— Конечно… Сознание исполненного долга — единственное утешение порядочного человека. Позволите, я позвоню лакею? Где ваша телеграмма?.. — Она… Я не успел еще ее составить. — Досадно, — нам нужно торопиться… Давайте, составим сообща? — и Суарес протянул руку за пером. — Готово! — произнес он через несколько минут, отодвигая в сторону заполненный листок. Я наклонился над бумагой, пробежал глазами составленную по-французски телеграмму и совершенно упал духом… И было от чего, — там красовались великолепным почерком написанные такого рода фразы: «Прошу согласия редакции на небольшую поездку внутрь страны. Совершенно неисследованная область. Таинственные слухи. Есть связь с каналом. Гарантирую пять тысяч строк сенсационных сообщений». Я сразу понял, что должен испытывать преступник, которого приговорили к смертной казни… Ответ редакции был ясен: «Конечно, поезжайте»… Неисследованная область, связь с каналом, — чего же лучше!.. Явившийся по звонку лакей уже стоял перед столом. — Подписывайтесь, друг мой, и припишите сверху адрес, — поощрил меня к дальнейшим подвигам Родриго. Почти машинально я вывел на заголовке телеграммы: «Россия. Петербург. Журналу “Глобус”» — и, подписавшись, вопросительно взглянул на Суареса. — Ну, вот и кончено, — заметил он, передавая роковой листок лакею. — Теперь уж остаются пустяки. Идемте… Я окончательно потерял почву под ногами и перестал сопротивляться. Мы взяли наши шляпы и вышли из отеля. — Куда теперь? — Вербовать участников для предполагаемой поездки. Этого ответа я уж никак не ожидал… Суарес очень мило улыбнулся. — Что вы на меня смотрите, точно я с луны свалился? Не предполагали ж вы, надеюсь, что мы сам-друг отправимся за золотым руном Сан-Бласа? — Но вы мне сами говорили, что выступление назначено на послезавтра!.. — Да, говорил… Так что же вас смущает? — А то, что я, против ожидания, оказываюсь чуть ли ни единственным вашим компаньоном. Отсюда ясно… — Что и другие будут к сроку… Иначе я вас не стал бы приглашать. Мне оставалось только пожать плечами. Мой спутник что-то усиленно соображал и не предпринимал никаких мер для возобновления неожиданно прервавшегося разговора. В полном молчании прошли мы несколько кварталов и, наконец, остановились перед решеткой «патио», из-за которой доносился слабый плеск фонтана и мелодическое позвякиванье струн гитары. Это мне, даже в Панаме, показалось архаизмом. Путем горького опыта я уж давно мог убедиться, что и Испания, с которой мы знакомимся по увлекательным романам Немировича-Данченко, и Южная Америка, облюбованная пылкой фантазией Эмара, все это — сказки, эффектные, чарующие несуществующим местным колоритом, но тем не менее — лишь сказки… И вдруг, после вчерашнего банкета, где произносились речи о восточных рынках, о хлопке, мануфактуре и железе, я вижу в двух шагах от клуба «Христианской молодежи» типичный дом испанского «идальго», каким он мог бы быть лет пятьдесят тому назад, никак не меньше. Массивные стены из тесаного камня, продольные решетки в узких оконных амбразурах и утопающий в цветах внутренний дворик, где грезит темноглазая Инесса под неумолчный рокот дрожащих струй фонтана… Но Суарес уже схватил висевший на цепочке молоток-«альдабе» и барабанил по воротам. Очарование исчезло… Со стороны «патио» показался темный силуэт пеона, и через минуту калитка распахнулась. Мой спутник, очевидно, был частым гостем в этом доме. По крайней мере, слуга приветствовал его почтительным поклоном, а сам он, не предлагая никаких вопросов, провел меня внутрь «патио», обвеянного поэтической дымкой старины… Но, к крайнему моему смущению, эта дымка оказалась даже чересчур реальной. Прежде всего, я инстинктивно прижался к каменной стене, чтобы пропустить мимо себя какой-то невидимый автомобиль, пахнувший на меня своим зловонным дымом, но, спохватившись, сделал еще несколько шагов вперед и остановился, пораженный представившейся моим глазам картиной… Большой, почти квадратный двор был сплошь завален стволами недавно срубленных деревьев; на превращенных в бесформенные груды клумбах высились какие-то ящики и металлические трубы; поперек «патио» лежала серовато-бурая громада, в которой я не без усилия узнал отдельное крыло аэроплана, а в центре этого хаоса, у бассейна, сидел спиной к нам коренастый, немолодой уж господин — коротко остриженная голова его была покрыта седыми волосами — и сосредоточенно смотрел на завывающий пропеллер. Последний держался в воздухе на одном и том же месте, но приводил в движение целую систему рычагов, поставленных на колоссальный металлический станок, окруженный фундаментом из кирпичей. Внутри станка что-то блестело, и оттуда коричневатыми клубами валил тошнотворный дым перегоревшего бензина… — Сеньор Алонзо! — закричал Родриго. — Сеньор Алонзо! — поддержал его и я, чувствуя, что задыхаюсь в этой атмосфере. Но тот увлекся своим делом и ничего не слышал. Да и наивно было думать, что наши голоса преодолеют шум пропеллера, вертевшегося у него перед глазами. Пеон оказался сообразительнее нас. Он перепрыгнул через поваленную пальму и, подойдя к хозяину, притронулся к нему рукой. Тот обернулся, заметил посторонних и на секунду скрылся позади станка. Гул, показавшийся мне с улицы меланхолическим журчанием фонтана, мгновенно стих наполовину, а дон Алонзо, мужественно преодолевая загромождавшие двор баррикады, устремился нам навстречу. Его черные узенькие глазки приветливо сверкали; физиономия расплылась в довольную улыбку, обнаружившую два ряда великолепно сохранившихся зубов под совершенно белыми усами. — Добро пожаловать, Родриго! — услышал я, когда он, наконец, очутился рядом с нами. — Какому чуду я обязан твоим посещением моей берлоги? — Сначала познакомьтесь… Русский журналист дон Мигуэль, мой новый друг, а это — тоже друг, но только старый, давно уж признанный, хотя никто не хочет признавать придуманного им триплана… — Биплана, черт возьми!.. Запомни ты хоть это! Две плоскости… — Я вспомнил, вспомнил!.. Не продолжай, пожалуйста, — довольно! Биплан — и баста! Дон Алонзо пренебрежительно махнул рукой и обратился непосредственно ко мне: — Ну, разумеется, биплан… Вы понимаете, сеньор? Но только усовершенствованный до nec plus ultra. Устойчивость феноменальна! Падает камнем и останавливается на какой угодно высоте. Виражи не нужны, планирующие спуски — тоже! Да что и толковать, — через неделю все будет кончено, и я вас приглашаю пассажиром… — Через неделю?.. — разочарованно протянул вдруг Суарес. — А что такое? — встрепенулся дон Алонзо. — Как что?.. Мы послезавтра выступаем. — Кто именно? — Конечно, ты, дон Мигуэль, я собственной персоной, носильщики, проводники, короче говоря, — состав всей экспедиции внутрь территории Сан-Блас. — Ну, это вздор! — категорически заявил изобретатель. — Как вздор! А обещание?.. — Какое? — Ты обещал свое участие в моей прогулке. — Не может быть!.. Не помню. — Охотно верю, — голова твоя битком набита различной ерундой и для разумных мыслей в ней не остается места. — Дон Мигуэль, вы лично считаете разумной затею сеньора Суареса? Я что-то промычал и с остервенением начал крутить усы. Но «наш общий друг» не унимался… — Нехорошо, Алонзо, — укоризненно покачал он головой. — Ты обещал, я на тебя рассчитывал, определил твою долю в барышах, а ты вдруг говоришь: «не помню»… В коммерческих делах такое поведение недопустимо. «Ну и коммерция, — подумал я, — ведь этакая наглость!..» Но, против ожидания, толстяк смутился. — Теперь я вспоминаю, — пробормотал он, краснея, как пион. — Еще бы!.. — Да, вспоминаю… Но я бы попросил тебя, Родриго, отсрочить… — Отсрочить наш отъезд? Нет, это невозможно! — Не то!.. — протестующе воскликнул дон Алонзо. — Не отъезд, а время моего присоединения к остальным. Ты мне укажешь место, а я через неделю прилечу к вам на моем биплане. — С точностью до часа? — До десяти минут!.. Суарес нахмурил брови. Изобретатель тревожно наблюдал за выражением его лица. Меня так и подмывало положить конец этой нелепой сцене, сказав бедняку, что он абсолютно ничего не обещал Родриго, — я в этом был уверен. Но тот меня предупредил… — Прекрасно, — произнес он тоном, достойным древнего жреца. — Я соглашаюсь, но не забывай, Алонзо, что аккуратность — основа и залог успеха любого коммерческого дела!