— Это не мои вещи, — хмурюсь, рассматривая стопку, которую он водружает на кровать. — Эта лучше, — сегодня у Брюнета вновь отличное настроение. Лучше-то лучше, но мои вещи были настоящим тряпьем, не хватало проколоться на такой мелочи. Но, кажется, думаю о сотрудниках СБ слишком плохо. Одежда выглядит потрепанной и тонкой. — В нее вшиты специальные нити, помогающие сохранить тепло тела, — гордо поясняет Питер. — А ботинки влагонепроницаемые. — Здорово, — бормочу без энтузиазма. Вроде бы, все сказано, но Пит мнется на пороге. — Ты что-то хотел? — не то чтобы мне улыбалось вести с ним длительные беседы, но грубить почему-то желания нет. — Можно вопрос? — Валяй. — Почему ты не попросил Коннери хотя бы организовать встречу с отцом? Он на другом континенте, но на флайере это два часа лёту, полковник мог бы устроить. В глазах парня искреннее недоумение, а я не знаю, как ему объяснить. Тому, кто не был на моем месте, не понять, да и незачем. Не смогу объяснить, что не могу увидеть отца спустя четыре года только затем, чтобы сказать: “Я попробую что-то сделать”. Дать надежду, не имея ни малейшей гарантии того, что что-то получится. Заявиться сейчас и показать, что его ребенок не сыт, не в безопасности и не счастлив. Будет ли ему легче встретить меня на несколько минут, увидеть, что со мной стало, и снова расстаться на неопределенный срок, а весьма вероятно, что навсегда? А кого увижу я вместо человека, которого выводили из зала суда?.. Нет, мы или встретимся, чтобы никогда не расставаться, или останемся в памяти друг друга теми, кем были когда-то. И точка. — Ни к чему это, — отвечаю таким тоном, что у Пита пропадает всякое желание задавать вопросы. — Э-э… — Брюнет теряется. — Ну, я тогда пойду. Приду за тобой вечером. Киваю, отпускаю его жестом ленивого императора. Дверь ползет за его спиной и возвращается на место. Я снова в одиночестве. Какое блаженство. *** Оставшийся день лежу на кровати, закинув руки за голову, и смотрю в потолок. Хорошо бы выспаться напоследок, но сон не идет. Мысли так и кружатся в голове. И самая главная из них — могу ли я верить “верхним”. Ответ очевиден: конечно же, нет. Уже слишком давно никому не верю, чтобы внезапно научиться доверять и полагаться на кого бы то ни было. Поверить — значит раскрыться, обнажить часть себя из-под брони, а значит, и подставиться под удар. Что если никто и палец о палец не ударит ради моего отца, буду я хоть из кожи вон лезть? Может быть, стоит воспользоваться преимуществом, прийти к Проклятым и сразу же рассказать, что к чему, мол, парни, на вас идет охота, берегитесь? Кто знает, возможно, Коэн будет благодарен за информацию, и мне достанется “хлебное место” в его банде? “Хлебное место”… Усмехаюсь своим же мыслям. Если бы мне хотелось места под покровительством кого-то старше и сильнее, кто мешал мне подхалимничать Бобу и другим, как Глен? Иногда мне кажется, что от меня ничего не осталось, меня нет, есть только тело, умеющее делать простые функции. А иногда, что что бы со мной ни происходило, меня не переделать. Не умею по-другому, не могу идти против себя. И, хотя пытаюсь рассуждать хладнокровно, прекрасно понимаю, что никогда и ни за что не буду преклоняться перед такими, как Фредерик Коэн. Еще не подошло время, а я уже встаю с постели и одеваюсь. Лучше не думать. У меня это прекрасно получалось последние годы. Мысли о будущем — самая страшная пытка. А надежда — наказание. Когда за мной приходит Питер, просто сижу и жду его. Мне нечего собирать, у меня ничего нет, и мне ничего не дают с собой, кроме того, что уже надето. Брюнет серьезен и даже хмур. Кажется, я — самое важное задание в его недавно начавшейся карьере. Так и хочется сказать: Пит, расслабься, таких, как я, ты встретишь еще сотни, а потом привыкнешь и научишься перешагивать, даже не замечая. Но молчу. Мы вдвоем идем к флайеру в гараж. Коридоры пусты, в ночное время свет приглушен. Кажется, будто не спим только я и Питер. Коннери не появляется. Садимся во флайер на пассажирские места. Водитель заводит машину. Двери гаража поднимаются, и мы взмываем в ночное небо. — Все файлы подчищены, — говорит Пит. В салоне не горит свет, вижу лишь блеск его глаз и с трудом угадываю в темноте силуэт. — Любая информация о том, что ты родом из Верхнего мира, убрана. — Вы мне хоть имя-то оставили? — хмыкаю. Но мое “хмыканье” не сбивает Питера с серьезного тона. Он собран, как еще никогда на моей памяти. — Имя, дата рождения, отпечатки рук и сетчатки, — перечисляет он, — все на месте. Убрана информация о родителях. В досье проставлено: “неизвестны”. Теперь ты выходец из приюта Имени Кингсли, где воспитывался до двенадцати лет, пока не достиг возраста, пригодного для работы. Далее все, как было на самом деле: завод, стычка с Робертом Клемменсом, арест. Молча перевариваю информацию, потом спрашиваю: — Почему именно Кингсли? Что если в банде есть кто-то из этого приюта? Шуршит одежда, и догадываюсь, что Питер пожимает плечами. — По нашим данным, таких нет, — отвечает не слишком уверенно. Поджимаю губы. Хочется заорать, но привычно сдерживаюсь и медленно выдыхаю, выпуская пар. — Хорошо, — говорю холодно, — арест. Дальше? — Побег, — в голос Пита возвращается уверенность. Еще бы, ведь эта легенда черным по белому прописана в досье. — И каким же образом? — Везение. Удалось убежать при перевозке из временного изолятора. — Под пулями? — интересуюсь. — Здесь можешь придумать сам, — получаю ответ. Не сомневайтесь, придумаю нечто правдоподобнее. Откидываюсь на спинку сидения и прикрываю глаза. Повисает молчание, слышно лишь гудение флайера. Нам больше нечего обсуждать. И я, и Пит понимаем, что их легенда трещит по швам, стоит лишь копнуть. Но не могу и не хочу высказывать претензии. Пусть все будет, как будет. Все еще не открываю глаз, но чувствую, как аппарат идет на снижение. Значит, прилетели. Водитель опускает флайер на окраине, предварительно выключив фары, чтобы местные не заметили. — Ты готов? — спрашивает Питер. К этому нельзя быть готовым. — Порядок, — бормочу, отстегивая ремни безопасности. — Значит, до встречи? — До встречи, — откликаюсь эхом. Сегодня двенадцатое число, а это значит, что до нашей возможной встречи две недели. — Удачи, — слышу голос Питера, когда уже спрыгиваю в снег, но не отвечаю и не оборачиваюсь. Поднимаю воротник куртки и плетусь к ближайшим баракам. 5. Планету Аквилон открыли всего какие-то три сотни лет назад. Вдалеке от основных торговых путей, небольшая планета с силой притяжения и составом воздуха, схожим с Земным. Никто и не ждал, что Аквилон когда-либо займет значимое место на политической арене Вселенной, но что она пригодна для жизни стремительно увеличивающегося в количестве человечества, решили сразу. Заселение началось с южной части планеты, потому как там оказался более мягкий климат. Часто идущий снег и сильный ветер замедляли строительство, но, тем не менее, прошло несколько десятков лет, и на Аквилоне воздвигли настоящие города, которые могли бы сравниться своим великолепием с городами Лондора, Нового Рима и даже самой Земли. Северное полушарие использовалось только в промышленных целях. Здесь добывали и перерабатывали полезные ископаемые, построили огромные, никогда не засыпающие заводы. Было решено, что жить в подобных климатических условиях некомфортно и опасно для здоровья, поэтому люди только приезжали сюда на заработки в командировки со строго ограниченными сроками. Полезных ископаемых было море. Несмотря на неудобное расположение, Аквилон завязал торговые отношения с другими планетами. Сотни грузовых рейсов, казалось, деньги текли нескончаемым потоком. Казалось… А потом на Вселенской арене появилась Эдея, планета, торгующая теми же ресурсами, что и Аквилон, но расположенная гораздо ближе к основным маршрутам. Эдея установила меньшую цену на товар, а при учете еще и меньших трат на доставку в связи с близким расположением, экономия выходила колоссальная. Сначала объемы продаж сократились, а затем экспорт и вовсе сошел на нет. А правительство стало смотреть на север. Все началось с того, что на север ссылали неугодных, в основном политических преступников. Заводы сократили объемы производства, так как экспорт заглох, хозяева заводов уже не могли платить достойные зарплаты работникам. Люди отказались работать за гроши и разъехались. Зато нашлись те, кто был готов работать не за деньги, а за тарелку похлебки. Многие разорились, и, чтобы не умереть с голоду, отправились на север. А потом кто-то остроумный употребил в прессе выражение “Верхний и Нижний мир”. И понеслось. Лет через пятьдесят Нижний мир населяли уже одни бедняки. Работоспособным возрастом приняли двенадцать лет. Большинство тюрем перевели в Нижний мир. В Верхнем осталась всего одна, так называемая тюрьма для элиты, в которой родственники заключенных оплачивали государству содержание узников в человеческих условиях. Аквилон не мог прокормить всех, а численность населения росла, поэтому “ссылка” в Нижний мир стала прекрасным выходом: здесь люди вымирали сами и не горели желанием рожать детей. Никто не удосужился даже построить тут капитальные здания, не считая заводских построек, люди ютились в плохо отапливаемых бараках. На ремонт, естественно, также не выделялось средств. Бараки ветшали, жильцы замерзали на смерть в собственных домах, а выжившие по-прежнему ходили работать на заводы, чтобы иметь возможность питаться. А при удачном стечении обстоятельств можно было даже надеяться на получение комнаты в общежитии, где была пригодная температура для жизни, и, засыпая, можно было быть уверенным, что на утро проснешься… А еще через десяток лет жилых домов за пределами заводов почти не осталось. Все жители Нижнего мира работали на заводах. Вне территории производства сколачивались банды, которые чаще не вели оседлый образ жизни, а бродили от одного полуразрушенного строения к другому в поисках наживы. Откуда мне было знать об этом, будучи жителем Верхнего мира? Мой отец был уважаемым членом общества. У него была престижная работа, собственная строительная фирма, имеющая госконтракт. Большинство новых жилых домов в Верхнем мире были построены именно ей. Мы жили как в сказке и считали это нормой. Откуда нам было знать, что в часе полета флайера умирают от голода и холода дети? Что люди гибнут от ужасных жилищных условий и от отсутствия профессиональной медицины? Действительно, откуда нам было знать? Мы ведь и не интересовались, у нас все было хорошо. Было… Иду по скрипучему снегу, уткнувшись носом в высокий воротник, и зачем-то снова и снова прокручиваю все в мыслях. Пришло бы мне в голову рассуждать о несправедливости жизни, сиди я сейчас в тепле и уюте? Нет. От мыслей уже ноет в висках. Мне дали задание, не соизволив ни составить план действий, ни как следует проинформировав. Где-то здесь бродит банда Проклятых. Где их искать? Как втереться в доверие? Не думаю, что у меня располагающий к себе вид.