— Я буду это помнить… — Тогда смотри. Суарес вынул записную книжку, вырвал из нее один листок и, уверенно набросав на нем какой-то план, вручил его сияющему от радости изобретателю феноменального биплана. Десять минут спустя мы уже выходили из усадьбы… — Скажите мне, Родриго, — спросил я, остановившись на углу, — подозревал ли этот несчастный дон Алонзо, за полчаса до нашего прихода, о цели вашего визита? — Едва ли… Правда, я ему и раньше говорил о территории Сан-Блас, но об его участии в моей затее не было сказано ни слова. — Тогда я нахожу вашу мистификацию по меньшей мере неуместной… — Как знать!.. Я верю в проектируемый им аэроплан, а этакая штука может нам очень и очень пригодиться. По совести сказать, Алонзо нанес бы мне весьма чувствительный удар, если бы согласился выехать из Колона в одно время с нами… А так мы с ним увидимся как раз в ту пору, когда может случиться надобность в его услугах. И нам полезно, и ему… — Ему?… Не понимаю! — Старик проветрится. Нельзя же в его годы по целым месяцам дышать одним бензином, — ведь человек не саламандра… Теперь обратно, mi querido![2]. IV Как могут оба партнера проиграть Несколько часов спустя мы выходили из вагона на перрон колонского вокзала. Мне положительно начинал нравиться наш предводитель… Последнее название звучало, положим, немного странно, так как теперь мне было ясно, что до поры до времени весь наш отряд прекрасно уместится в обыкновенной извозчичьей пролетке. Но, видно, прав был Гете, влагая в уста своего Мефистофеля многозначительную фразу: «В себя поверить вы должны, — поверят вам и все невольно»… И я, действительно, поверил в организаторский талант сеньора Суареса… — Cochero! — крикнул он, остановившись на подъезде, — Arrabal del campo santo!..[3]. Мы уселись, и дребезжащий экипаж запрыгал по каменным обломкам, сходившим здесь за мостовую. — Не нравится? — осведомился дон Родриго, мячиком подскакивая на сиденье. — Я думаю! — Придется потерпеть… Милейший наш приятель Педро разделяет мое мнение о прелестях культуры и предпочитает поменьше сталкиваться с нею. — Сочувствую ему от всей души… Если такая мостовая считается здесь показателем культуры, я тоже предпочел бы обосноваться где-нибудь в предместье. — Он так и сделал… — Но вы забыли об одном, дружище!.. Кто этот неведомый мне Педро? Изобретатель противоядия против укусов черных скорпионов? Ясновидящий, могущий указать, где мы найдем участников для нашего похода?.. — Ни то и ни другое… Он — просто здравомыслящий и милый человек. — И только? — А этого вам мало? — Родриго, я не шучу и спрашиваю вас серьезно… — Простите, — я не понял. Сказанного обратно не беру, но с чистой совестью могу прибавить, что это — мой постоянный спутник в скитаниях по здешним дебрям. Вы удовлетворены, надеюсь? — Еще бы. Теперь нас будет трое, а тридцать недостающих человек — ведь это пустяки!.. — Конечно! — невозмутимо согласился Суарес и приказал извозчику свернуть в какой-то переулок. Толчки и грохот мгновенно прекратились. Колеса глубоко вошли в песчаный грунт, и экипаж наш шагом потащился между двумя рядами приземистых построек. Добравшись до угла, мы снова повернули и, наконец, остановились подле таких же решетчатых ворот, как у строителя биплана. — Приехали… Сходите! Родриго расплатился и потянулся к молотку. В глубине «патио» я снова различил журчание фонтана и металлический звон струн, но, твердо помня о моей утренней ошибке, решил не разочаровываться больше. Опять пропеллер… Помешались они на аэронавтике. Психоз какой-то, да и только!.. Но не успел еще мой спутник постучаться, как из-за решетки ясно послышались бравурные аккорды, а на секунду позже — и соответствующие им слова: Siempre me va Usted diciendo Que se muere Usted por mi: Muérase Usted у le veremos I después diré que si!..[4] — Однако! — воскликнул я, расхохотавшись, — у вашего приятеля очаровательный контральто… Но Суарес нашелся. — Я полагал, вас интересует Педро, а не состав его семьи! — и, взявшись за «альдабе», он несколько раз ударил им в замок решетки. Пение сразу оборвалось, и в светлом полукруге, образуемом нишей ворот, вырисовалась женская фигура. Два-три мгновения она стояла неподвижно, должно быть, всматриваясь в нас. Затем вдруг рассмеялась и подбежала к воротам. Перед глазами у меня мелькнули тонкие пальчики, опустившиеся на засовы, и смуглое личико девушки, лет восемнадцати, не больше, окруженное крупными локонами черных, как смоль, волос…. — Сеньор Родриго! — услышал я ее вибрирующий, гибкий голос. — Вот уж мы вас не ожидали!.. Батюшка еще сегодня говорил, что вы собирались уехать в Парагвай… — Нет, нет, Аннита!.. Я никуда не уезжаю. — Не верьте ему, сеньорита — уезжает! — вмешался я, заражаясь веселым настроением их обоих. — Куда же, caballero? — обдала меня девушка горячим взглядом своих огромных глаз. — За золотом, в какую-то трущобу, обнесенную индейцами запретной чертой… Аннита звонко рассмеялась. — Я уже слышала об этом… И снова вам скажу, Родриго, что ваша затея не удастся… По-видимому, акции Суареса здесь были не в цене. Но он этим нимало не смутился. — Как знать!.. Ваш батюшка не из трусливого десятка. — Возможно… Но дочь его труслива. — Не заметно. Вы так непринужденно говорите с молодым и совершенно вам незнакомым caballero, что я… — Что вы бы лучше помолчали и приберегли свое красноречие для более расположенных к нему людей. — Я так и сделаю… Отец ваш дома? — К сожалению — да. Но предупреждаю вас, Родриго: пока мой голос что-либо значит для него, он ни за что не согласится. — Предположим… Но разрешите нам войти, — я не люблю разговаривать на солнцепеке. Калитка распахнулась и, сопровождаемые очаровательной хозяйкой, мы очутились в «патио», заполненном цветочными клумбами и группами деревьев. — Я вас не поздравляю, — злорадно шепнул я Суаресу. — Гудение пропеллера было гораздо легче заглушить, чем голос сеньориты. Придется нам отправиться вдвоем…