Где-то совсем неподалеку бухали одиночные выстрелы, а над округой плыл густой звон церковных колоколов, не иначе из-за этого шума я и не расслышал лязга клинков. Просто выскочил из-за угла, отдуваясь от бега, и едва не споткнулся о тело Густава, валявшегося в грязи с раскроенной мастерским ударом головой. Пришлось скакнуть через него, и в результате я чуть ли не нос к носу столкнуться со спешившимся кирасиром. Тот удерживал на поводу трех лошадей, да еще напряженно всматривался в проход меж домами, а потому к стычке оказался готов не больше моего. Мятежник рванул из ножен палаш, я вскинул пистоль и выстрелил ему в лицо. Пуля угодила под шлем и едва не развалила голову надвое, безжизненное тело рухнуло на землю, и лошади захрипели, попятились, испуганно заржали. Из прохода в переулок вывалился еще одни кирасир, но ему было не до меня: из рубленой раны на бедре хлестала кровь, а миг спустя удар в шею и вовсе заставил его растянуться на земле. Рихард Колингерт переступил через тело мятежника, узнал меня и опустил окровавленную шпагу; на его кирасе хватало зарубок и вмятин, но сам капитан лиловых жандармов оказался невредим. Просто повезло, что на момент сшибки пистоли бунтовщиков уже были разряжены, а в узком проходе они не сумели взять его в клещи и были вынуждены атаковать по одному. — Второй кирасирский, — с отвращением сплюнул Рихард на тело поверженного врага. — Никудышные фехтовальщики! — На твое счастье, — фыркнул я и двинулся к нервно бившим копытами о землю жеребцам. — По чьему приказу их перевели в столицу? — Не важно! — отмахнулся капитан, не пожелав откровенничать со мной на этот счет. — Надо убираться отсюда! — И куда же? — Императорский дворец мятежникам не взять, их выбьют из столицы еще до конца дня! Кое-как мы успокоили коней и забрались в седла. Рихард Колингерт поскакал первым, я от него не отставал, но, когда потянулись знакомые места и капитан лиловых жандармов повернул в сторону центра города, я натянул вожжи: — У меня другие планы! — Как знаешь, вон Черен. Не пропадай! Рихард пришпорил коня и унесся прочь, я повернул в другую сторону и поскакал к ближайшему каналу, но выезд на набережную перекрыл пикет и повязки на рукавах бойцов были белыми. Мне в мундире лиловых жандармов там ничего хорошего не светило, и я направил жеребца дальше. Вдогонку прозвучало несколько выстрелов, одна из пуль даже угодила в брусчатку в паре шагов и с мерзким стуком отскочила в стену дома. Ангелы небесные! Да сколько же этой погани в столице? По соседней улочке проскакал отряд верховых; меня они не заметили, а я не стал выяснять их принадлежность и пришпорил скакуна. Проскочил два квартала, увидел бегущий по переулку отряд стражников и промчался мимо, решив лишний раз не рисковать. И все бы ничего, но не сообразил, что вывешенные из окон дома на следующем перекрестке простыни — это отнюдь не сохнущее белье, а подражание белым стягам мятежников, и лишь чудом опередил рванувших наперерез горожан. Один попытался палкой перебить ноги коня, но сам подставился под удар, и угодивший по островерхой шляпе палаш развалил его череп надвое. Замах утянул меня вперед, я чуть не вывалился из седла и приник к лошадиной шее, это и спасло. Пущенный вдогонку арбалетный болт прошел выше и засел в ставне соседнего дома. Жеребец заржал и попытался встать на дыбы, я каким-то чудом осадил его, и мы помчались дальше. На соседнем перекрестке с разваленной баррикадой шла драка; пришлось пригнуться и поскакать по галерее, едва не стоптав при этом какого-то раззяву. И все бы ничего, но чем дальше, тем неровней и неохотней бежал конь. Пришлось даже колоть его кинжалом в шею, только и это помогло не слишком сильно. Очутившись на безлюдной улочке, я выпрыгнул из седла, тогда и обнаружил засевший в лошадином бедре болт. — Дерьмо! — выругался я и побежал к видневшейся неподалеку набережной. На ходу разрезал ремни кирасы, и та со звоном упала на мостовую, у меня с плеч словно гора свалилась. А уж когда увидел привязанные ко вбитым в дно канала столбам лодки, так и вовсе духом воспрянул. Рано радовался — ни шеста, ни весел не оказалось ни в одной из них. — Святые небеса! — простонал я и завертел головой по сторонам. Поблизости никого не было, лишь по мосту в соседнем квартале пробежал десяток солдат, которых толком с такого расстояния не разглядел. Шансы своим ходом добраться до Северной набережной в мундире лилового жандарма представлялись не слишком высокими, поэтому я разбежался и со всего маху ударил плечом в дверь ближайшей лавки. Та заскрипела, засов явственно подался, но окончательно выбить его получилось только с третьего раза. Я вломился внутрь с обнаженным палашом и с облегчением перевел дух, обнаружив, что хозяину хватило ума не бросаться на защиту имущества, а запереться в квартире над магазинчиком. В итоге никто не помешал мне отыскать в кладовке весла, забраться в приглянувшуюся лодку и перерубить прочную веревку, которой ту привязали к торчавшему из воды столбу. Все! Дальше будет проще! Спасло отсутствие у мятежников единого плана действий. Тут и там вспыхивали столкновения между сторонниками и противниками императора, но они носили, как выразились бы мои коллеги, не системный, а скорее спорадический характер. Где-то перекрывались дороги и захватывались мосты, а где-то все ограничивалось вывешенными из окон белыми полотнищами и сбором квартального ополчения. Да иначе и быть не могло! Хоть проповеди настоятеля монастыря Поступи Пророка нашли отклик в душах многих горожан, но хватало и тех, кто рьяно поддерживал устремления светлейшего государя по искоренению солнцепоклонников, а большинство обывателей и вовсе предпочло отсидеться дома. Наверняка в мятеже участвовали и другие отряды, помимо второго кирасирского полка, но, судя по звукам стрельбы, противостояние сместилось в район императорского дворца, а на окраинах было спокойно. Канал не перегораживали шлюзы, и я беспрепятственно доплыл до Рейга, а там, когда лодку подхватило и потянуло сильное течение, бросил весла и принялся умываться и оттирать от крови руки. Привести в порядок мундир не стал даже и пытаться — выглядел он так, словно довелось поработать на скотобойне. Да и в любом случае лиловый сейчас не тот цвет, в котором стоит выходить из дома. Пристань пустовала, как и набережная, чего нельзя было сказать о таверне. Туда набились едва ли не все окрестные жители, и я спешно прошмыгнул на задворки заведения, под скрип ступеней взбежал на третий этаж, отпер дверь и навалился на стену, с облегчением переведя дыхание. Сразу взял себя в руки, прошел в комнату, бросил оружейный ремень с палашом на кровать. Одну за другой расстегнул медные пуговицы, стянул мундир, кинул под ноги. Потом избавился от фуфайки, сапог и рейтуз, подошел к рукомойнику и долго умывался, оттирая не замеченные ранее пятна засохшей крови и въевшуюся в кожу пороховую гарь. Моя повседневная одежда осталась в казарме лиловых жандармов, пришлось надевать свой лучший костюм, который вкупе с замызганными сапогами и перевязью смотрелся попросту нелепо. Плевать! Я убрал в саквояж кошель, ручную бомбу и ящичек с бутылкой рома, забросил за спину чехол со штуцером и застегнул на поясе ремень со шпагой. Остальные свои пожитки побросал в дорожный мешок и ушел в комнату Микаэля, намереваясь прихватить с собой и вещи бретера. Просто не был уверен, что еще доведется сюда вернуться. Уж проще переждать беспорядки у Эстебана вместе с остальными. А там все будет зависеть от развития событий. Плюнув с досады под ноги, я вытянул из-под кровати мешок бретера, тогда-то и услышал скрип рассохшихся ступеней. И поднимался не одиночка, не двое и не трое. Значить это могло только одно — кто-то из недоброжелателей вознамерился заполучить трофей в виде головы магистра-расследующего — ох, простите! — ревизора Вселенской комиссии по этике Филиппа Олеандра вон Черена. Я достал из саквояжа ручную бомбу, запалил ее фитиль и поставил на порог распахнутой входной двери. Пистоли заранее нацелил на лестничный пролет, и, когда на него вывернули двое громил с белыми повязками, сразу грохнула пара выстрелов, коридор утонул в пороховом дыму, а следом носок сапога отправил вниз по ступеням бомбу с догоревшим почти до корпуса фитилем. Заперев дверь, я ухватил ремень саквояжа и опрометью бросился в комнату. За спиной басовито грохнул взрыв, и кто-то зашелся в истошном крике, а потом засов отлетел, выбитый мощным ударом. Волшебная палочка в моей руке крутанулась, соткала эфир в безыскусный сгусток обжигающей энергии и отправила его в затянутый дымом коридор. Шаровая молния мигнула и погасла, а из сизой пелены возникла фигура с двумя вскинутыми пистолями. Сыпанули искрами колесцовые замки, и я отступил в центр круга святого Варфоломея, дернул жезлом, закручивая сгустившийся после моих многодневных упражнений эфир в невидимый водоворот. Стволы плюнули огнем, но пули не достигли цели и взорвались при столкновении с магической завесой, как это случилось некогда в Регенмаре. Зашипела прожженная раскаленным свинцовым крошевом одежда, что-то обожгло шею и щеку, но в целом я остался невредим. И даже откат от сотворенного защитного заклинания ударил не слишком сильно; левую руку заморозило по локоть, и только. — Сеньор де ла Вега! — скривился я, разглядев лицо противника, и потянул из ножен шпагу. — Или же Виллем Келен-Басалар? Официал герхардианцев отбросил пистоли, выдернул засевшую в щеке щепку и сложил на груди руки, не спеша обнажать скьявону. — Поразительная осведомленность, Филипп! Просто поразительная! Хотел бы я забраться вам в голову и узнать, кто вы на самом деле такой. Совсем уж бесследно близкий взрыв ручной бомбы для Сильвио не прошел, и держался он немного скованно, а из левого уха потихоньку сочилась кровь, но я не собирался рисковать и выходить за пределы магической схемы, как бы мне ни хотелось вырезать собеседнику сердце. — Что вам до моих секретов, официал? — улыбнулся я, стараясь не упустить ни единого движения противника. Коридор за спиной Сильвио был пуст, а доносившийся снизу гомон встревоженных голосов принадлежал скорее посетителям таверны, нежели подручным де ла Веги, а посему мы вполне могли перевести дух и побеседовать в ожидании подходящего момента выпустить друг другу кишки. — Ваши секреты дурно пахнут, магистр, — скривился южанин в отнюдь не притворном отвращении. — Вы убийца и чернокнижник! Я слегка поклонился, но никак комментировать услышанное не стал, да Сильвио в ответе и не нуждался. — Меня не заботят ваши тайны! — заявил он. — Меня интересует, откуда вам стали известны мои! — Спрашивайте! — разрешил я, поскольку иной раз вопросы могли сказать о человеке несравненно больше, нежели вранье, которое он скормит, пытаясь ввести вас в заблуждение. — Позвольте представиться, Виллем Келен-Басалар! — отвесил официальный поклон официал герхардианцев. — Но вам это и так было известно. Откуда? Я постучал себя отставленным в сторону от волшебной палочки указательным пальцем левой руки по ложбинке между ключиц, ровно туда, где у собеседника на миг мелькнула в вороте сорочки перецепленная на цепочку изумрудная серьга. Южанин повторил мой жест, нащупал драгоценный камень и понимающе улыбнулся: — Церковные архивы? — Именно, — подтвердил я и в свою очередь спросил: — Почему сейчас? Сильвио пожал плечами. — Слишком поздно узнали об этой норе, — признал он и досадливо поморщился. — Только, ради небес, избавьте меня от банальностей и не спрашивайте — зачем! Это же очевидно, разве нет? Кровь моих братьев на ваших руках! По спине пробежал холодок, и я принялся раздраженно помахивать волшебной палочкой, маскируя за обычной нервозностью подготовку сложного плетения. — Если уж зашла речь о банальностях, то не вам говорить о мести! — парировал я заявление официала герхардианцев. — Брат Стеффен был моим другом и наставником! — А Хорхе Кован — моим! — Сарцианин! — бросил в ответ де ла Вега с нескрываемой презрительностью. Не переставая помешивать нервными подергиваниями магического жезла эфир, я ответил с ничуть не меньшей язвительностью: — У всех свои недостатки! — О да! — поддержал это высказывание Сильвио де ла Вега. — Вы, к примеру, чернокнижник! Я оскалился и перестал сдерживаться, дал выход переполнявшей меня злобе: — Я не приносил в жертву детей! Святые небеса, да я вообще никого в жертву не приносил! — От бешенства перехватило дыхание, но удалось взять себя в руки и продолжить: — Ты ведь здесь именно из-за этого, да? Я единственный свидетель, который может связать официала ордена Герхарда-чудотворца с жертвоприношением восьми невинных детей! Щека де ла Веги дернулась, в остальном же он никак не проявил, что мой выпад достиг цели. — Малолетние сарциане — будущие воры, жулики и проститутки! — отмахнулся южанин. — Никому нет до них никакого дела! И это было воистину так: никому и никакого. Так что я зашел с другой стороны: — Но всем и каждому есть дело до репутации добрых братьев! Гроссмейстер ордена распорядился провести языческий ритуал из арсенала книжников-солнцепоклонников, самый омерзительный, какой только есть! Осквернены святые места, принесены в жертву дети! Они состарились в один миг и умерли — ради чего? Чтобы ваши братья добились своих политических целей? — Политика?! — прошипел де ла Вега. — Мои братья каждый день проливают кровь на южных рубежах королевства! Они умирают, сдерживая мессианскую ересь! Не говорите мне о политике! Ваш император предал интересы веры, отказав нам в помощи! Ему ничего не стоило усилить оборону Лейгдорфа, но вместо этого он облобызал ноги узурпатора Сияющих Чертогов! Что значат восемь жизней по сравнению с тысячами и десятками тысяч?! — Дети, Сильвио! На твоих руках кровь детей! Официал герхардианцев заходил из стороны в сторону, не рискуя, впрочем, приближаться вплотную к начерченному на полу кругу, и всплеснул руками: — Иначе было нельзя! Профессор Граб пытался приносить в жертву взрослых и черпать силу запределья — но без толку, у него ничего не получилось! И получиться не могло! Я невольно ухватился за эти слова и попытался собрать воедино все доступные кусочки головоломки.