Лучи солнца, белые, как бы массивные, не искрятся, не переливаются причудливыми красками, как на далеком, милом севере, а только тяжело скользят по неподвижной глади океана, на котором молочным облаком лежит отражение того же пара… Тихо, неподвижно… — Не нравится, señor? — спрашивает дон Хулио, внимательно наблюдающий за мной. — Откровенно говоря, нет… И что же, это обычная картина? — В дождливое время года — да… На юг от тридцатого градуса широты много лучше, — там уже есть и лето, и зима, и все, как следует, а здесь только два сезона: дождливый и сухой… Вот подождите, — к полудню солнце подымется, пар растает, и тогда оно будет все давить, как прессом; но чаще случается, что и солнце с ним ничего не поделает, и он обратится в неподвижные серые облака, из которых польется вниз монотонный, перпендикулярный дождь, большей частью испаряющийся, еще не дойдя до земли… Понятно, что при таких обстоятельствах здешние леса удержу не знают. — Вы, дон Хулио, кажется, их недолюбливаете? — Нет оснований к тому, чтобы любить… Вообще, неприятная страна Бразилия… Взгляните на берег, — ведь это роскошь, ошеломляющая роскошь! А никакой пользы человеку не приносит и никогда не принесет… Какие возможны здесь плантации, какая торговля, а между тем этот горный хребет тянется до самого Порто-Аллегро, и на всем этом протяжении буквально недоступен, так что человеку предоставляется только узенькая отмель, — на ней он может делать все, что ему угодно, но без лодки он не попадет даже к своему ближайшему соседу… Вот оно где повторяются муки Тантала!.. — Но, позвольте же, — сделал я слабую попытку возразить, — ведь мы сейчас, если не ошибаюсь, идем вдоль берега провинции Сан-Пауло, а сюда-то и направляются в последнее время эмигранты из России… — Вы не ошибаетесь, señor, но знаете ли вы, известно ли вашему правительству, что их ожидает на этих берегах? Во-первых, растительные продукты, являющиеся главной пищей населения, совершенно не усваиваются организмом ваших соотечественников и, благодаря этому, среди них свирепствуют самые ужасные заболевания, от которых они мрут, как мухи… Если вы сюда являетесь с намерением обосноваться на собственной фазенде, то вам для нее отведут клочок девственного леса где-либо внутри страны, и вы там десять раз успеете умереть, прежде чем вам удастся отвоевать у чащи хоть крохотный участок для будущего поля; это во-вторых… А в-третьих, сельскохозяйственные рабочие, явившиеся сюда для поденного труда, все поголовно отправляются на дальний запад, где нет ни правильно организованных властей, ни мало-мальски порядочных дорог, и там бразильский фазендадо, вооруженный револьвером, смотрит на них, просто-напросто, как на своих рабов… — Дон Хулио, не увлекаетесь ли вы?.. — Ничуть!.. Все это странно, все кажется какой-то сказкой, но тем не менее я уверяю вас, что рабство фактически здесь продолжает существовать, а необходимых для него рабов Бразилии, главным образом, дает Россия… Судите сами: пожалуется рабочий на дурную пищу, — хозяин направит на него дуло револьвера; изъявит желание оставить службу — аргумент тот же… Убийства служащих не наказуются, чего же больше?.. Меня, разумеется, не касаются внутренние дела Бразилии, но возмутительно, что у нас, в Южной Америке, среди других ее республик, продолжает существовать страна, в которой живы еще нравы и обычаи XVII века. Несколько позже мне удалось получить фактическое подтверждение этого: мой спутник был совершенно прав. Но и тогда все великолепие окружающей природы точно исчезло для меня, и я в самом мрачном настроении ушел к себе в каюту… III. В Паранагве, небольшом приморском городе, мы оба оставили наш пароход и через несколько часов сидели уже в железнодорожных вагонах, маленьких и нельзя сказать, чтобы отличавшихся излишней чистотой. Дорога, по которой нам приходилось ехать, как и все южно-американские предприятия, обещала быть грандиозной, но финансовые расчеты строителей не оправдались, и в результате — она только соединила Коретибу с морским берегом… Не желая утомлять читателя, я не буду говорить о своеобразной и дикой красоте тех мест, но которым нам приходилось теперь ехать. Упомяну только о том, что на полпути мы перешли водораздел, после чего окружающая нас обстановка волшебно изменилась. Тропический лес, все время млеющий в невидимом тумане, остался позади, и колеса стали весело стучать, проносясь между рядами архитектурно-правильных стволов араукарий, образующих тот «прототип священный», из которого должны были черпать вдохновение строители Альгамбры и знаменитых колоннад мечетей мавританской старины. Пользуясь тем, что вагон наш оказался последним в поезде, я вышел на заднюю площадку и, стоя там, с интересом следил за непривычными для меня пейзажами. Дон Хулио, проведший накануне бессонную ночь за игрой в карты с какими-то подозрительного вида пассажирами и, разумеется, жестоко продувшийся, — от усталости или от огорчения, не знаю, а только давно уж спал, вытянувшись во весь рост на узеньком диванчике. Последовать его примеру у меня не было охоты, а так как, кроме нас двоих, в вагоне не оказалось ни души, то я теперь остался без чичероне. Однако же, жалеть об этом мне отнюдь не приходилось. Правда, я лишался весьма ценных сведений о том, сколько мате и хлопка вывозится из провинции Параны; но стройные леса араукарий были настолько хороши, что я любовался ими без всякой задней мысли и едва ли был бы способен благодарить того, кто сообщил бы мне даже самое точное число досок, добываемых из одного ствола. Но, несмотря на все, уединение мое довольно скоро было нарушено. Еще на первой остановке за Паранагвой я заметил, что из какого-то вагона впереди на платформу спустилась дама лет сорока, порядком-таки смуглая, но, очевидно, не метиска, каких здесь большинство, а белая, и притом почти наверное испанка, так как огромные, лучистые глаза ее и теперь еще продолжали говорить о ее прежней красоте. Она, не торопясь, прошла вдоль поезда, пытливо посматривая в окна вагонов, и когда, наконец, поравнялась с нашим, то на лице ее ясно можно было прочесть разочарование. Но в то же мгновение взгляды наши встретились, и в течете нескольких секунд она смотрела на меня, потом медленно повернулась и ушла. Я проследил за нею взглядом до ее вагона, а когда поезд тронулся и новые картины поплыли перед глазами, совершенно забыл о ней. Но она сама позаботилась напомнить о себе. Только что мы остановились у следующей станции, как я опять ее увидел. С маленьким дорожным чемоданчиком в руках, она опять шла по платформе в мою сторону, но на этот раз не смотрела по сторонам и не останавливалась, пока не поравнялась с площадкой, на которой я стоял. Поставив чемоданчик у моих ног, она взялась за поручни и, по-видимому, собиралась последовать за ним. В ту же минуту поезд, по каким-то неведомым для меня причинам, тронулся, и я инстинктивно подхватил незнакомку под руку. Она прекрасно могла обойтись и без моей помощи; и потому я, зная об утрированной строгости нравов, царящей в глухих углах Южной Америки, ожидал или маленького неудовольствия или, в самом лучшем случае, коротенького — gracias, señor! Представьте же всю неподдельность изумления, охватившего меня, когда эта прелестная матрона вдруг опустилась на колени и прежде всего обнаружила самую недвусмысленную попытку облобызать мои запыленные руки, а когда убедилась, что я решительно уклоняюсь от этой чести, то подняла свои над головой и разразилась целым каскадом восклицаний: — О, Пресвятая Дева!.. О, великодушный estranjero! Самоотверженный спаситель мой! Спаситель моей дочери!.. Позвольте мне поцеловать ноги ваши… Покрыть слезами благодарности… Я поторопился убрать свои ноги возможно дальше и, не зная, еще что она собирается покрыть слезами, попытался рассеять ее заблуждение. — Сударыня, вы ошибаетесь, — я вовсе не хотел… То есть, хотел, но я ошибся, и, право, вы ничем не рисковали… Да если бы и рисковали даже, то я… Но тут, благодаря волнению, все мои познания в испанском языке улетучились из памяти, и я растерянно бормотал только «mil gracias» и «Коретиба». — Он благодарит, он благодарит меня! — опять затараторила коленопреклоненная сеньора. — Он, который… Но тут я сделал порывистое движение к двери, и моя восторженная собеседница мгновенно вскочила на ноги. — Вы великодушны, вы не хотите униженной благодарности, señor, — произнесла она голосом, полным достоинства, — так будьте же великодушны до конца; не лишайте меня возможности хоть как-нибудь выразить вам мою глубокую признательность. Вы, как мне послышалось, едете к нам, в Коретибу; я живу недалеко от города; вам всякий там покажет фазенду донны Мануэлы де Латарда. Навестите, хоть ненадолго, но навестите мое скромное жилище, и я буду вполне удовлетворена. Вы не откажетесь, señor, не правда ли? Уголок, в который я забился при первых же словах экзальтированной сеньоры, теперь остался позади; она владела положением, и я… не отказался. IV. Должен признаться, что дон Хулио расхохотался, как полоумный, когда я рассказал ему об этом происшествии. — Браво, señor! — кричал он между взрывов хохота и от удовольствие барабанил ногами по стене вагона. — Браво! Спаситель донны Мавуэлы! Белый медведь в лесах Бразилии! Ха-ха-ха! И не отвертитесь теперь, amigo myo! Ведь нужно же спасти ее от верной гибели!.. Ха-ха-ха! — Да от чего не отверчусь? — потерял я, наконец, терпение. — Скажите толком! — От свадьбы, рыцарь без страха и упрека! От бракосочетания с прелестнейшей из сеньорит… Вот от чего! — Чтобы я женился на донне Мануэле?.. С ума вы спятили, дон Хулио? Приступы хохота возобновились с удвоенной силой. — На донне Мануэле!.. Кто вам говорит, на донне Мануэле? Да она и сама не согласится… — Так на ком же тогда, черт бы побрал и ее, и всех прочих психопаток Европы и Америки? — На дочери ее, señor! Ha очаровательной донне Ро-зите… На девушке, которая прекрасна, как Божий свет, но до сих пор не может выйти замуж. Я несколько успокоился, но потребовал от дона Хулио дальнейших объяснений. Он пробыл еще несколько минут в лежачем положении; но смеяться ему, по-видимому, уж не хотелось, и он, вздохнув, приподнялся на диванчике и сел. — История довольно смешная, хотя и непонятная, señor!.. Надеюсь, вы на меня за мою веселость не в претензии? Во всяком случае, извиняюсь от души и перехожу к интересующему вас вопросу… Донна Мануэла — да будет вам известно — вдова и пребывает в этом звании шестнадцать лет, причем единственным ее утешением все это время, за исключением последних лет, являлась ее дочь, Розита… Года два тому назад откуда-то из Азии вернулся в Коретибу некий caballero, по ремеслу — торгаш, что уж одно доказывает его португальскую породу, и занял место управляющего у донны Мануэлы. Хорошо он управлял ее фазендой или плохо, судить я не берусь, но только хозяйка и ее управляющий друг друга полюбили. Все ждали свадьбы, но не дождались, и, как выяснилось потом, причиной этого была Розита. Она ровно ничего не имела бы против вторичного брака матери, но ей к этому времени самой уже исполнилось 16 лет, а у нас не принято, чтобы в подобных случаях матушка опережала дочь. К чести донны Мануэлы, она и ее избранник прекрасно это поняли и решили обождать замужества Розиты… Дон Хулио выпустил из-под усов клуб дыма, посмотрел в окно и продолжал: — Об этом обстоятельстве в окрестностях не замедлили узнать, и на фазенду один за другим потянулись женихи. Встречали их всех радушно, выслушивали благосклонно, но в самый решительный момент они сами отказывались от женитьбы и с пустыми руками возвращались вспять. Так, по крайней мере, говорили некоторые из них… Правда это или ложь, судить не мне, а знаю только то, что через год по доброй воле никто уж на фазенду не являлся. Однако ж, управляющий и донна Мануэла своего решения не изменили, — и вот с тех пор она и начала свои скитания из Коретибы в Паранагву и обратно… Всякий пассажир, не слишком старый и уродливый и в первый раз приехавший сюда, непременно познакомится с сеньорой Мануэлой и получит приглашение побывать в ее фазенде. Но для знакомства она, обыкновенно, довольствуется более скромными услугами: поднять платок, снять с сетки чемодан — вполне достаточно… И вдруг спасение погибающей!.. Что-то неслыханное до сих пор! По моему, она имеет на вас какие-то особенные виды; счастье ваше, amigo myo, что вы встретились со мной и теперь выслушаете мой дружеский совет: не ездите к сеньоре Мануэле, — она, по-видимому, пришла в отчаяние от долгих неудач, и неженатым вы не вырветесь у нее из рук. Клянусь честью идальго, что вы, поехав туда, окажетесь спасителем своей же тещи! Последние слова дон Хулио произнес с великолепным отчаянием во взоре, но мое любопытство было уже возбуждено. — Скажите, señor, а донна Розита молода, хороша собой?.. — Как восемнадцатилетний ангел, хотя я и не представляю их себе… в столь раннем возрасте. — Вы сами ее видели? — Раз пять и каждый раз, — да простит мне это моя Манола, — жалел о том, что я уже женат. — Ну, в таком случае, дон Хулио, я очень вам признателен за ваш совет, но приглашением «спасенной» мной особы все-таки воспользуюсь и к ней поеду. — Я вас предупредил, señor, а поступать вы можете, как вам угодно. Никто не в праве помешать вам простереть вашу спасательную деятельность до подвига включительно… V. Дня через три после описанного разговора, когда я уже успел довольно подробно познакомиться с особенностями Коретибы, о которой я попрошу разрешения поговорить когда-либо в другой раз, мне вспомнилось мое дорожное знакомство, и я попросил у дона Хулио коня, чтобы отправиться с визитом. Он по-прежнему насмешливо улыбнулся и отдал нужные распоряжения, а несколько минут спустя, когда я уже был в седле, готовясь выехать из дома, попросил не забывать, что он первый и даже заблаговременно поздравил меня со вступлением в законный брак. Пообещав не забыть об этом и передать его поклон почтенной донне Мануэле, я, согласно требованиям южно-американского бонтона, с места поднял коня в галоп и поскакал в сторону таинственной фазенды. Она оказалась гораздо ближе к городу, чем я предполагал, так что, выехав тотчас же после восхода солнца, я теперь уже ощущал чувство некоторой неловкости при мысли о столь несвоевременном появлении в незнакомом доме. Но все мои опасения не замедлили рассеяться, когда я подъехал к воротам усадьбы и с удовольствием заметил, что день здесь, по-видимому, уже давно вступил в свои права. Во дворе суетились и бегали несколько человек пеонов, исполняя приказания красивого молодого человека, стоявшего у самого входа в дом, а где-то в глубине его раздавались голоса нескольких женщин, и мне показалось, что я узнал среди них голос донны Мануэлы… Появление мое ни малейшего эффекта не произвело, — по-видимому, меня здесь ждали. Только что я успел сойти с коня, как из дома стремительно выбежала сама хозяйка и бросилась ко мне с теми же восторженными восклицаниями, что и прошлый раз. К счастью, присутствие управляющего спасло меня от полного повторения глупой дорожной сцены, а обращенная к нему просьба — распорядиться поставить куда-либо лошадь — вызвала необходимость немедленного представления, из которого я узнал, что его зовут señor Игнасио и что он лучший друг «спасенной мной» донны Мануэлы. Судя по спокойному и даже холодному выражению его лица, нельзя было сказать, чтобы он был особенно счастлив приветствовать в моей особе спасителя этой прелестной дамы… Но тут мы вошли в дом, и при появлении донны Розиты мои мысли приняли совершенно иное направление.