— А, так!.. — рассвирепел он. — Дон Мигуэль, пожалуйста, нагнитесь! Там, под сиденьем, бомбы… Швырните одну вниз. Я с наслаждением исполнил эту просьбу, и блестящий стальной мячик молниеносно прорезал пустоту… — Ты видишь, бедный мой Родриго! — воззвал куда-то в пространство авиатор. — Ты был неправ, — я знаю толк в коммерческих делах! Но мнимая осведомленность этого седоголового ребенка произвела совершенно неожиданный эффект… Вместо короткого сухого треска, который мы могли бы услышать, после взрыва поднялся столб огня, раздался страшный грохот и наш биплан подбросило, как щепку. Мы еле усидели. Мотор остановился. Весь аппарат трещал и содрогался, точно живое существо… Меня вдруг осенило… Ведь перед храмом все время оставался ящик динамита, украденный у нас проводником-индейцем! Теперь все было ясно. Неведомый «тропический скиталец» был погребен, как древний повелитель Вавилона! Поселок испепелен ужасным взрывом, десятки и сотни дикарей убиты и, вероятно, горы трупов лежат теперь на месте храма, прикрывшего своими обломками их общую могилу… Вокруг нас, в воздухе, мелькали какие-то бесформенные клочья… Один из них свалился на крыло биплана, и снизу проступило кровавое пятно. Да, я не ошибался!.. Но теперь наша месть за смерть Родриго готова была обрушиться на нас самих. Аэроплан почти не слушался руля, не действовал пропеллер, и зеленеющая масса леса неслась навстречу аппарату, как волны океанского прибоя… Сеньор Алонзо повернул к нам свое растерянное, побледневшее лицо. — Мы, кажется, погибли, — пробормотал он глухо. — За спуск-то я ручаюсь: ветром нас сносит на опушку… — Так в чем же дело? — перебил я. — Взгляните вниз! Я посмотрел и инстинктивно просунул руку под сиденье, где в специальных гнездах лежали бомбы… По земле, размахивая ружьями, сплошной толпой бежали дикари. Биплан значительно опередил их, но спуск с каждой минутой становился круче, и ясно было, что нам от них не скрыться. — Бросайте же!.. Чего вы ждете? Снаряд прорезал воздух и с треском разорвался… Три или четыре индейца повалились, но остальные перепрыгнули через распростертые тела убитых и продолжали мчаться за бипланом. К нам уже долетали их яростные вопли. Раздался выстрел, и пуля со звоном ударилась о лопасти винта… — Вторую! — скомандовал Алонзо. Последняя оставшаяся бомба упала на бегущих… На этот раз они остановились. Мне посчастливилось, — не меньше десяти индейцев с отчаянными криками свалились на траву, обрызганную их собственной кровью… Аэроплан уже катился по земле. И вдруг я с ужасом заметил, что из леса, наперерез ему, несется еще одна вооруженная толпа… — Погибли! — Слава Богу!.. Первое восклицание принадлежало мне, второе — вскочившей на ноги Анните. Я ошибся, — это был наш собственный отряд, предводительствуемый Пачеко и Андре… На несколько секунд они остановились, чтобы пропустить мимо себя бегущий аппарат. Мелькнули знакомые нам лица, и за спиной у нас раздался залп из магазинок, направленный в ошеломленную толпу индейцев. Мы были спасены… Эпилог Неделей позже я и Аннита стояли рядом на палубе трансатлантического парохода, только что вышедшего из Колона. Ноябрьские дожди еще не наступили, но накопившаяся в атмосфере влага давала себя чувствовать и заполняла воздух прозрачным, теплым паром, делавшим его каким-то бархатным, густым… Вдали, окутанные туманной дымкой, виднелись берега Панамы. Но я смотрел не в сторону покинутого порта, а левее, к югу, где темным облаком вздымалась береговая линия Сан-Бласа… Сколько тайн, заманчивых и страшных, скрывается в лесах и топях этого неведомого миру уголка! Сколько опасностей мы пережили там и как они невероятны мне кажутся теперь!.. В двадцатом веке, когда все человечество тоскует о непосредственном общении с природой, задыхается в каменных громадах городов, в веке радио, беспроволочного телеграфа и невидимых лучей — и вдруг воскресла фантастическая сказка, которой не поверят даже дети! Конечно, не поверят! Я сам почти не верю… Но нет!.. Разве кошмар — смерть благороднейшего из всех людей, каких я только видел в моей жизни? Разве не стоит подле меня Аннита, моя жена, вместе со мной пережившая ночь в храме скорпионов? Разве не у меня в руках уродливый божок страны Сан-Бласа?.. Пускай мне не поверят, никто пусть не поверит, но — ради памяти Родриго — я не остановлюсь перед насмешками моих собратьев по перу, ни перед неизбежным скептицизмом читателей моих записок. Я шаг за шагом опишу все, что пришлось мне испытать с 27 сентября по 3 октября 1913 года, и пусть тогда считают не верящие «сказкам» люди, что рыцарь без страха и упрека, «тропический скиталец» Суарес — плод бесшабашной фантазии журнального корреспондента! Я с ними спорить не намерен, — действительно, на нашей будничной планете нечасто появляются такие легендарные герои духа, как самоотверженный мой друг Родриго, «проснувшийся» для вечной жизни неведомого мира!.. Да, решено!.. Я напишу — и будь, что будет! Теперь я это сделал… Передо мной на столе лежит груда исписанных страниц, прикрытых тяжелым скорпионом. Свет электрической лампочки блестит и отражается на золотом божке Сан-Бласа… Я подымаю голову, и со стены, из темной рамы, на меня смотрит насмешливо-печальное лицо Родриго. Поверят?.. Не поверят!.. — Не в этом счастье, mi querido! — чудится мне его хорошо знакомый голос. — Не все ли вам равно? Что может быть реального в сем бренном мире? «La vida es sueno…» Сзади слышатся полузаглушенные ковром шаги Анни-ты. — Ты кончил, Мигуэль? — Кончаю, но… — Но что же, милый? — и рука ее с безмолвной лаской опускается мне на плечо. — Не знаю, как отнесутся читатели к моему правдивому и вместе с тем к такому невероятному рассказу… — Зачем об этом думать? И в жизни, и во сне бывают разные минуты… То светлые, то темные, как ночь… Но все они проходят, все исчезают без следа. La vida es sueno!.. Портрет Суареса, казалось, улыбался… Прищуренные глаза смотрели на меня. Я молча взял перо и подписал свое имя под заключительной строкой… ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ I.