– Скажите, Хага, сколько меня здесь продержат? – В обществе дамы джентльмен не следит за временем. Дольше, чем нужно, вы здесь не задержитесь, уверяю. Начнем с бульона. А она ничего. Пожалуй, немного резковата, но припишем это ее заносчивому возрасту и излишней образованности, которая не всегда идет на пользу женщине. Несомненно, смотрит на меня свысока – как на неотесанного селянина, с которым приходится общаться по необходимости. А в целом чувствуется похвальная выправка характера, унаследованная от отца. И даже во внешности сквозит та же деловитая строгость. Макияж без глупостей: угольные штрихи на веках, губы тронуты неброской помадой. Короткие темно-русые волосы собраны в узел, лишь по одной прозрачной прядке оставлено, чтобы составить компанию опрятным маленьким ушам. Ни серег, ни колец. Лишь тоненькая золотая цепочка поверх белой блузки. И памятный значок с какой-то конференции на лацкане приталенного жакета. Все просто, без жеманства, но эффектно. В общем, девушка серьезная. Вот и к нынешней задаче подошла ответственно: на каждую ложку куриного бульона сперва тщательно дует, потом не спеша подносит к моим губам, промакивает мне рот салфеткой и проделывает все по новой. Хотя что-то в ее глазах как будто говорит: не для того я диссертации защищала. Когда настает черед салата из креветок и авокадо, я вызываюсь держать ложку самостоятельно. Хага не возражает. Покончив с салатом, я по одной спускаю ноги на пол и под опасливым присмотром моей гостьи сажусь ровно, чтобы вознаградить себя ягодным коктейлем. Надо признать: для узника совести питаюсь я вполне сносно. – Не хотите прогуляться? – Хага встает, когда я возвращаю на столик пустой бокал, и отодвигает штору. За окном – неоднородное пасмурное небо, где-то отливающее свинцовой пучиной, а где-то пронизанное коньячно-золотистыми лучами. – Ваша одежда тут, в шкафу. Я приглашу кого-нибудь помочь вам одеться и узна2ю насчет кресла-каталки… Покачнувшись и вызвав на лице девушки сначала тревогу, потом удивление, я поднимаюсь сам. Восстаю от постели – нетвердо, но решительно. Перед глазами вспыхивают и угасают соцветия искр – неважно. Главное – не упасть на глазах у Хаги. Неизвестно, какие именно качества нащупает во мне машина Теркантура, но думаю, упрямства будет хоть отбавляй. Кастиганты еще поймут, что не с тем связались, когда во время перекачки моих добродетелей легендарный алхимический аппарат захлебнется, трубы забьются, давление подскочит – да так, что посрывает клапаны! После этого в Лаврелионе будут трудиться только чистильщики в алхимзащитных скафандрах, собирая сбежавший философский камень. С другой стороны, Эктор Целлос предупреждал, что вместе с любыми неполадками могут устранить и меня… Гм. А ведь было бы надежнее вывести механизм из строя еще до того, как в него поместят мою персону. – Хага, покажите мне машину Теркантура. Хочу увидеть, что меня ждет. Пока я переодеваюсь, девушка ждет за дверью. Спускаемся: я – вцепившись одной рукой в перила, она – закусив губу и следя за каждым моим шагом так напряженно, будто падение грозит не мне, а курсу валюты, в которой она хранит свое состояние. Вряд ли она переживает за меня. Просто ей влетит, если навернусь и сломаю ногу. Да и эксперимент будет отложен. Наконец последняя ступень преодолена. На улице сыро, но дышится в удовольствие. Запах прошедшего дождя мешается с запахом далекого дыма. Мы идем по занесенной листопадом аллее: деревья стоят роскошные, лимонно-желтые и красные – не верится, что скоро их начнет постигать долгая скучная нагота. Над нами с истошным криком пролетает ширококрылая птица. – Значит, вы рыцарь? – не столько уточняет, сколько предлагает обсудить Хага. Я оценивающе смотрю на нее. Прикидываю: если я сейчас начну рассказывать истории своей рыцарской юности, полные отчаянного, тогда еще искреннего романтизма, хватит ли ей хладнокровия, чтобы не заткнуть мне рот поцелуем? Сознаюсь, что, бывало, использовал особенно волнующие эпизоды своей карьеры для впечатления барышень. Впрочем, Хага, похоже, не из впечатлительных. Так что внезапных сердечных осложнений с ее стороны можно не опасаться. И все же я колеблюсь, что бы такого рассказать, да Хага сама приходит на выручку: – Тот случай с драконом, про который все писали… Когда это было? Года два назад? Я грустно усмехаюсь. Это как раз чуть ли не самый пронзительный сюжет. Паруса яхт в лиловых сумерках над морем, девушка и гигантский дракон – все это было словно в другой, бесконечно далекой жизни. Даже не верится, что прошло только два года. – Да… писали об этом все подряд, хотя для меня это очень личная история… И вообще, в центре внимания я оказался случайно. Даже не знаю, с чего и начать… Короче, это было на острове Першандель. Сам я с Севера. Серые долгие зимы, тусклые будни. Охота и выпивка – основные увеселения. Для мужчин, по крайней мере. Отвлекаться особенно было не на что. Да и хотелось со временем вырваться куда-нибудь. Ну, где жизнь хоть немного цветистее. Вот я и налегал на учебу в Куртуазной академии. Оказалось, не зря. В начале последнего курса я выиграл стажировку в орден першандельеров. Первый раз уехал так далеко от дома. На Першанделе было чудесно. Сначала надо было просто охранять паломников. Тракт, который соединяет святые места, был тогда уже относительно безопасен. Неверные почти не нападали. Для меня это было чем-то вроде каникул. Днем таскался по тракту с пилигримами со всего мира, слушал их истории – через переводчика, конечно: у меня с языками не очень. А по вечерам ужинал в портовых кафешках. Стипендиатов Академии почти везде кормили бесплатно. И как кормили! Кальмары во фритюре, острые лепешки с сыром и томатами, суп из тунца! И домашнее вино. Та еще бурда, если честно. Дображивало прямо в желудке. За месяц стажировки я чуть не вдвое прибавил в весе. И это было кстати, потому что потом я влюбился и есть перестал. Почти. Девушку звали Кальеда. Она работала в прокате автомобилей и лодок. Дневные дела мы заканчивали примерно в одно время, а вечерами делали что хотели. После работы ей разрешалось одалживать у своей фирмы яхту. И мы этим пользовались. Прихватывали с собой бутылку красного вина, какую-нибудь хрустящую лепешку и болтали до рассвета. Или слушали, как в борта лодки плещет вода. Звезды над мачтой, бриз в ее черных волосах, податливая шнуровка на платье и смуглые лопатки – я чудом тогда не женился. Вернее, это было никакое не чудо. Совсем наоборот. По всему архипелагу тогда ставили радиовышки. По мне, так на Першанделе с его лагунами и виноградниками весь этот технический прогресс никому даром не сдался. Но правительство считало иначе. Что было дальше, вы, наверное, знаете? Газеты обвинили секту колдунов, которые поклонялись дракону с соседнего острова. Дескать, это они его спровоцировали. Но дело было в чертовых вышках. Доказано, что многие драконы – телепаты. Этот был как раз такой. От радиосигналов у него что-то сбилось в голове. Наверно, электромагнитные колебания перемешались с телепатическими волнами. Еще повезло, что он не был огнедышащим – иначе разрушений и жертв было бы просто не счесть. Но и без того крови пролилось больше, чем в день высадки крестоносцев. По радио передавали концерт для виолончели с оркестром в трех частях. Исполнял Королевский симфонический. Когда в приемниках заиграла вторая часть, дракон ворвался в жилые кварталы. Люди гибли в основном под обломками зданий, хотя были и такие, кого дракон растерзал. Новости о несчастье застали меня за городом. Я, как обычно, сопровождал очередную группу паломников, и тут нас нагнали машины с первыми беженцами. Я сразу в город, хотя его все старались покинуть. Первым делом наведался в офис фирмы, где работала Кальеда, но от здания остались только руины. Я нашел ее в госпитале – в подземной парковке госпиталя, куда перенесли всех пострадавших. Кальеда была там, она выжила, но… ей размозжило ногу, и все, что ниже колена, врачам пришлось отнять. Подумать только! Еще ночью накануне я целовал ей обе ступни, а теперь одна из них просто отсутствовала. Я хотел забрать ее и увезти в безопасное место, но мне сказали, что в таком состоянии она не переживет поездку. Чем я мог помочь ей? Только обезопасить место, где она находилась. Соображал я всегда не очень хорошо, а в тот момент – особенно. Зареванный, грязный, я поднялся на поверхность и принялся бродить по разоренным улицам. В голове у меня творился такой же хаос, какой, наверное, мучил и ящера. Я выбрался на площадь. Там хоть можно было не опасаться обрушения зданий. И просто стал звать его. И вслух, и про себя. Я, конечно, не мог знать, телепат он или нет, но другого плана у меня все равно не было. Я кричал и думал примерно следующее: «Тебе нужен я, тебе нужен я! Какую бы цель ты ни преследовал, я – решение твой проблемы». И он явился, услышал меня. Настоящий исполин, высотой с трехэтажный дом. – Постойте! – Хага стискивает мне плечо. – Вы хотите сказать, что вы просто стояли там, без доспехов и другого укрытия, имея при себе только меч? Я никогда не понимала этого: прогресс подарил нам мощное огнестрельное оружие, а вы, рыцари, по-прежнему выходите на свои подвиги, подпоясавшись обоюдоострым куском стали! Какая дичайшая верность традициям перед лицом совершенно несоразмерной угрозы. Я бы просто завалила этого дракона из танка. – Ну, танка на острове, видимо, не нашлось, – снисходительно улыбаюсь я своей проводнице. – Но кто-то вроде вас попытался продырявить ему шкуру из пулемета. Не знаю, чем эта попытка закончилась для стрелка. Но обычно это не лучшая тактика, если хочешь сохранить себе жизнь. – А лезть на дракона с мечом наголо – это, по-вашему, хорошая тактика? – Есть некоторое количество эмпирических данных насчет крови драконов. Драконов и других малефиков. Ну, нечисти. Так вот, супернатуральная кровь наделяет тебя особыми свойствами. Похоже на эту вашу трансмутацию. Рыцари, если на них попадает кровь дракона, становятся почти неуязвимы. На время. Как будто им переходит часть драконьей силы. Ткани организма буквально твердеют. Понимаете? Выстрелишь из пулемета – может, ранишь бестию, но скорее всего только разозлишь – и тогда пиши пропало. Зато, если подберешься поближе и пустишь ему кровь, сам станешь как дракон. Тогда на Першанделе кто-то облегчил мне задачу. Дракон был уже ранен в бок, и рана кровоточила. Первое, что я сделал, – это с разбегу макнулся в лужу его крови на мостовой. Даже немного проглотил для верности. Он ударил меня. Не то лапой, не то хвостом. Наверняка, раскрошил бы мне позвоночник, но эффект уже сказался. Я отлетел десятка на полтора футов, приземлился на ноги. Рефлексы обострились. Мышцы стали как тисовая древесина. Мне удалось нанести ему еще несколько ран. И с каждым разом я отбирал все больше его силы. В конце концов я забрался по стене, потом прыгнул и полоснул его по горлу. Все. Так я и стал «Спасителем Першанделя», «Першандельским драконоборцем» и «Молнией Архипелага». Это меня так пресса окрестила. Меня не спрашивали. – А как же Кальеда? – Хага продолжает сжимать мне плечо, словно пытаясь нащупать в нем остатки стальной твердости, что передалась мне в тот день от дракона. – Вы все-таки расстались? – Не сразу… Я хотел быть рядом, но она сама постепенно отгородилась от меня. Ей казалось, она уже не та, кого я полюбил. В общем, начались проблемы с психикой, да вдобавок ей кололи сильнейшие обезболивающие. От ее прежнего легкого нрава не осталось и следа. Расставались мы тяжело – думаю, она испытала облегчение, когда моя стажировка закончилась и пришло время уезжать. Как бы то ни было, теперь она замужем и, насколько я знаю, вполне счастлива. Мы до сих пор с ней переписываемся, но уже просто как друзья. В последнем письме она даже хвасталась новым протезом. – Понятно… – Моя спутница, не выпуская моей руки, слегка отдаляется куда-то вслед за своими мыслями. Будто лодку относит течением на длину вытравленной якорной цепи. Судя по ее серьезному и растерянному виду, мне удалось растрогать ее – и даже сбить фирменное высокомерие, которым она, кажется, спрыскивает себя перед тем, как выйти поутру из дома. Какое-то время идем молча. Сумрачное небо над нами замерло в неизбывной задумчивости о том, чего земле не хватает больше – дождя или солнца. Само собой, я рассказал не все. Умолчал о том, как, рассекая дракону горло, едва не перерезал ту нить, которая связывала перепуганного стажера Академии со спятившей от адреналина «Молнией Архипелага». Это напоминало удары тока, где роль оголенного провода играл мой клинок. Каждый раз, когда меч пробивал шкуру дракона, меня скручивало и ослепляло, а когда отпускало, то меня становилось меньше. Не в физическом смысле, конечно. Ощущение тела вообще утратилось – мне даже казалось, что я нисколько не уступаю в размерах дракону. Но осознание цели, мотивов боя, воспоминания о Кальеде – все это последовательно отключалось, как будто соответствующие участки мозга выходили из строя один за другим. Оставалось только ощущение высвобожденной стихии без имени и подобия, для которой я был всего лишь проводником. К исходу поединка мне казалось, что наш бой длится вечно, а вся моя предыдущая жизнь – не более чем угасающее фантомное воспоминание. И все же, когда я нанес дракону решающий удар, когда пенная густая кровь ударила мне в глаза, в рот, в уши – вот тогда нить, и без того истончившаяся, едва не лопнула совсем. На мгновение я уступил место дракону. Меня не осталось как такового. Мгновение было тягучим, как застывающий янтарь, и вместило в себя его, драконово, родство с небом, настолько возвышенным надо всем и отрешенным, что все эти человеческие распри, великие перемещения народов и даже самая смена так называемых эпох вдруг стали для меня не более значительными, чем копошение муравьев под ногами. Я смотрел на мир глазами дракона и не чувствовал ни ярости, ни презрения, а только спокойствие, равнодушие, растворенность в бесконечности – все то, что сгинуло, оборвалось каких-то несколько часов назад, когда небо наполнили звуки виолончели с оркестром. Я не стал рассказывать Хаге, как мое тело восстанавливалось после той дуэли. На рыцарском жаргоне то, что я пережил, называется «драконьим кайфом», поэтому процесс моей реабилитации вполне уместно было бы назвать «ломкой». Что ж, задачи стажировки я выполнил с лихвой. Естественно, першандельеры предлагали мне место в их ордене после окончания Академии. Тогда я не сказал им ни да ни нет. Вернувшись домой, первое время не знал, что с собой делать. Чуть не завалил выпускные экзамены. Думал, что буду дико скучать по времени, проведенному с Кальедой, по морю, кальмарам во фритюре… но нет. Даже безысходность заводских гудков в зимних сумерках родного города больше меня не беспокоила. Было вообще все равно. Потом на выпускном вечере ко мне подошел магистр, сказал, что почтет за честь выпить с Молнией Архипелага. Пока одногруппники танцевали с девчонками, старик рассказал мне, как в свое время тоже изведал на своей шкуре «драконий кайф», – его накрыло прямо в пасти чудовища, когда зубы дракона уже рвали его плоть. Магистр заверил меня, что рыцарское братство – лучшая среда для того, чтобы оправиться от подобных травм. Братство так братство, решил я. На Першандель я не вернулся, потому что тамошняя репутация накладывала на меня слишком много обязательств. Воспользовался приглашением магистра – вступил в орден Мангуста и перебрался в столицу. Вот только… ничего путного из этого так и не вышло. Может быть, мое появление в Лаврелионе – это действительно нежданный шанс придать жизни хоть какой-то смысл? Хага останавливается у двухэтажного каменного особняка. Окна первого этажа заставлены изнутри картоном. На втором – витражи вроде того, который я уничтожил утром. Из кирпичной трубы над черепичной кровлей вьется красноватый дымок. – Сжигают твердые фракции философского камня, – поясняет Хага, перехватив мой взгляд. – Это безопасно. Забота о природе – один из главных наших принципов. Это и есть лаборатория. Прошу. Я поднимаюсь на крыльцо, переступаю порог и вхожу в тесное фойе, нагретое и освещенное огнем в лепном камине. Над камином висит старинная гравюра, которая изображает человеческую фигуру, вписанную в круг. Круг, в свою очередь, поделен на доли, каждая из которых отмечена символом неизвестного алфавита и какой-нибудь вычурной картинкой вроде змея, пожирающего свой хвост. Человек голый, но все интимные места у него прикрыты изображениями планет, а по краям гравюры написаны названия четырех стихий, и все так разлиновано и соотнесено, что посвященный наблюдатель, наверное, увидел бы в данном плакате стройную сумму всех доступных знаний. Мне же, темному простецу, скорее пристало плюнуть да перекреститься – если уж не при виде гравюры, то точно при виде подвешенного под потолком чучела. Какая-то засушенная обезьяна, обращенная ко входу застывшим оскалом. – Я в детстве его жутко боялась. – Хага выходит из-за моей спины и с вызовом смотрит на чучело. – Когда я возглавлю лабораторию, первым делом избавлюсь от этого страшилища. Нам налево. Мы минуем выход на лестничную клетку, проходим в самую дальнюю из последовательно соединенных комнат. Я тщетно оглядываюсь в поисках машины Теркантура, но вокруг только закопченные реторты, перегонные кубы, дуговые лампы, какие-то катушки, мембраны и прочая алхимическая бутафория. Моя проводница подходит к телефонному аппарату, привинченному болтами к стене, и набирает номер, зажав трубку между ухом и плечом. Дождавшись ответа на том конце, Хага называет себя. Ни приветствий, ни предисловий. Что-то внимательно выслушивает, потом, бросив короткий взгляд на меня (словно с чем-то сверилась), говорит «да». Вешает трубку. – Отойдите, – легонько подталкивает меня вглубь комнаты девушка и сама делает пару шагов следом. Меж тем стеллаж с книгами в старинных переплетах, которые я принялся было разглядывать, едва заметно вздрагивает и начинает непредвиденное движение – правый бок шкафа отделяется от стены, проходит четверть круга там, где только что стояли мы, и останавливается, когда левый бок, закрепленный на невидимых петлях, упирается с глухим звуком в стену. Значит, мне не показалось, что я чувствовал исходящий от книг слабый сквозняк. За шкафом скрывался проход, ведущий вниз: передо мной начало винтовой лестницы в узком каменном колодце. Держась за металлические перила, спускаемся на глубину нескольких этажей. Слышно, как над нами шкаф вернулся в исходное положение, запечатав обратный путь. Лестница заканчивается, и мы попадаем в просторный зал, то ли вырубленный в скальной породе, то ли занимающий естественную пещеру. Стены зала и отходящих от него коридоров забраны металлической сеткой, поверх которой проведены кабели и трубы различной толщины. Недостатка в освещении нет. С потолка свисают массивные фонари, а в тоннелях по всей длине, насколько хватает глаз, протянуты ламповые гирлянды. Если не считать автомата с газировкой, кругом неведомые механизмы: блестящие, гудящие и подрагивающие стрелками циферблатов. Я не успеваю толком оглядеться, а нам уже подают две каски, вроде тех, что носят строители. – Правила безопасности. – Хага с серьезным видом надевает каску и дожидается, пока я сделаю то же самое. Мы проходим одним из тоннелей, в котором изредка встречаются люди в таких же касках, а некоторые – еще и в защитных очках и респираторах. Тоннель тянется и дальше, но Хага сворачивает в боковой коридор. – Вы, наверное, думаете, – бросает девушка через плечо, – что, учитывая возвышенный предмет наших исканий, стоило бы устроить лабораторию где-нибудь на вершине горы? Во всяком случае, я так думала, пока не поняла, что мы, кастиганты, в каком-то смысле археологи. Мы стремимся извлечь то, что давно исчезло с лица земли. Посудите сами, – Хага проводит ладонью по шероховатой поверхности стены, образованной напластованиями горных пород, – вот земная кора. Мы видим не цельную толщу, но последовательность отдельных слоев. Они лежат один на другом и возникли из окаменевших останков различных эпох. Чем ниже слой, тем древнее эпоха. Обосновавшись под землей, мы не только скрылись с поверхности, по которой ходит враг рода человеческого, но и приблизились ко времени юности мира, когда он еще не был запятнан грехопадением человека. – Какое уж тут грехопадение… – Я тоже непроизвольно прикасаюсь пальцами к слоистому рисунку. – Во времена юности мира, раз уж на то пошло, и самих людей-то еще не было! Земля тогда принадлежала демонам стихий и доисторическим драконам. Хага специально оборачивается, чтобы показать мне закатывание глаз. Изображает, видимо, внезапную кончину по поводу моего занудства. – Как бы то ни было, господин умник, работа с философским камнем требует особых условий. На поверхности уровень психического загрязнения слишком высок. А здесь его почти нет. Девушка открывает передо мной дверь с надписью «Операторская». Мы входим в комнату с огромным, во всю стену окном, за которым виднеется полутемный пещерный зал. В центре зала стоит симметричное двухкамерное сооружение – каждая камера представляет собой подобие саркофага, похожего на известное орудие казни под названием «железная дева». Створки одной «железной девы» открыты, и видно, что камера пустует (к счастью, шипы с внутренней стороны отсутствуют). Другой саркофаг запечатан, и, судя по всему, именно из него раздается стук живого сердца – мокрый и шумный звук, сотрясающий мембраны динамиков. – Это и есть машина Теркантура? Девушка кивает и нажатием одной из клавиш на приборной доске прибавляет света в пещере за стеклом. Становится лучше видно сложно устроенные сочленения между двумя камерами и другое косвенное оборудование, расположенное по краям зала. – Если занять одну из этих камер предлагается мне, то должен предупредить, что не слишком хорошо переношу замкнутые пространства. А кто второй счастливчик? – Между прочим, напрасно вы ерничаете. Это трансмутант. Безупречная телесная оболочка, готовая очнуться, как только работа над психоконструктом будет закончена. Тело создано искусственно по технологии, которую можно считать научным вариантом непорочного зачатия. – Понятно, куда вы клоните с намеками на непорочное зачатие. Но как по мне, то ваш трансмутант с его составной душой больше смахивает на чудовище из фильма ужасов, которое сшили из кусков других людей. – Вижу, господин Леннокс оправился от инцидента в лесу. И уже столь уверенно щеголяет отсылками к популярной культуре. Эктор Целлос в своем элегантном костюме и каске стоит в дверях, в руках – кожаный портфель. – Заседание уже окончилось? – спрашивает Хага. – Да. Совет попечителей весьма впечатлен героической карьерой господина Леннокса. У меня здесь с собой документ, подписанный всеми членами совета… – Профессор извлекает из портфеля картонную папку; полистав, раскрывает ее на нужном месте. – Вот… «Постановление № 26… признали целесообразным и желательным перенесение личных качеств Дж. Э. Леннокса на постчеловеческий психический конструкт путем трансмутации. По завершении процедуры указанного рыцаря рекомендуется возвратить в Камелот». Мои поздравления, господин Леннокс. Ваше имя только что было вписано в историю будущего. Я перевожу взгляд на свое отражение в оконном стекле. Из-за тусклого освещения тени в глазницах и под носом выглядят как черные дыры, делая мое лицо похожим на череп. Мрачноватая эмблема для светлого постчеловеческого будущего. Ну что ж, идеалы всегда строятся на чьих-нибудь костях. Одним словом, предназначение. Ничего тут не попишешь. IV. Яблоко от яблони Гостем студии был какой-то новый писатель, Ганут Бриссар, чьи работы разоблачали в нем уникальное видение мужской чувственности. Обсуждали его последнюю книжку о молодом человеке по имени Альвин Вегсо, который убивает дракона, чтобы освободить почему-то не принцессу, а принца, но, убив, понимает, что дракон и был заколдованным принцем, – в общем, что называется, патологический реализм. Причем все это происходит еще в первой главе, а остальные тридцать восемь – это его, Альвина, попытки самоопределения в качестве убийцы или праведника, отчего он сходит в итоге с ума и в своем воображении перегрызает горло отцу. – Я пытался написать мужскую мелодраму, но вышла история в духе античных траге… София выключила телевизор, равнодушная к мужскому писателю Бриссару и тем более к Августу Рикальдо Одору, чей бестселлер «Тонкости отнятия щенков от сук различных пород» был обещан после рекламы. Теперь надеть черные замшевые туфли, посмотреть, как сегодня выглядит девушка в зеркале, и успеть к концу лекции Даны Симплерати «Ведьмы в контексте феминизма третьей волны». Пока ждала двести пятого трамвая, не сберегла прическу от разорительного и уже вполне прохладного ветра. Видела бы ее сейчас девушка в зеркале! Семь остановок вдоль реки, которую из-за домов становилось то видно, то не видно; сиденье напротив побывало занято дважды: сначала немолодым уже, но выразительным мужчиной, который так переглядывался с Софией, что чуть не пропустил свою остановку, а потом старухой с волосами из ноздрей, которая, водрузившись перед девушкой, бесцеремонно на нее уставилась. София как могла отводила глаза, досадуя на дезертирство выразительного пассажира: стоило ли так на нее пялиться, чтобы в итоге заурядно выйти на своей остановке, даже не попытавшись узнать номер ее телефона, который, кстати, она бы все равно не дала? Зато парень у дверей, кажется, заметил ее и решил подсесть. Только парень у дверей ее совершенно не устраивал. К счастью, ей как раз выходить. Разочарованная в мужчинах двести пятого трамвая, София направилась по ивовой аллее к кампусу старейшего из трех университетов города. Ей нужен был колледж гуманитарных наук. Сама девушка училась в другом достойном заведении и вообще редко бывала по эту сторону реки, поэтому пришлось спросить дорогу у длинноволосых молодых людей, стоявших кружком возле библиотеки и пивших кофе из бумажных стаканчиков. Колледж занимал старинное здание в готическом стиле, сложенное из песчаника и гранита и окруженное зеленым газоном, столь безупречным, что никто из студентов не покушался прилечь на нем с учебником. В идеальной свежести и равномерности травяного покрова чувствовалось что-то маниакальное. София еще поплутала между этажами, прежде чем отыскала в левом крыле нужную аудиторию, а когда нашла, приотворила скрипнувшую дверь и села за одной из задних парт. Несколько голов обернулись к ней, но спустя миг уже снова склонились над тетрадями. – …Поэтому гендерные, а уж тем более расовые или классовые теории не являются перспективными для самоопределения современной ведьмы. Бóльшим потенциалом обладает теория сексуальности в том виде, в каком она представлена в лесбийском феминизме. Сексуальность в этом контексте не сводится к отношениям подчинения и власти, поэтому данное понятие позволяет описывать разнообразные внегендерные типы идентичности; кроме того, оно акцентирует такие аспекты женской субъективности, как желание, опасность, наслаждение, которые играют принципиальную роль в самоощущении ведьмы. Указанная разновидность феминизма актуальна для нас еще и потому, что лесбийский проект переосмысления истории в ряде случаев рассматривает ее с ведьмовских перспектив: в частности, оба эти меньшинства прошли через костры, и даже когда положение женщин в современном мире значительно улучшилось, ведьмы, как и лесбиянки, по-прежнему считались нездоровыми, опасными существами. Зачастую, к сожалению, так считали даже сами носительницы этих мнимых отклонений. Пару занятий назад, как вы помните, господин Дервиг делал доклад о бедняжке Оливии Ноктис, ведьме, которая добровольно пошла на «лечение» электрошоком. Наконец, в связи с лесбийским феминизмом следует упомянуть, что ряд ведьмовских практик носит отчетливый гомосексуальный характер. Но к этому мы вернемся позднее. Сексуальность сама по себе не может выступать как основание идентификации ведьмы. В качестве такого основания Верах Синегаум предлагает сексуальную связь с дьяволом или, в более поздних работах, с любыми демонами. Однако такой подход, во-первых, игнорирует тех ведьм, которые не связаны с самоидентифицированным субкультурным сообществом и не выполняют таких установленных практик, как демоническое соитие. Во-вторых, определяя ведьму через стратегию сексуальной независимости от мужчин (не будем здесь разбирать вопрос о половой природе демонов), Синегаум преувеличивает лесбийский компонент ведьмовской культуры. Наконец, в-третьих, одной из стоящих перед нами задач является улучшение концепта «ведьма», чему связь с дьяволом как будто способствовать не может. Не ерзайте, госпожа Фораго, я знаю, что у нас остается одна минута. Итак, мы вплотную подошли к вопросу, заявленному в теме лекции. Что же именно делает ведьму ведьмой? По этому поводу запишите в своих конспектах: Катарина Эльбер и ее теория глубокой чувствительности. Обсудим ее в следующий раз. К субботе вам лучше повторить материал по критике эссенциализма – возможен тест! Читаем следующую главу. До свиданья. Самые дальновидные из молодых людей уже убрали учебники и тетради, быть может, пожертвовав последними словами лекции, зато – смогли первыми убраться из аудитории. Остальные уточняли какие-то вопросы или пытались разубедить Дану Симплерати в необходимости грядущего теста; исчерпав вопросы и не отсрочив теста, ушли наконец и эти, за дверью возобновляя общение на том языке, что так неумело копируют люди постарше, когда хотят заделаться своими ребятами. Это вызывает только сожаление. София встала и подошла к столу, на котором самая образованная из семейства Симплерати складывала свои бумаги. – Здравствуйте… Я София. Мы говорили по телефону – насчет моей ситуации… Надеюсь, вы не против, что я вот так завалилась к вам на лекцию? Хотелось послушать, хотя не могу сказать, что я все поняла. – Здравствуйте, София. Очень приятно познакомиться. Меня зовут Дана. У меня есть сорок минут до следующей лекции, и я еще не обедала. Если не возражаете, поговорим в кафе? – В кафе? – Да, в кафе для преподавателей, это здесь рядом, за часовней. Переживаете, что кто-нибудь подслушает? Не сто2ит – в нашем колледже за обедом обсуждают судьбы демократии и конец истории. Никому и дела не будет до нашей девичьей болтовни. Ну что, пойдем?