На протяжении нескольких поколений великая битва разгоралась между теми, кто полагал, что церковь должна отказаться от своих богатств, и сторонниками мнения, что ей следует сохранить их. Многие священники и монахи считали, что церкви надлежит вернуться к жизни, исполненной изначальной бедности и простоты; в особенности таких взглядов придерживались последователи благочестивого монаха Нила Сорского, жившие в уединенных скитах, в лесных чащах за северным изгибом Волги. Это движение, вдохновляемое суровыми заволжскими старцами, вошло в историю под именем «нестяжателей», хотя большинство жителей Русского, а также многие жители столицы, ласково называли их «нежадными». Но они проиграли битву. Вскоре после 1500 года церковный собор, возглавляемый грозным игуменом Иосифом, объявил, что земли и богатства дают церкви земную власть, желать которой вполне достойно. Тем же, кто придерживался иного мнения, угрожала опасность быть преданным анафеме как еретики. Стефан-священник в душе одобрял бедность. А вот его родич Даниил с таким усердием вел торговлю от имени обители, что игумен монастыря Святых Петра и Павла поставил его надзирать за всеми монастырскими делами в маленьком торговом городке. Если послушать, как Даниил говорил о взятии Казани, его можно было принять за купца или мытаря. – Мы можем оттянуть на себя часть торговли, которая идет через Нижний Новгород и с юга, – с готовностью пояснял он своим тихим голосом, – торговлю шелком, миткалем, ладаном, мылом… – перечислял он по пальцам. – Может быть, будем даже ревень продавать. – По какой-то причине это изысканное лакомство по-прежнему ввозили на Русь с Востока. Но своей главной, тайной миссией, делом всей своей жизни Даниил полагал увеличение монастырских земель. Возможно, он в этом и преуспеет. На протяжении нескольких поколений церковь была единственной частью общества, неуклонно и непрерывно приумножающей свои земельные угодья. Два года тому назад царь Иван попытался ограничить этот прирост земельных владений, настаивая, что монастыри и церкви должны предварительно получать его разрешение, прежде чем принять в дар или купить землю. Однако заставить соблюдать эти правила было нелегко. В центральных регионах Московского царства церкви в ту пору принадлежала примерно треть всех земель. Неподалеку от Русского располагались два имения, которые желал присоединить монастырь. Одно находилось прямо к северо-востоку; этот участок земли некогда вновь перешел в руки князей московских. Возможно, Иван дарует его монастырю, ведь, несмотря на свои недавние попытки ограничить земельные владения церкви, он сам по-прежнему оставался главным, наиболее щедрым дарителем, радевшим о благе церкви. А потом, рядом лежало и Грязное. Отец Бориса сумел удержать свою вотчину, но сможет ли молодой человек, получивший за женой маленькое приданое, не упустить это имение? Даниил улыбнулся. Может быть, и не сможет. Возможно, они отдадут землю монастырю в обмен на право пожизненного владения: так делалось часто. Или сразу продадут. Или будут все глубже и глубже погрязать в долгах, пока монастырь не заберет имение в уплату. С Борисом заключат честную сделку, его не обидят – давние связи его семейства с монастырем послужат тому залогом. Он до конца дней своих проживет с честью, а после его смерти монахи будут молиться за щедрого благотворителя, который совершил богоугодное деяние, даровал им земли. – Мы позаботимся о нем, – повторял Даниил. Монах предвидел только одну трудность, которая могла помешать осуществлению его замысла. Зная о намерениях монастыря, молодой человек мог изо всех сил попытаться сохранить за собой вотчину, подобно тому как поступал его отец. Он мог во что бы то ни стало отказываться брать в долг у монастыря. – Вот тогда-то и придет твой черед, – сказал Даниил Льву-купцу за день до приезда Бориса. – Если молодой боярин захочет занять денег, одолжи, а я поручусь за возврат, – предложил он. – Я позабочусь, чтобы ты не потерпел убытка. Тут Лев рассмеялся, и в его татарских глазах появилась веселая искорка. – Вот вы какие, монахи, – заметил он. А теперь молодой человек, о котором они говорили, подъезжал к ним на санях собственной персоной. Когда они пересекали площадь, Елена, к своему удивлению, услышала, как муж ее сквозь зубы бормочет проклятие. Какой же он странный, угрюмый молодой человек! Но когда она взглянула на него, он печально улыбнулся. – Это мои враги, – прошептал он. – Все они одним миром мазаны! Они все в родстве. – (Четверо мужчин показались ей вполне безобидными.) – А более всего берегись попа, – добавил он. Страх Бориса перед священником основывался на одном-единственном факте: Стефан знал грамоте. Сам-то Борис с трудом мог разобрать несколько слов. Он знал, что многие вельможи при дворе умеют читать и писать, а монахи и игумены в крупных монастырях читали и писали на церковно-славянском языке. Но зачем нужны книги приходскому священнику из крохотной деревеньки? Борису это представлялось чужеземным, подозрительным обычаем. Да кто их читает, эти книги, – одни католики да странные немецкие протестанты, что торгуют с Москвой. Хуже того, книги читают евреи. Ведь никогда нельзя сбрасывать со счетов еврейскую угрозу: Борис знал об этом. Впрочем, под еврейской угрозой он понимал не иудаизм как таковой и не евреев, а христианских еретиков, известных как «жидовствующие». Это была странная секта. Они ненадолго появились в лоне православной церкви в прошлом столетии и были искоренены в царствование Ивана Великого. Некоторые из них, подобно евреям, считали Христа не Мессией, а пророком. Но даже в те времена точно никто не представлял себе природу их ереси. Впрочем, последующим поколениям благочестивых русских вроде Бориса было ясно, что эти люди полагались на логику, утонченные, изощренные аргументы в спорах и на книжную премудрость, а значит, нет им веры. Борис знал, что монах Даниил мечтает захватить для монастыря его земли, это было понятно. Но к чему стремится Стефан, какую цель преследует он? Четверо собравшихся вежливо поприветствовали новоприбывших. Они почтительно улыбнулись Елене. Затем сани покатили дальше, к маленькому домику, как раз за церковью, в дальнем конце площади; там боярина и боярыню уже поджидали управляющий с женой и служанками. Елена улыбнулась, стараясь приободрить супруга, но на душе у нее было тревожно. На следующее утро Борис в сопровождении управляющего отправился осматривать имение. Старый управляющий провел его по всей вотчине. Он служил здесь с тех пор, как Борис был еще мальчиком, и показал себя недурно. Маленький, тихий, щупленький, с густыми, совершенно побелевшими волосами и такими глубокими морщинами, что, казалось, они прорублены ударами топора. Насколько знал Борис, человек он был честный. – Все в наилучшем порядке, как было при твоем батюшке, – заметил управляющий. Борис задумчиво огляделся. В каком-то смысле ему посчастливилось. Царские землемеры, после проведенных Иваном налоговых реформ прибыв в Русское, тщательно оценили имение Бобровых. Площадь его насчитывала немногим более трехсот четвертей. И тут Бобровым дважды улыбнулась удача. Во-первых, дьяки-землемеры решили, что часть земель скудная, а это уменьшало размер податей. А во-вторых, территория имения была лишь немногим больше, чем допускали принятые нормы. Дело в том, что далеко не все русские дьяки-землемеры не умели вычислять дроби. Чаще всего им были известны только несколько: половина, восьмая часть, даже тридцать вторая; треть, двенадцатая часть, двадцать четвертая. Но десятую часть, например, они посчитать не могли; не умели они и складывать или вычитать дроби с разными делителями. Поэтому, выяснив, что плодородная земля в Грязном имеет площадь почти двести пятьдесят четыре четверти, то есть с точки зрения налогообложения четверть сохи и еще одну пятнадцатую, они довольствовались тем, что назначили налог на четверть и одну шестнадцатую сохи, ближайшую дробь, какую могли вычислить, тем самым освободив от уплаты податей почти три четверти. Таким образом, как часто случалось, русские даже там, где им не хватало знаний, остроумно разрешили задачу. По сравнению со многими из тех, кому царь пожаловал имения за службу, то есть поместья, Борису посчастливилось. Большинство из помещиков имело лишь половину того, чем располагал он. Однако сейчас его имение приносило годовой доход в десять рублей. Участие в военном походе обошлось ему в семь рублей: столько стоило содержать себя и кормить лошадей; оружие и снаряжение у него уже имелось. Впрочем, ему надлежало заплатить подати, четыре рубля в год, а еще он задолжал небольшую сумму в Русском, в том числе Льву-купцу. Поэтому дело обстояло так, что, если царь не возвысит и не поощрит его, он постепенно все больше и больше погрязнет в долгах. Однако молодой Бобров не унывал. Он твердо уповал на расположение Ивана: и кто знает, какие богатства это ему принесет? А прямо сейчас… – Думаю, мы сможем удвоить доход от имения, – объявил он управляющему. – Что скажешь? Когда старик замялся, Борис просто отрезал: – Ты же знаешь, что сможем. Именно этого и опасался бедный крестьянин Михаил. Любой крестьянин мог платить дань барину двумя способами. Во-первых, он мог вносить так называемый оброк деньгами или продуктами, а во-вторых, работать на господской земле, и такая повинность называлась барщиной. Обыкновенно крестьянам назначались обе формы дани. В Грязном на земле, до сих пор принадлежавшей Борису, то есть в его личных владениях, крестьяне работали всего день или два в неделю. В добавление они платили ему оброк за землю, которую от него получали. За последние двадцать лет имение лишилось троих арендаторов-кортомщиков: один перешел к другому барину, второй умер, не оставив наследников, а третьему отказали в кортоме. Их некем было заменить, и потому отец Бориса оставил себе тридцать семь десятин хорошей пахотной земли. А хотя размеры кортомы поднимали несколько раз, они не успевали за постоянным ростом цен, наблюдавшимся в последние десятилетия. Михаил платил оброк тридцатью шестью мерами ржи, таким же количеством ячменя, кругом сыра, пятьюдесятью яйцами, восемью деньгами и телегой хвороста. Кроме того, ему вменялось в обязанность пахать почти две чети господской земли, и у него уходил на это один неполный день в неделю. В его договоре с Борисом не указывалось особо, как именно ему исполнять свои обязанности перед барином. Если бы Борис захотел изменить условия кортомы, то вполне мог это сделать. А зерно росло в цене. – Что ж, – весело заметил Борис, – можем уменьшить крестьянский оброк и повысить барщину. Урожай зерна, который он мог собрать со свободных наделов, если крестьяне будут работать на него два или три дня в неделю, будет стоить куда больше, чем кортома, которую они сейчас ему платят. Его доходы многократно возрастут. А крестьяне, само собой, обеднеют. – Для начала прямо сейчас введем двухдневную барщину, – объявил он. Если крестьяне станут работать больше, а еще к ним присоединятся рабы-татары, то перед ним откроются куда более радужные перспективы. Два месяца спустя по требованию Бориса Лев-купец с почтением вошел в его дом. Он знал, зачем его пригласили. Небо было серое, улица – буро-серая. Только снег вдоль деревянных заборов отчасти напоминал о том, что не весь мир печален и скучен. Льва удивляло, что молодой боярин и его супруга до сих пор не вернулись в Москву. Он полагал, что здесь они томятся от тоски. Нельзя сказать, что в деревне Борис жил в праздности: он тщательно осмотрел все, чем располагало его имение. Михаил, бедный родственник купца, пожаловался ему: – Отец его был совсем другой. А от этого ничто не ускользает. Сущий татарин вроде тебя, Лев. Купец, хотя и сочувствовал родственнику, не мог не восхищаться Борисом и его хозяйственной сметкой. «А ну как он удивит их всех, сохранив за собой имение?» – думал он, сухо веселясь. Самому-то ему было совершенно все равно. Шагая по улице, Лев прекрасно отдавал себе отчет в том, как вести себя во всех этих интригах. У него не было прочных связей ни с одной из враждующих сторон, да он и не собирался их устанавливать. Главной его задачей было выжить. Для купцов вроде него настали благоприятные времена. На престол взошел энергичный молодой царь, и кто знает, какие возможности теперь представятся таким, как он? Достаточно только посмотреть, например, на северян Строгановых, роду-племени, как и он сам, крестьянского, – богатеющих на глазах солеторговцев, которые, по слухам, пользуются благосклонным вниманием самого царя. К ним надлежит приглядываться, им надобно подражать. А чтобы выжить, следует ладить со всеми. В Русском должно прежде всего поддерживать хорошие отношения с монастырем, которому и принадлежит вся эта деревушка. Но даже тут следует проявлять осторожность. Той частью церковных владений, на которую зарились московские цари, были ценные маленькие городки, и по временам власти находили предлоги, чтобы завладеть ими. Если такое случится, молодой хозяин Грязного, служилый человек царя, мог внезапно сделаться важным лицом – кто знает? Осмотрительно взвешивая по пути все «за» и «против», Лев дошел до прочного, двухэтажного деревянного дома с широким внешним крыльцом, где его уже в одиночестве поджидал Борис. Он казался немного бледным, в нем чувствовалась какая-то напряженность, но он немедля приступил к делу: – Как тебе хорошо ведомо, в сем году доходы от Грязного вырастут многократно. А пока мне надобна ссуда. – Добро, что обратился ко мне, – вежливо отвечал Лев, словно бы и знать не знал, что Борис уже просил в долг у двух купцов победнее, но те предложили ему условия, которые пришлись ему не по вкусу. – Думаю, мне нужно пять рублей. Лев кивнул. Это была весьма скромная сумма. – Могу тебе их ссудить. Твое имение – хороший залог. А роста возьму по рублю на каждые пять. Значит, всего пятую часть. Борис от изумления открыл рот. Это и в самом деле были великодушные условия, менее половины того, что требовали иные кредиторы, а этой зимой в Москве он даже слышал о том, как один заемщик платил своему заимодавцу по сотой части в день! – Моя корысть в том, чтобы наживать себе не врагов, а друзей, боярин, – улыбнулся Лев. – Что боярыня Елена Дмитриевна, здорова ль? – вежливо добавил он. – Да, вполне. Не промелькнуло ли на миг выражение озабоченности на его лице, которое минуту тому назад сияло от облегчения? Лев толком не знал. В городе о молодой жене Бориса говорили как о добронравной, кроткой, мягкой. Мало кто в Русском видел ее воочию, кроме двух служанок да попадьи, которая ее навещала. Она не появлялась на людях, и Борис принял правильное решение, призывая священника совершать богослужение в ее покоях, вместо того чтобы выставлять ее на обозрение любопытствующей черни в церкви. Сказав еще несколько любезностей, Лев удалился и вскоре уже снова переходил рыночную площадь. А дойдя до середины ее, он с удивлением остановился, увидев двое просторных саней, запряженных красивыми конями: они под звон бубенцов выехали на площадь и повернули к дому, откуда он только что вышел. Судя по крикам возчика и богатым мехам, в которые были укутаны приезжие, они прибыли из Москвы. Жизнь в Русском представлялась Елене странной, настолько городок был тихий и сонный. Впрочем, она и сама не знала, чего ожидать от этого нового существования.