки». Подумав, написал: Горецкая. Добавил инициалы и перешел в раздел сохраненных фото. Тут же мысленно отругал себя за то, что не перефотографировал Симу и Илью со снимка, когда находился в их квартире. Пролистав ленту, забитую скринами договоров, планов и объектов, не сразу нашел ту самую фотографию, на которой была изображена Амалия Яновна в окружении цветов и коллег. Приблизив экран, Чердынцев всмотрелся в сероватое некачественное изображение. «Видимо, Щербинин хотел сделать мне приятное, когда сказал, что мы с ней похожи, — подумал он. — Но я не вижу ничего общего. Разве что, рост… На портрете в своей квартире Горецкая выглядит гораздо моложе — не девушка, конечно, но и матроной ее не назовешь. — Макар хмыкнул. — С такой осанкой любая добавит себе очков. Словно палку проглотила…» Перелистнув еще несколько фотографий, Макар наткнулся на семейный снимок, сделанный в последнюю осень отца. Тот был уже совсем немощен и в основном сидел обложенный подушками в кресле на террасе. На фото мать стояла за его спиной, положив руки на плечи мужа, и старательно улыбалась на камеру. Макар знал, каких усилий ей это стоило. Отец смотрел прямо, хотя с трудом уже удерживал лысую голову. А ведь когда-то у него были густые темно-русые кудри, и на щеках появлялись задорные ямочки, стоило ему рассмеяться. Темной шевелюрой и смуглой кожей Макар пошел в мать, которая еще в университете, где они с отцом познакомились, слыла одной из первых красавиц. А вот отец, Дмитрий Макарович, какой-то особенной статью не отличался. Зато был умен, по-настоящему галантен и блестяще воспитан. В роду Чердынцевых было принято жениться один раз и на всю жизнь, и, возможно именно поэтому, Макар не торопился с решением этого вопроса. Не торопился, а получается, проскочил мимо… Чердынцев вернулся к «заметкам» и следующим пунктом написал: поговорить с Валентиной. Да, нужно было каким-то образом найти к ней подход, чтобы узнать о Серафиме как можно больше. Разумеется, соседка пошлет его подальше, как только увидит, но если почувствует в нем друга, а не врага, и поймет, что он на стороне Ждановой, то, возможно, согласится поделиться тем, что знает. — Болван ты, Макарка… — вздохнул Чердынцев. — Так и скажи ей, что ты болван… Она поймет. Наверное… Завтра, то есть уже сегодня, похороны Горецкой. Будут люди — бывшие коллеги, какая-то общественность и праздно шатающиеся по таким вот мероприятиям лица. Обязательно станут делиться историями, вспоминать. Это все пригодится. Тот же Щербинин — кладезь театральной жизни и отношений внутри Добринского театра и города. Возможно, что-то из этих разговоров так же окажется полезным. Ключ… Макар досадливо поморщился. Этот чертов ключ никак не выходил из его головы. Поставив тире и три знака вопроса, Чердынцев вытянул ноги и лег на подушку. Закрыв глаза, он представил себе сначала квартиру Горецкой, а затем маленькие "хоромы" Серафимы Ждановой. И в том, и в другом доме что-то искали. Что-то, что можно спрятать в вещах или морозильной камере. Что? — Да что угодно, если позволяет размер… — ответил сам на свой вопрос Макар. Разорванная игрушка, детские вещи на полу… Нет, Сима бы никогда… Она очень любит своего сына… Илью… Их сына… Перед Макаром замелькали картинки и люди — их было много. Все это вертелось цветным калейдоскопом, пока в центре его темным пятном вдруг не появилось лицо Горецкой. "Скоро все его племя издохнет!" — шевелились ее губы. Сверкающие глаза приближались все ближе и ближе, блеск фальшивых бриллиантов бил прямо в глаза. Словно в насмешку, рефреном заиграла "Хава Нагила", а старуха, закинув голову, начала хохотать и вскоре растворилась в воздухе… Чердынцев вздрогнул и прижал трубку к уху. — Макар Дмитриевич, это Марьяна! Ну что, вы уже встали? Или уже вышли? Слушайте, я совсем забыла вам сказать, что нужно платье! Конечно, я могу обеспечить всем необходимым из того, что у нас есть, но мне кажется, лучше взять из гардероба Горецкой. И туфли тоже… Как вы думаете? Макар взъерошил волосы и протер глаза. Вот ведь как вырубило… То ли полусон, то ли полуявь… Хрень какая-то. — Да-да, Марьяна, я уже встал и практически вышел… — Чердынцев заметался по номеру, взглянул на себя в зеркало и провел ладонью по колючей щетине. — Я сейчас за справкой, а вы сами этот вопрос как-то… Ладно? Ключи от квартиры у соседки. Ваш муж в курсе… Вы уж простите, что вам приходится этим заниматься. Облокотившись на края раковины, Макар включил воду. Что ж, все, о чем он размышлял ночью, не забылось и отпечаталось в мозгу в виде небольшой таблицы. Теперь следовало перебираться от пункта к пункту гусарским галопом, чтобы найти Симу и мальчика. — Это моя работа, Макар Дмитриевич! Я вам тогда общую сумму напишу? — осторожно спросила Марьяна. — И сразу все оформлю. Хотите, я чек и договор тоже сразу вышлю? Только если вы захотите как-то сократить или изменить… — Нет-нет, я вам полностью доверяю в этом вопросе. — Придерживая плечом телефон, Чердынцев выжал зубную пасту. — Перезвоню, как с документами закончу. — Вот и славно, Макар Дмитриевич! Пересечемся в центре. Могилку будете смотреть? Чердынцев замер со щеткой в руке. — Э… — Так-то, конечно, вчера надо было. Ну да ладно, — почти весело закончила Марьяна. — Там хорошее место. Я примерно представляю. И цена… — Я понял, понял… Присылайте… Телефон мелодично булькнул. Зажав щетку зубами, Макар посмотрел на присланную сумму. «Овес нынче дорог, — промелькнуло в голове. — С другой стороны, упаси господь надеяться только на государство…» Перечислив деньги, он закончил с умыванием и стал обуваться. Спустившись, купил на ресепшен бутылку минералки и, выдув ее в один момент, почувствовал себя гораздо лучше. В отделении полиции сразу же поднялся в знакомый кабинет. Следователь был на месте, воздух в помещении приторно пах растворимым кофе. Выбритый до синевы Ерохин поднял на него припухшие, с красными прожилками глаза и коротко кивнул: — Хреново выглядишь. — Взаимно, — протянул руку Макар. — На вот, — Ерохин положил перед ним справку. — Марьяна звонила, интересовалась, что да как. Ты уж давай там дальше сам, ладно? Работы невпроворот. — Понимаю, — Чердынцев замешкался, сворачивая лист пополам и поглядывая на следователя. Ерохин отмахнулся: — Помню я, помню. Запрос отправил. Типа, для приобщения к делу. — А по поводу Ждановой есть какие-то известия? — взволнованно спросил Макар, подавшись вперед. Ерохин покачался на стуле. — Не так быстро все решается. Ищут. Опросят служащих на вокзалах. Это, конечно, если она воспользовалась общественным транспортом, а если взяла попутку, то… — он развел руками. — Будем надеяться, что ее фотографию и описание кто-нибудь увидит. Сам понимаешь, я же не могу вот так, в лоб, превратить подозреваемую в обвиняемую и попросить помощи у Следственного Комитета. — Ну да… — Макар закусил губу и отвел глаза. — Ты это, — Ерохин отпил серо-коричневую бурду из кружки, — занимайся делами пока. А потом звони. Или приезжай. — Сам на похороны не пойдешь? — Я? — удивился Ерохин. — Ну, в детективах ведь пишут, что убийца зачастую приходит на место преступления или на прощание с… Ну ты понял. Вот я и подумал, что ты посмотришь на тех, кто там будет. — Тебе бы самому, Чердынцев, детективы писать, честное слово! Думаешь, домработница там появится? Сам смотри, — фыркнул он. — А еще лучше — на телефон снимай. — Непременно так и сделаю, — серьезно ответил Макар. — На поминки хоть приди. Я, правда, не знаю, заказала ли Марьяна… Вроде как обещала сделать все. — Если обещала, значит, сделает. Ты же банкуешь это мероприятие? — Ага, — кивнул Макар. — Не боись, не разоришься… Чай, не Москва. А что, — нахмурился Ерохин, — может действительно прийти, а? Горяченького хоть пожрать… — Короче, жду. Я тебе место и время скину… — Чердынцев направился к дверям. — Только ты мне обязательно сообщи, если что-нибудь станет известно, ладно? — он посмотрел на Ерохина с нескрываемой надеждой. — Что же ты какой неугомонный? Ладно, договорились, — пожал плечами следователь. — Надо мне, Слава. Очень надо… — глухо пробормотал Макар и вышел из кабинета. С Марьяной они встретились, как и договаривались, в центре, на площади. — Так, программа такая… — с ходу начала она. — Через час ее привезут сюда, к театру. Будет несколько слов. Прощание где-то минут на двадцать. Катафалк просто встанет вот здесь, — она махнула рукой в сторону входа в здание. А потом сразу на кладбище поедем. — А отпевание? — уточнил Макар. Марьяна потерла замерзший нос. — Алик говорил, она была противницей этого… — Чего? — Понимаете, Макар Дмитриевич, она неверующая была. Даже не так… — Щербинина порылась в сумке и достала тоненький файл с вложенными листами. — Это чеки и договор на захоронение. В общем, Амалия Яновна была противницей всего религиозного. Странно, да? Обычно люди к определенному возрасту совсем по-другому на вещи смотрят. И потом, мы ведь даже не знаем, была ли она крещеная. — А, теперь понимаю, — кивнул Макар. — Что ж, так значит так.