Идти пришлось в казарму лиловых жандармов. Покидать здание мы не стали, воспользовались крытым переходом. Мы — это я, Рихард Колингерт и Вильгельм вон Ларсгоф. Капитан перехватил мой озадаченный взгляд, брошенный на следователя Кабинета бдительности, и ухмыльнулся: — Вилли присмотрит за тобой, вон Черен. Связь будем держать через него. Следователя обращение уменьшительной формой имени в восторг отнюдь не привело. Он нервно дернул щекой, но раздувать на пустом месте скандал не стал; все же Рихард был не тем человеком, от которого стоило требовать объяснений, если не намерен идти до конца. Да и ситуация к подобного рода выяснению отношений нисколько не располагала. К моему немалому удивлению, привел нас капитан в раздевалку при кордегардии, где примеряли темно-лиловые мундиры и рейтузы несколько сеньоров, не слишком-то походивших на подтянутых и молодцеватых жандармов. — В свите светлейшего государя не нашлось места ищейкам Кабинета бдительности, их вид оскорблял бы взоры высокого общества, — во всеуслышание объявил Рихард Колингерт, впрочем, без особого злорадства, скорее с горечью. — А нас… терпят. Так что подбирай одежду по размеру и переодевайся. И шевелись, время на исходе! Вилли, тебя это тоже касается. На этот раз столь непочтительное обращение при посторонних заставило следователя покраснеть то ли от смущения, то ли от злости, но капитан сделал вид, будто ничего не заметал, и покинул раздевалку. Я шумно выдохнул и принялся осматривать предложенную одежду. Рейтузы подобрал без всякого труда, и хоть менять льняную сорочку на плотной вязки фуфайку нисколько не хотелось, все же от заведенных у лиловых жандармов порядков решил не отступать. Мундиров перемерил не менее полудюжины и выбрал в итоге парадный, но в самый последний момент заменил его на обычный, усиленный на плечах вставками плотной кожи. Просто обнаружил, что в оружейной комнате, помимо пистоля и палаша, всем выдают шлемы и короткие кирасы, а через тонкую ткань доспех непременно натрет кожу до кровавых мозолей. Затянуть ремни кирасы с вертикальным ребром жесткости помог приставленный к нам жандарм, а с перевязью и шлемом я справился уже самостоятельно. Поправил палаш, сдвинул кинжал, прошелся, привыкая к весу снаряжения, и вновь ощутил себя артиллеристом Серых псов. Аж мороз по коже! Брр… Вот только пистоль… Я проверил его и ожидаемо обнаружил, что оружие не заряжено. — А пули и порох? — обратился к Вильгельму вон Ларсгофу, но тот лишь покачал головой: — Не положено, магистр. Я в сердцах плюнул и спустился во внутренний двор, где капитан Колингерт проверял снаряжение дюжины жандармов, настоящих, а не ряженых вроде нас. Впрочем, мой вид Рихарда вполне устроил, он кивнул: — Пойдет! — и указал на одну из лошадей с притороченным к седлу коротким кавалерийским мушкетом, зарядить который, разумеется, никто и не подумал. — Ну хоть палаш не бутафорский выдали, — проворчал я, проверяя подпругу. — Твое дело — смотреть, а не стрелять! — отрезал капитан. — Не принимай на свой счет. Будь моя воля, я бы малышу Вилли оружия вовсе не дал. — Не любишь его? Колингерт передернул плечами и презрительно бросил: — Любимчик барона! — но этим и ограничился, отошел к своим людям. Тут вслед за мной во двор спустились следователи Кабинета бдительности, и мы покинули казарму, поскакали по пустынной улице. Копыта звонко цокали по мостовой, разгоняя предрассветную тишину, редкие прохожие торопливо жались к стенам или, если имелась такая возможность, уходили с мостовой в галереи. Вскоре мы вывернули к императорскому дворцу, и святой символ на колокольне кафедрального собора вдруг вспыхнул и загорелся в лучах встающего солнца золотым сиянием. Город еще утопал в густом сумраке, и зрелище нам открылось воистину прекрасное, но меня сейчас волновали вещи несравненно более приземленные. И думал я вовсе не о кознях официала ордена Герхарда-чудотворца и даже не о скорой поездке на тот берег Рейга в свите императора, просто тесные рейтузы натирали в совсем уж неподходящих местах, вязаная фуфайка оказалась непривычно колючей, кираса давила на плечи, а из-за жесткого ремешка шлема саднил подбородок; да и таскать на голове эдакую тяжесть отвык давным-давно. Радовала лишь ночная прохладна, но и ей на смену обещала вскорости прийти обычная для летних деньков жара. Мы пересекли площадь и поскакали вдоль крепостной стены, по верху которой к цитадели Ангела шел крытый коридор. На верхотуру по серпантину обвивавшей склоны дороги взбираться не пришлось; капитан дал команду остановиться у моста, где уже дежурила полудюжина всадников. Верзилы в мундирах цветов лейб-гвардии поглядели на нас даже не с превосходством, а с нескрываемым презрением и демонстративно отвернулись. Лишь их лейтенант отсалютовал Колингерту, и только. — Ждем, — негромко скомандовал Рихард и предупредил меня: — Вон Черен, смотри в оба! Я кивнул и огляделся. Кругом было тихо, спокойно и пустынно, но долго томиться в ожидании не пришлось. Вскоре послышались стук копыт и скрип упряжи, а затем начали медленно и натужно распахиваться тяжеленные створки нижних ворот Ангельской цитадели. Святые небеса! Началось! Показались конные гвардейцы в вороненых, с позолотой доспехах и с поднятыми пиками, на концах которых трепетали черно-золотые вымпелы. Высокие и широкоплечие бойцы личной охраны светлейшего государя скакали на мощных гнедых жеребцах по пятеро в ряд, и мимо нас проехало пять шеренг, прежде чем в ворота выкатила запряженная шестеркой белоснежных коней карета, на дверце которой раскинул крылья черный орел с зажатой в когтях золотой семиконечной звездой. Это ехал его императорское величество Фердинанд Второй, король Виттена, владетель Северных марок и прочая, прочая, прочая… Меня начала колотить легкая дрожь, и отнюдь не из-за воодушевления, вызванного близостью самого могущественного владыки к западу от Рейга. Просто лишь светлейший государь мог отдать приказ о претворении в жизнь плана, по которому подручные маркиза аус Саза подбивали школяров к принесению человеческих жертв. Вот уж воистину политика — дело грязное! Вслед за императорским экипажем показались кареты наследника престола и столичного архиепископа. Их сопровождали не только гвардейцы, но и не слишком уверенно держащиеся в седле священнослужители и люди в мирском платье; не иначе — маги. Кто-то из них вполне мог входить в знаменитую Черную дюжину, да только мне сейчас было не до праздного любопытства. Глаза бегали-бегали-бегали по лицам, пытались отыскать знакомые черты; мысленно я откидывал усы и бороды или только бороды, а кому-то, напротив, добавлял их, пытаясь отыскать в императорской свите официала герхардианцев. Безуспешно. Наверное, именно из-за своей сосредоточенности на людях я не сразу ощутил, как надвинулась непонятная упорядоченность и распороли незримую стихию сложные защитные конструкции, прикрывшие не только императорский экипаж, но и всю процессию в целом. Над землей словно плыл невидимый дракон или сколопендра, магические щиты смыкались друг с другом и заставляли подрагивать едва заметным маревом воздух. Ни одно ядро не могло пробить их, ни одно самое мощное атакующее плетение. Полагаю, даже у князей запределья, воплотись кто-нибудь из них в нашем мире, не получилось бы с ходу взломать столь искусную защиту, слишком много было в ту влито сил. Когда один из щитов зацепил меня краем, по коже словно прошлись наждаком, а четки дрогнули, и бусина, впитавшая в себя саму квинтэссенцию жизни святого Мартина, едва заметно мигнула. Я задумчиво хмыкнул и размеренно задышал, погружая сознание в легкий транс, дабы совместить обычное зрение с истинным. На миг я выпал из действительности, зато потом реальность расчертили сложнейшие плетения императорских магов — светящиеся силой призрачные щиты и раскинувшиеся во все стороны щупальца поисковых чар. Пусть формулы и защищали огнестрельное оружие от магического воздействия, но одновременно вызываемые ими возмущения эфирных полей позволяли колдунам легко отыскивать пистоли, мушкеты и тем паче — пушки. Но — не важно. Сейчас не важно. Вновь — лица, лица, лица. Только теперь я не просто высматривал южанина, но и пытался отследить Око святого Рихора. Задача предельно осложнялась тем, что, помимо гвардейцев, мост начали пересекать еще и сопровождавшие императора дворяне из числа наиболее родовитых, а у этой публики хватало при себе и магических амулетов, и благословленных талисманов. Иной раз удавалось уловить и присутствие святости, и тогда я всякий раз пристально вглядывался в обладателей реликвий. Но — без толку, никого похожего на Сильвио заметить не удалось. — Ну что? — прошипел мне на ухо Вильгельм вон Ларсгоф, когда процессия полностью пересекла мост. Я покачал головой, и мы пристроились в конец колонны, продвигавшейся к площади Святого Марка. Щиты сложной составной защиты по мере удаления от императорского экипажа постепенно слабели, но даже в хвосте не приходилось опасаться выстрела из арбалета или броска ручной бомбы. Другое дело, что напитанные силой плетения отвлекали и слегка искажали перспективу, мешали оглядеться. — Предполагалось, мы будем фланировать! — ядовито шепнул я следователю. Вильгельм вон Ларсгоф нервно передернул плечами: — Как минуем монастырь, вырвемся вперед и встретим колонну у въезда на мост. План был разумным, да ничего иного нам попросту и не оставалось: ехали в процессии плотно, и у нас было мало шансов пробиться к ее началу, а попытка обогнать колонну по галереям привлекла бы совершенно неуместное в этой ситуации внимание. Да покуда фланировать и не требовалось; тут и там на перекрестках и у выездов со дворов маячили наблюдатели, незаметно прибиться к нам чужаку не помогло бы даже чудо. Но вот заварушка у ворот монастыря… Мне казался наиболее вероятным именно этот вариант. Если только, конечно, мы не тянем пустышку и Сильвио уже не перебрался на ту сторону Рейга, дабы отыскать подходы к Сияющим Чертогам самостоятельно. Я привстал на стременах и попытался нашарить взглядом капитана Колингерта, не сумел и рискнул прибегнуть к своим магическим способностям. Стянул с правой руки перчатку, выбрал бусину четок, в которую некогда поместил частичку эфирного тела Рихарда, и сразу уловил близкий отклик. Как оказалось, капитан ехал недалеко от нас по самому краю мостовой. Невесть с чего подумалось, что нам — мне! В первую очередь именно мне! — не удалось до конца разобраться в планах Сильвио де ла Веги, но тут первые ряды всадников вывернули на площадь Святого Марка, следом начали выезжать к фургонам циркачей кареты, и процессия замедлилась, пришлось и самому придержать жеребца. В крови забурлил азарт, и неспроста: впереди — поворот на Староимперский тракт, остается миновать площадь и монастырь, а дальше незаметно прибиться к колонне не сможет уже никто. Только бы доехать без происшествий… Но вспомнилась проповедь настоятеля и его полные яда высказывания о понтифике и тех отступниках веры, которые в безмерной гордыне своей пытаются извлечь выгоду из союза с догматиками, и я непроизвольно оскалился. Ангелы небесные, если де ла Вега и в самом деле попытается… И тут в спину мягко толкнулась смерть. Но мягким и ласковым ее касание было только в самый первый миг, а потом по коже словно стеганул порыв песчаной бури, и эфирный шквал чуть не вырвал душу из тела. Голова, левая рука и часть торса загорелись огнем, из носа хлынула кровь, боль невидимым резцом прошлась по расчертившему грудь диагональному шраму, ангельская печать на спине опалила плоть влитым в рану расплавленным свинцом. Удар сердца спустя штормовой фронт унесся к площади Святого Марка, но мир не сделался прежним. Где-то впереди словно отворился портал в запределье, и туда как в сливное отверстие затянуло весь небесный эфир. Незримая стихия сгинула, и всюду осталась одна только голая материальность бытия. Действительность потеряла глубину и стала больше напоминать картину, пусть и руки невероятно искусного живописца, но именно — картину. Разом пропал целый пласт реальности, и сложные магические конструкции рассыпались и развеялись, не устояв под натиском эфирного шквала. Поисковые заклинания разорвало в клочья; наиболее мощные щиты продержались чуть дольше, но и они в итоге растворились, как растворяется брошенный в кислоту железный гвоздь. В голове колыхнулась острая боль, и я разом осознал, что прежде уже оказывался в схожей ситуации в языческом капище Рауфмельхайтена, когда разбуженное от векового сна воплощение древней богини пожрало эфир. Мир не умер, просто из него вырвали кровоточащий клок! Порожденная магической бурей неподвижность продлилась лишь краткий миг, а потом кто-то пронзительно закричал и выпал из седла на мостовую, кто-то обмяк, навалившись на лошадиную шею. Простецов всплеск незримой стихии затронул не слишком сильно — в отличие от колдунов, они не бились в судорогах и не пытались вырвать себе глаза, но в любом случае гвардейцам и дворянам пришлось усмирять перепуганных лошадей, эта заминка все и решила. Тенты фургонов бродячего цирка разошлись длинными прорехами, и наружу выглянули десятки мушкетных стволов, а следом рухнули закрывавшие проходы между повозками дощатые щиты. На дорогу установились шестифунтовые пушки, мелькнули огни запальников, и даже с такого расстояния я отчетливо расслышал четкую команду: — Пли! Единственное, что успел сделать, — это вывалиться из седла да взмолиться небесам, чтобы не затоптали обезумевшие лошади. А следом грянул слаженный орудийный залп и захлопали мушкеты. Основной целью нападавших стала головная часть колонны и кареты, вдоль улицы оказалась направлена только одна пушка из четырех, но и так всюду разлетелись оторванные конечности, по брусчатке ручьем потекла кровь, промелькнувшая надо мной картечина навылет пробила одного из следователей и на куски разнесла голову вон Ларсгофа. Изувеченное тело юноши рухнуло рядом, и я немедленно завладел его пистолем, заменив им собственное оружие. — Вперед! — перекрывая пронзительные вопли раненых и ржание обезумевших лошадей, заорал уцелевший при обстреле капитан Колингерт, и я подхватил его крик: — Вперед! Вперед! Решительный бросок был нашей единственной надеждой на спасение: с обеих сторон дома выстроились будто по линейке, фасады примыкали вплотную друг к другу, и под непрерывным обстрелом до ближайшего перекрестка было попросту не добежать. Да и некуда было отступать — из дальних переулков тут и там выскакивали люди с белыми повязками на рукавах; рассредоточенные наблюдатели Кабинета бдительности попытались задержать их, и захлопали выстрелы, зазвенела сталь. Спасли ситуацию уцелевшие гвардейцы. Опытные рубаки совладали со своими привычными к грохоту выстрелов скакунами; в подобных свалках на поле боя им случалось бывать не раз, они свое дело знали. Вразнобой захлопали ответные выстрелы, тут и там в тентах фургонов начали возникать пулевые отверстия, а потом над улицей грянул клич лейб-гвардии: — Орел и звезда! Корона и орел! Обстрел заметно стих, я ухватил за повод бежавшую мимо лошадь, рывком остановил ее и вскочил в седло. — Вперед! Вперед! — надрывался капитан Колингерт. — За императора! Навстречу гвардейцам полетели ручные бомбы, рявкнули взрывы, с визгом полетели во все стороны осколки, улицу окончательно затянуло непроглядной пеленой порохового дыма, и под этим прикрытием мы ринулись в контратаку. Шальная пуля угодила в грудь коню, и я едва не сломал себе ноги, спрыгивая на брусчатку. Не удержался, покатился кубарем, приложился головой о булыжники, да так лихо, что край шлема сполз на глаза. Сдернув его, я потянул из седельного чехла короткий кавалерийский мушкет, заметил в сизом мареве движение огонька и упал за лошадиный круп в тот самый миг, когда из запального отверстия пушки выбросило сноп искр. Грохнуло! Картечь прошла стороной, скосив полдюжины всадников, скакавших по краю мостовой; по колоннам галереи и стене дома за их спинами шибануло свинцом и ошметками плоти. Тут же плюнуло огнем и дымом орудие у дальнего фургона, и я выпрямился, вжал приклад в плечо, безмерно жалея, что в руках не проверенный в бою штуцер. Вновь в сизой пелене мелькнул огонек запальника, я задержал дыхание и утопил спуск. Мушкет после мимолетной заминки выстрелил, и едва различимый в дыму фейерверкер зашатался, отступил от пушки и скрылся из виду, а в следующий миг уцелевшие гвардейцы и лиловые жандармы сошлись с нападавшими в рукопашной. В проходах разгорелась ожесточенная схватка, кто-то забирался через прорехи сразу под тенты и связывал боем стрелков, кто-то лез на ту сторону под днищами повозок. Не стал терять времени и я, позаимствовал у мертвецов пару пистолей и побежал, перескакивая через изуродованные тела и поскальзываясь на залитых кровью булыжниках. Выстрелы за спиной стихли, я оглянулся и выругался. Посреди улицы строились в шеренги люди с белыми повязками, им вполне по силам было задержать подкрепление из Ангельской цитадели и ударить нам в спину. Не сомнем сопротивление стрелков — окажемся между молотом и наковальней; тогда точно конец. Звуки стрельбы послышались и со стороны Староимперского тракта, но мне уже было не до того. Приходилось лезть через завалы из обезображенных тел чуть ли не по колено в крови, и под ногами мерзко чавкало страшное месиво, а потом я нырнул в облако порохового дыма, перебрался через разорванную надвое лошадь, из нутра которой вывалились кишки, едва не споткнулся о всадника с щерившейся зазубренными краями дырой в кирасе и очутился у прохода меж фургонов. Жандармы пытались взломать оборону бунтовщиков, но зазор между бортами перекрывало артиллерийское орудие и с полдюжины безжизненных тел. Я уложил руку с пистолем на плечо одному из подчиненных Колингерта и всадил пулю в голову ближайшего гандлангера с белой повязкой на руке. Тот выронил алебарду и рухнул навзничь, жандармы при поддержке пары примкнувших к нам гвардейцев оттеснили остатки расчета и ворвались в образовавшуюся брешь. — Орел и звезда! — грянул боевой клич лейб-гвардии; я поспешил следом и получил шпагой от невысокого полноватого сеньора с цветастым шейным платком. Короткий клинок скрежетнул о кирасу и соскользнул в сторону, а второй раз нападавший ударить не успел, упал с простреленной грудью. Отбросив разряженный пистоль, я обнажил палаш и только тогда осознал, что именно этого человека Ганс Рикель представил мне в качестве нынешнего обер-фейерверкера Сизых псов. Святые небеса! Вот так поворот! Рубанув по шее отступавшего от двух жандармов артиллериста, я смахнул плеснувшую в лицо кровь, и тут в фургоне грохнул выстрел, ближайший ко мне боец упал с простреленной головой. Его напарник ткнул палашом прямо через тент, и кто-то жалобно вскрикнул, выдернутый обратно клинок оказался перепачкан красным. Добить бы, да не судьба — от соседнего фургона уже набегали три головореза с белыми повязками на рукавах. Я парировал первый замах и отступил. Увы, сделал это недостаточно быстро, и жесткий удар оставил на кирасе вмятину, чуть не сбив меня с ног.