Тропическое солнце не знает полумер. Поднявшись на небо, оно считает своим долгом не только освещать старушку-землю, но и обжигать беспорядочно разметавшиеся по ней материки. Его отвесные, белые, как расплавленный металл, лучи иголками вонзаются в древесную листву, преодолевают ее толщу и пламенеющим дождем уходят в почву… Правда, огромный купол храма, с единственным оконцем наверху, колоссальным зонтом раскинулся над нами и предохранял от наступающей жары, но стены его все-таки нагрелись и воздух становился спертым, пропитанным своеобразной затхлостью закрытых помещений. Само собой понятно, нам было не до этих мелочей, но мы их все же замечали. Они являлись признаком того, что долгожданный день уж наступает, но не для нас одних… Индейцы его тоже ждали, чтобы убедиться в нашей смерти. Вокруг святилища давно уже гудела разноголосая толпа; у входа слышался топот дикарей, но ни один из них, по-видимому, не решался распахнуть плотно притворенные двери храма… — Вот видите, — пожал плечами Суарес. — Я не ошибся… Они предпочитают не встречаться с оригиналом божества, которому примерно служат в его скульптурных дубликатах. Голые пятки этих проходимцев являются, действительно, их ахиллесовой пятой!.. — А не догадаются ли они, — опасливо заметил я, — как-либо иначе заглянуть к нам? — Глагол, употребленный вами, верен, но время не годится… Прислушайтесь, и вы сознаетесь в своей ошибке… Я насторожил уши. На внешнем скате крыши явственно слышался какой-то шорох. Вот зазвенел золотой щит, коснувшись краем о соседний, и уже выше легкая кровля задрожала. Кто-то карабкался к оконцу в центральной части свода… — Ложитесь на пол! — воскликнул Суарес. — Скорее!.. Нам выгоднее казаться жертвами, а не победителями скорпионов. Но было поздно… Пока мы прислушивались к шуму у нас над головами, другой дикарь, взбиравшийся с противоположной стороны, уже просунул голову в оконце, и темная тень ее отчетливо обрисовалась на земле. Благодаря резкому переходу от солнечного света к царившей в храме полумгле, он мог нас не заметить, но общее движение всей нашей группы не ускользнуло от зорких глаз индейца… Он что-то крикнул, и толпа внизу завыла. — Баста!.. Чудо нашего воскресения из мертвых подтверждено и признано народом. Чумазый акробат становится пророком… — Оставьте ваш неуместный тон, Родриго!.. Скажите лучше, что нам делать? — Это зависит от большинства… Кажется, голоса их разделились… Впрочем… Нет, это слишком глупо!.. Неужто я ошибся?!.. Он на секунду замер, точно пытаясь что-то разобрать в яростных воплях дикарей, и вдруг, схватив меня за руку, отчетливо шепнул: — Скажите девушке, чтобы она приготовила свое кольцо… А сами приготовьтесь к смерти… Они сообразили… Сейчас сюда ворвутся! Но прежде, чем я успел осмыслить весь ужас этой фразы, двери широко распахнулись, и в образовавшемся просвете показались свирепые лица краснокожих. Дрожа всем телом, Аннита уже сорвала с пальчика кольцо и поднесла его к губам… И вдруг толпа остановилась… Вой сразу оборвался, и только наверху, на кровле храма, что-то кричал открывший нас индеец. Еще минута — и дикари, как стадо перепуганных овец, шарахнулись обратно. С отчаянными воплями, давя друг друга, запрудили они дверную нишу, прорвались дальше и обратились в паническое бегство. Площадь мгновенно опустела… Я недоумевающе смотрел на Суареса. Он молча улыбался… — Родриго! что это такое? — Мы спасены… Идем отсюда! — и, увлекая нас обоих, он выбежал из храма. Теперь я понял… Вверху, отчетливо рисуясь на фоне голубого безоблачного неба, реял спускающийся к земле аэроплан. С каждой секундой отчетливей гудел пропеллер; все больше становилась чудовищная птица, распростершая свои крылья над поселком. — Какая уверенность в моей особе! — не то насмешливо, не то растроганно заметил Суарес. — Спускается в заранее определенном мною месте, хотя и видит вместо обещанной пустыни несколько сот индейских хижин… У меня ноги задрожали. — А вдруг не спустится?.. — Ну, нет!.. Алонзо не охотник думать. Аэронавтика — единственный вопрос, достойный работы его мысли. Все остальное он предпочитает принимать на веру. — Дай Бог!.. — И даст, будьте уверены, дружище! Родриго не ошибся… Равномерное постукиванье мотора прекратилось. Биплан остановился и камнем упал книзу. В трех-четырех саженях над площадкой он плавно задержался, накренился вперед и на минуту позже уже катился по земле… Из-за руля виднелась сияющая физиономия Алонзо. — Buenos dias, señorita! Buenos dias, caballeros! Como estan Ustedes? — Прескверно! — ответил за всех нас Суарес, но тон, которым он произнес это многозначительное слово, явно противоречил его смыслу. — Нет, нет!.. Сиди на месте, не спускайся! Мы хотим совершить пробный перелет. На скольких пассажиров рассчитана твоя машина? — На четырех, кроме меня, не больше!.. — Аннита, поднимайтесь!.. Я помогу вам… Еще немного. Так!.. Переступите через эту жердь… Прекрасно! — Родриго! что это значит?.. Объяснись! — перебил изобретатель Суареса, помогавшего девушке взобраться на сиденье. — Да так… Курьезный эпизод! Местные обыватели хотели нас прикончить и, появись ты на минуту позже, мы бы уже витали в небесах, т. е. не мы, а наши души. Но это безразлично… — Но я не опоздал, надеюсь? — и дон Алонзо торопливо извлек откуда-то часы. — Одиннадцать без двадцати!.. — Нет, ты прилетел на сутки раньше. — Что? — широко раскрыл глаза толстяк. — На сутки?.. Невозможно! — Однако ж, так… Которое теперь число? — Четвертое, конечно! — А я так думаю, что третье… Садитесь, Мигуэль! Наши друзья опомнились и, как мне кажется, готовятся к прощальному салюту. Через секунду я был на месте… Действительно, все переулки, выходившие на площадь, были запружены вооруженными толпами индейцев. Подойти ближе они, по-видимому, не решались, но, глядя на них сверху, я заметил, что несколько десятков ружей уже направились в таинственную птицу… — Родриго! — отчаянно воскликнул я. — Не медлите! Ради всего святого, поскорее! Он уже начал подыматься, как вдруг раздались выстрелы, и пули в нескольких местах пробили крылья аппарата. Суарес еле заметно вздрогнул, остановился на ступеньке, и я, не веря собственным глазам, увидел, что он спускается обратно… — Вспомнил! — раздался неожиданно торжествующий возглас нашего пилота. — Я рассчитал, что мне понадобится двое суток для приведение в порядок крыльев, а сделал это за день… Вот и причина всей ошибки! Но где же ты? Родриго! — Здесь! — спокойным, но неестественно тихим голосом ответил Суарес. — Пускай пропеллер в ход и улетай, дружище! Я и без твоих объяснений знаю, что ты для коммерческих предприятий не годишься… — А ты-то как же?.. Родриго! С ума ты сошел, что ли! — Я ранен и притом смертельно. Спасайтесь, господа, не ждите!.. Я, как безумный, бросился к лесенке, чтобы спуститься вниз, но Суарес, уже полулежавший на золотом троне Мука-Мука, остановил меня движением руки. — Ни с места, Мигуэль!.. С минувшей ночи вы не принадлежите себе лично. Только Аннита… Одна Аннита имеет право на такую жертву! А мне она к чему?.. Вы помните, у Кальдерона — «lа vida es sueno!»…[8] Теперь я просыпаюсь… С каждой секундой голос его звучал все тише, лицо бледнело… Он сделал последнее усилие и еле слышно повторил: — Я про-сы-паюсь… И с этими словами благородная голова Родриго откинулась на спинку трона. Глаза его померкли и закрылись… Все было кончено! Вокруг загрохотали ружья… Весь содрогаясь от рыданий, Алонзо протянул руку к рычагу. Завыл пропеллер, биплан качнуло, и он, действительно, как сказочная птица, плавно поднялся над землей… И золотая глыба, на которой уснул навеки Суарес, и храм, и хижины поселка — все это неслось куда-то в пропасть, безостановочно, неудержимо. Крохотные фигурки дикарей метались по площадке и стреляли в воздух. Шальная пуля попала в руль и рикошетом задела плачущего толстяка…