— Ясно. Иди сюда, — протягиваю ему полученные мародерством ботинки. Мышонок шарахается и находит отговорку своему страху: — Они большие! Чувствую, что если пробуду еще некоторое время в непосредственной близости от убитого мной человека, то непременно сяду в снег и разревусь. Поэтому добавляю металла в голос: — Плевать. Подвяжешь! — слова не расходятся с делом, приседаю, стягиваю куртку с мертвого тела, еще теплого и податливого под моими непослушными пальцами. Затем поднимаю нож, обтираю о снег и отрезаю от нижней рубахи тонкие длинные полосы. — Держи, — протягиваю Мышонку лоскуты. — И куртку надевай. Пацан слушается. Дрожит, но послушно сует ноги в огромные для него ботинки. Просовывает под подошву ткань и несколько раз обвивает подъем и завязывает узел на лодыжке. То же самое проделывает со второй ногой, а затем накидывает на себя куртку. Ему неприятно брать вещи этого типа, но, кажется, теперь он боится меня не меньше, чем его. — Ему они больше не понадобятся, — говорю сухо. Выпрямляюсь, складываю нож, убираю в карман. — Ты такой смелый, — внезапно выдает Мышонок, смотря на меня в священном ужасе. М-да. — А ты дурак, что полез к тому, кто втрое старше и крупнее тебя. — Он забрал мамино! — он переизбытка чувств Мышонок даже притопывает ногой в огромной ботинке. Вздыхаю и говорю неожиданно мягко даже для себя: — Твоя мама здесь, — касаюсь указательным пальцем виска, — и этого никому не отнять. Резко замолкаю и прокашливаюсь, чувствуя себя неловко из-за минутной слабости. Так, надо собраться, взять себя в руки и напроситься с пацаном. Или, на худой конец, проследить за ним. — Иди домой, — говорю равнодушно, — или где ты там живешь, пока друзья этого парня тебя не нашли, — и отворачиваюсь. Иди, Мышонок, мне совсем неинтересно, у меня куча своих дел… — А ты пойдешь со мной? — ребенок, ну нельзя быть таким предсказуемым! — Коэн всегда говорит, нам нужны смелые парни, и будет рад всем, кто умеет за себя постоять. — Коэн? Кто это? — щурюсь. Солнце слепит глаза, и я не могу понять, с каким выражением мальчик произносит имя. — Коэн, наш главный, — с готовностью поясняет Мышонок, — ты о нем не слышал? Дергаю плечом: — Не приходилось… — Пойдем, они недалеко, — парнишка начинает пританцовывать от нетерпения, болезненно напомнив девочку из моего утреннего сна. — Пошли, — соглашаюсь. — Кстати, меня зовут Кэмерон, можешь звать меня Кэм. 6. Мы идем в молчании. Вернее, сначала Мышонок без перерыва болтает, видимо, от переизбытка впечатлений, но потом видит, что я морщусь от каждого его слова и если и отвечаю, то сквозь зубы, и мудро смолкает. Знаю, веду себя не дальновидно. Этот мальчик, к тому же, обязанный мне жизнью, сейчас способен дать огромный объем информации, которую впоследствии мне придется добывать с трудом. Но сейчас я совершенно не в настроении. Отвертка в глазу Боба — чистой воды самозащита, к тому же, он остался жив. А этот тип (не знаю его имени и, бог даст, никогда не узнаю) непосредственно моей жизни не угрожал. У меня была возможность отсидеться в заброшенном бараке и даже уйти в тот момент, когда несостоявшийся убийца объяснил свою позицию. Ему не было до меня дела. Несмотря на погружение в неприятные мысли, замечаю, что шагающий рядом Мышонок, забавно переставляющий ноги в большой обуви, периодически обхватывает себя руками, а только видит, что я обращаю на него внимание, немедленно убирает руки в карманы. — Ребра? — Угу, — шмыгает носом мальчишка. — Тебя надо перевязать. — Сейчас доберемся до дома, там помогут, — Мышонок говорит настолько уверенно, что меня берут сомнения. — Помогут-помогут, — видимо, мальчишка замечает скептицизм в моем взгляде. — Они — моя семья. Семья… Прекрасно помню снимок того, что вначале мне показалось пугалом. Сильно подозреваю, что бедолага тоже считал себя членом “семьи”. — Как ты попал к ним? — пересиливаю себя и задаю вопрос. — Я остался сиротой, — отвечает, будто этим все сказано. Молчу, и он таки продолжает: — Я сбежал из приюта, и скитался. Проклятые наткнулись на меня и приютили. — Почему? — Не знаю, — Мышонок снова шмыгает. — Нет, — мотаю головой, — почему сбежал из приюта? — не понаслышке знаю, что такое приюты Нижнего мира. Мне “посчастливилось” пробыть там всего несколько месяцев до моего распределения на завод. И могу сказать, что жизнь в каморке общежития при заводе показалась мне гораздо терпимее. — Били? Мышонок опускает голову и кивает. Его щеки становятся пунцовыми. Ему стыдно за то, что его били, и он не смог этого вытерпеть. — А ты бил? — спрашиваю. — Что? — вскидывает голову. — Ты, спрашиваю, бил? Бил кого-то, кто младше и слабее тебя? Глаза мальчонки округляются. — Нет. — Тогда чего краснеешь? Он так долго смотрит на меня во все глаза, что спотыкается и растягивается на снегу. Приходится его поднимать за шиворот. Мышонок ойкает, адреналин покидает кровь, и теперь боль в ребрах дает о себе знать все больше. — У вас там есть кто-то, кто сумеет правильно перевязать? — интересуюсь. — Райан, он все умеет! — сообщает Мышонок с такой гордостью за товарища в голосе, что хочется зажмуриться. Если не ошибаюсь, Райан Кесседи — главный помощник Фредерика Коэна, главаря банды, тот самый, о ком данных еще меньше, чем о Мышонке. Он еще и мастер-золотые руки? Интересно. — Пришли, — сообщает Мышонок, указывая на длинное ветхое строение. — Туда. Прищуриваясь, вглядываюсь. Это жилой барак, самый обычный, и уж точно не походящий на место дислокации преступной группировки. Между специально вбитых столбов протянуты веревки, на которых сушится белье, среди которого заметны детские вещи, крыльцо очищено от снега, наледь сколота. — Вы живете здесь? — удивляюсь. — Не совсем. В подвале, — поясняет Мышонок. — А здесь живет Гвен и ее семья. Остальные комнаты заброшены. Гвен — это Гвендолин, она еще молодая, но ее уже обрюхатили, и она каким-то чудом родила. Живут тут с матерью и с дитём… Ой! — моя оплеуха перебивает его повествование. — Ты чего?! — Мал еще осуждать, — отвечаю сухо. Мышонок розовеет: — Да я это… просто… — Повторил чужие слова, — знаю и без него. — Ладно, пошли. Мышонок срывается с места и тарабанит в покосившуюся дверь. — Кого несет? — слышится изнутри старческий голос. Щелкает задвижка, и на пороге появляется пожилая женщина. Действительно пожилая, что в Нижнем мире с его уровнем смертности чуду подобно. — Привет, Рында, — панибратски здоровается Мышонок, за что мне снова хочется его огреть, — мне пройти. Теперь понятно, вход в подвал через дом непосредственно. Если власти начнут проверять местность, они постучат, и им откроет эта женщина, которая знать не знает, естественно, ни о каких Проклятых. “Какие Проклятые, сынки? Тут только я да дочка с приплодом!”… — А этот? — женщина хмуро смотрит в мою сторону. — Он со мной, — Мышонок пытается гордо выпятить грудь, но тут же складывается пополам от пронзившей ребра боли. То-то же, хвастун. — С Коэном будешь сам разбираться, — равнодушно пожимает хозяйка плечами и пропускает нас внутрь. В доме полутемно. Возле печи возится молодая женщина в заштопанном платье, должно быть, та самая Гвендолин. Прямо по полу ползает от силы годовалый ребенок. От печи в помещении тепло. Сразу же расстегиваю куртку. — Привет, — Гвендолин улыбается мне усталой улыбкой, и не думая интересоваться, что я за птица, и что мне нужно. Должно быть, привыкла, что дела Проклятых — не ее забота. — Привет, — бодро отвечает за меня Мышонок. — Здравствуй, — откликается она снисходительно. Ей не больше двадцати, но двигается женщина, будто ей давно за сорок, а у нее на плечах мешок с углем. Чувствую себя неуютно, переминаюсь с ноги на ногу. — Пошли, — Мышонок уверенно шагает за перегородку в углу комнаты, где обнаруживается дверь, стучит.