Моя связь с родителями всегда была крайне крепка. Добродушного отца я любил безоговорочно, но по его примеру становиться таким же податливым в общении с матерью не желал, а потому, смотря на отца, вёл себя с матерью прямо пропорционально отличимо от его поведения. С матерью же у меня была особенная близость. Я искренне любил её и восхищался её стойкостью в сложных ситуациях, и решимостью в спорных моментах. Таким женщинам просто жизненно необходимо управлять по меньшей мере крупным холдингом, и потому я первое время не понимал, каким образом моя мать остановила свой выбор на роли домохозяйки, пока наконец не осознал, что на самом деле она никакая не домохозяйка и в действительности она всерьёз управляет внушительным холдингом – моим отцом. Неспроста говорят, будто в семье муж является головой, а женщина шеей – куда шея повернёт, в ту сторону голова смотреть и будет. Мой отец был отличной головой. Но мать была ещё лучшей шеей. В детстве мать обожала держать меня на руках. Лет до семи она тискала меня со словами: “Ты мой будущий король, единственный наследник своего отца, мой красавец”. Я всегда смеялся с этих её слов, не осознавая их вес. На ночь мне читал сказки отец, но именно мать будила меня каждое утро, водила в зоопарки, покупала мне невообразимые игрушки… Одно из ярчайших воспоминаний, связанных с мамой: она пускает огромные мыльные пузыри, а пятилетний я с восьмилетней Августой бегаем за ними и, под весёлый смех мамы, ведём счёт лопнутым нами пузырям. Весь тот солнечный летний день мы провели втроём – я, сестра и мама – никакой прислуги и отца не было рядом с нами до заката солнца. Мама собственноручно напекла нам вкуснейших блинчиков с творожной начинкой, она много смеялась и целовала нас обоих в макушки, говорила нам любовные слова, даже разрешила объесться шоколадными конфетами и полдня провести за просмотром мультфильмов… Гораздо позже, уже войдя в подростковый возраст, я узнал о том, что у нашей матери было не самое лёгкое детство. Я всегда догадывался, что за непростым характером этой стальной женщины кроется какая-то не менее тяжёлая история, но я никогда не вникал в подробности. Знал только, что её детство прошло в бедности, что она рано и тяжело потеряла отца, а вскоре после своего совершеннолетия лишилась и матери. Я знал, что до встречи с моим отцом она слишком долгое время прожила в одиночестве, и потому не удивлялся тому, что она никогда не умела с лёгкостью воспринимать чью-то любовь по отношению к себе и демонстрировать кому-либо свою собственную. У моей матери были тяжелые детство и юность – с чего бы ей в более зрелом возрасте быть добродушной простушкой, каким всегда являлся мой отец, выросший в идеалистическом лоне благополучной и обеспеченной семьи? Первые два десятилетия своей жизни я сполна одаривал любовью свою мать. Особенно я любил наблюдать за тем, как при общении со мной или Августой она превращается из стальной леди в обыкновенную женщину. Только мы, её дети, способны были снять с неё доспехи и кольчугу, за которыми она пряталась от всего мира, как от коварного врага. Даже у отца не удавалось смягчить её так, как это получалось у меня с Августой. С возрастом, конечно, я стал отдаляться от неё: учёба в университете, заинтересованность противоположным полом, вникание в суть отцовского бизнеса – всё это занимало меня куда больше, чем обмен любезностями с матерью. Впрочем, она даже в самые активные мои годы, в которые я мало думал о своей семье и много о себе, не забывала напоминать мне о долге ребёнка перед родителями. Так что отец с матерью никогда не выпадали из моего поля зрения, даже когда я сам выпадал из их поля, что зачастую происходило во времена моих длительных поездок за границу. Так что если Лурдес Крайтон и может чем-то гордиться в своей жизни, помимо своего влияния на бизнес мужа и отсутствия глубоких морщин на своём лице, так это тем, что она смогла создать достаточно прочные узы с обоими своими детьми, чтобы в старости не переживать о перспективе попадания в престарелый дом, что в прошлом году случилось с одной из её подруг. Мы с Августой безоговорочно любим её, как не любит её больше никто, потому что только нам она позволяет показывать себя без устрашающей брони, вне которой она является самой обыкновенной, когда-то травмированной тяжелою юностью, а ныне уязвимой женщиной с потерянным взглядом. Вернувшись сегодня домой после ужина, я всё же решил подойти к ней первым. После того, как отец пересел в инвалидное кресло и мне пришлось взять на себя весь его бизнес, в котором я к тому времени, благо, уже досконально разбирался, мои отношения с матерью стали постепенно ухудшаться. При нахождении отца у власти компанией Coziness фактически правила мать. Она была не просто десницей директора – зачастую именно она принимала важнейшие решения, от которых зависело развитие компании: сотрудничество, финансы, расширение потенциала, инвестиции, спонсорство – всё проходило через неё и лишь затем ложилось на стол отца в виде идеально оформленного документа. Однако меня подобное ведение дел не устроило с первого же дня моего правления. Лично изучив документацию компании, я, при помощи юриста и бухгалтера, которым всецело доверял, подтвердил свои неприятные подозрения: компания Coziness тратила большую часть своего бюджета на “непредвиденные расходы”. Чтобы прекрыть эту “непредвиденную” утечку, для начала я уволил семьдесят пять процентов штата, пятьдесят процентов из которых отправились прямиком на давно заслуженную пенсию, и привёл в компанию людей, которым доверял. Так выяснилось, что восемьдесят семь рабочих мест, прежде представляющих из себя “пустышки”, всего четырнадцать молодых специалистов способны покрыть качественным, результативным трудом. Как только мать узнала о столь серьёзной перестановке кадров, она мгновенно набросилась на меня, требуя вернуть на работу старых-добрых-верных друзей нашей семьи, их детей и их жён, которых, как я лично выяснил, наша компания до сих пор содержала не за их трудолюбие и отнюдь не ради пользы, а за их красивые глаза и ради призрачной дружбы. Я остался непоколебим: в бизнесе мне необходимы трудолюбивые специалисты, а не улыбающиеся нахлебники. Когда же спустя неделю после переформирования кадров мать попыталась остановить процесс реформации бухгалтерии, я не ходил вокруг да около на цыпочках, чтобы сообщить ей, что отныне в этой компании всё буду решать я и только я. Консервативные взгляды матери противоречили моим прогрессивным. Может быть, они когда-то и были действенными, но из того, что увидел я, вникнув в подноготные дела Coziness, методы матери были шаткими, бухгалтерия же и вовсе была весьма смутно освещена, и большинство её решений, очевидно, уже давно начали тормозить компанию в развитии. Услышав от меня слова об отстранении от дел, пусть даже они прозвучали и в мягкой форме, и с приправой вроде обещания роскошного отдыха на островах, мать рухнула в кресло. Она считала, что после того, как по состоянию здоровья отец отошёл от правления, я буду долго вникать в суть дела, буду неопытен и буду нуждаться в её поддержке… Она думала, что для начала она возьмёт правление компанией в свои руки, по крайней мере до тех пор, пока я не освоюсь с этим незнакомым мне делом… Но правда заключалась в том, что к моменту своего прихода в компанию я уже хорошо был знаком и с этим делом, и с его старой политикой, претящей той, которую с первого же дня обретения власти начал выстраивать я. С тех пор мать с каждым днём теряла всё больше власти в чертогах Coziness и спустя пять лет моего успешного правления всё её влияние свелось до владения двадцатью пятью процентами акций. Естественно её это злило, естественно я не хотел делать ей больно, но и мои действия по обрыванию этой пуповины были так же естественны: мать не желала переучиваться или просто менять свои взгляды на ведение бизнеса – она желала подавить мои взгляды своими, – я же был слишком силён и умён, чтобы позволять кому бы то ни было, пусть даже родной матери, управлять моим делом. Так все финансы матери свелись к выплатам процентов по акциям, а её любовь ко мне сменилась молчаливым разочарованием: она растила короля, при котором видела себя королевой-регентшей, но на трон взошел не ребёнок, а взрослый мужчина, не нуждающийся в покровительстве регента. Я считал, что вскоре мать успокоится и смирится с новым положением вещей в семье, и в бизнесе, думал, что она сможет сосредоточить своё внимание на загремевшем в инвалидное кресло отце или на путешествиях, но отец предпочёл нанять себе сиделку, а путешествовать мать никогда не любила, страдая от джетлага даже при перемещениях на малые расстояния. И потому, не нашедшая себя вне семейного бизнеса, она всё ещё продолжает питать беспочвенные надежды на возвращение себе власти в Coziness, которые я всё ещё категорически обрезаю, из-за чего наша близость стала заметно более напряжённой. С некоторых пор мать полюбила уединяться по вечерам в своей спальне. Попадание отца в инвалидное кресло совпало с климаксом матери, который она переносила очень сложно. С тех пор родители начали спать в разных спальнях, соседствующих друг с другом, чтобы во сне не мешать партнёру. То есть у них уже более пяти лет не просто раздельные кровати, но раздельные комнаты. Моему отцу только шестьдесят пять, матери шестьдесят и, подозреваю, сексуальной жизни между ними давно не осталось. Они даже ладят между собой с заметным трудом, причём с каждым годом именно отец всё меньше выносит общество матери. Сколько себя помню, они никогда при мне не ругались по-крупному – просто не понимали друг друга. Сейчас же, когда отца слишком сильно накрывает непонимание, он перестаёт притворяться безразличным к словам или действиям матери и просто выкатывается из комнаты на своей коляске. В последние месяцы он стал ретироваться из комнаты просто из-за того, что мать в неё только входит. Мне не хочется допускать подобных мыслей, но я достаточно проницателен и потому я подозреваю отца если не в измене, тогда в желании изменить матери. Я вижу, как он улыбается в присутствии своей сиделки, пятидесятилетней Мадлен Глас, работающей с ним уже пятый год, и вижу, как она улыбается ему в ответ и каким взглядом смотрит на него. Но я ничего не собираюсь с этим делать. Потому как я вижу холодность матери, проявляемую по отношению к отцу. Как мужчина, я не виню отца и даже почти могу его понять, но неприятное ощущение меня всё равно не отпускает. Мать была холодна с ним столько, сколько я себя помню – она со всеми и всегда холодна – однако это ведь не помешало ему влюбиться в неё, сделать её своей женой и матерью двух своих детей. Почему вдруг эта же пресловутая холодность в итоге смогла послужить причиной его украдких взглядов в сторону другой женщины? Мадлен просто служанка, за трудолюбие и доброту которой мы платим большие деньги. Наверняка отец запутался, забыл, что присмотр за ним – её работа, а не её личное и безвозмездное желание. Но почему эту ситуацию игнорирует мать? Она всегда была примером супружеской верности, не позволяла посторонним мужчинам, даже высокопоставленным дипломатам, флиртовать с собой даже в шутку. И тем не менее, она, я уверен в этом, прекрасно видит заинтересованность отца другой женщиной, но не придаёт этому значения. Считает ли она, что инвалид по ногам не сможет заняться сексом с вполне здоровой женщиной, что в действительности является серьёзным заблуждением, либо она размышляет в совершенно ином русле, однако она всерьёз игнорирует отца и его отстранение от неё. При такой политике мои старики рискуют развестись на старости лет. По крайней мере мой прогноз относительно наиболее вероятного исхода: ещё потерпят пару лет и точно разойдутся. Как и ожидал, я нашел мать в её спальне. Она уединялась по вечерам не для того, чтобы почитать книгу или поразгадывать сканворды, чем обычно занимал себя отец. Она предпочитала занимать себя просмотром мировых новостей или одиночными карточными играми – любимые “Камень преткновения” и “Лекарство от скуки”. Я обожал Канаду и желал туда вернуться, так что покупку дома в Роаре считал чем-то наподобие приобретения сезонного убежища. И тем не менее вся моя семья крайне взбудоражилась моим приобретением и уже месяц как гостила в моём доме, обстановкой которой моя мать позволила себе заняться дистанционно, чему я не мешал, рассудив, что до тех пор, пока она будет отвлечена на обустройство этого дома, она не будет пытаться влезть в дела компании, в очередной тщетной попытке подмять все дела под себя. Впрочем, и здесь произошла осечка: мои вкусы всегда разительно отличались от её, отчего мне теперь не нравился тот полудворец полулордов, в который превратился мой дом, в котором я рассчитывал найти уют и никак не помпезность. И вот теперь она узнаёт, что я решил перекроить все её труды под себя. И плюс к этому, перекраиванием обещает руководить моя бывшая девушка. И моя мать узнаёт обо всём этом совершенно случайно… Я почти понимал её негодование. Остановившись напротив постели, в которой, закутавшись в махровый халат, с шапочкой для сна на голове умиротворённо сидела мать, я засунул руки в карманы брюк, после чего хозяйка комнаты всё же оторвала свой взгляд от разложенного на пледе перед ней пасьянса. – Удивлён, что ты помнишь её имя, – решил начать я. – Ещё бы мне не помнить! В конце концов, эта Тереза была единственной девушкой, которую ты решился мне представить. Я сдвинул брови. Нет, всё было не так. Тогда не я принял решение представить Терезу матери – мать застала нас врасплох, чем не оставила мне выбора. Откровенно говоря, до Терезы я ни с одной девушкой не встречался так долго. Всё обычно заканчивалось парой-тройкой месяцев секса без обязательств, поэтому я и не знакомил своих пассий с родителями. Но чем дольше я размышляю над своим прошлым, тем отчётливее понимаю, что Терезу я бы тоже не познакомил с родителями. Я бы скрывал её от них максимально долго. Если бы всё зашло слишком далеко, возможно я бы даже тайно женился на ней и только после этого представил её своей семье. И дело было вовсе не в Терезе. Дело было в матери. Хотя я до тех пор ещё ни разу этого не проверял, но я подозревал, что какую бы девушку я не представил ей, она бы любую отвергла и приняла бы только ту, которую предложила бы мне сама. Какую-нибудь дочь венецианского банкира. Знаем, проходили. – Ты была с ней груба. – Я думала, ты порвал с этой девчонкой… – моя мать, как я уже упоминал, являющаяся примером супружеской верности и приверженицей консервативных взглядов касательно идеи семьи, то есть она продвигала идею создания цельной ячейки общества однажды и навсегда, поморщила носом. – Я ведь прекрасно помню, чем закончились твои отношения с этой особой. Это ведь я тогда разговаривала с ней, пока ты болтался в Канаде. И вот она сидит в твоём кабинете, в этом доме, и рисует мою ванную комнату. Я не понимаю этого, сынок. Чего ты добиваешься? – Не переживай, с твоей ванной комнатой всё будет в порядке. Ведь вы с отцом прогостите здесь лишь до конца октября, после чего вернётесь в Канаду, в свой дом с тремя своими ванными комнатами. – Я уже поняла, что ты собственник, что и этот дом твой, и компания теперь тоже твоя… – Я пришёл пожелать тебе спокойной ночи. И, пожалуйста, не груби больше Терезе, если вдруг встретишься с ней в этом доме или за его пределами. Она просто выполняет мой заказ. В ответ мать наградила меня прожигающим взглядом, в котором сквозь злость можно было прочесть непонимание: зачем я вновь связываюсь с этой девушкой? Чего добиваюсь? Я и сам не знал. Но даже если бы знал, отчитываться перед кем бы то ни было точно не вознамерился бы. Если моим родителям не нравятся гости моего дома, они вполне могут позволить себе купить собственный дом на территории США или вернуться в Канаду. Моя территория – мои правила. Закрыв за собой дверь в спальню матери, я направился к спальне отца, располагающейся по соседству, но обнаружил дверь в неё приоткрытой. Через образовавшуюся щель я сначала услышал женский голос, а затем увидел и Мадлен. Она сидела в кресле напротив кровати, в которой лежал отец, и вслух читала стихи из того сборника, который я подарил ему прошлым утром. Отступив назад, я развернулся и, уже спускаясь с лестницы, вновь ушёл в мысли о Терезе. “Только идиотка могла бы повестись на Вашего брата”, – так она выразилась в ответ на шутку Августы, но в её тоне не было и намёка на юмор. Вывод: Тереза Холт считает себя идиоткой. По крайней мере, прошлую себя. Ту, которую я любил, и ту, которую я ненавижу. Глава 32. Пейтон Пайк. 06 октября. Тереза Холт утверждает, будто в её жизни нет людей, ненавидящих её достаточно сильно, чтобы желать ей смерти. Однако, очевидно, она глубоко заблуждается. Предположение, будто подругу Терезы, Рину Шейн, в роковую ночь провожающую Холт на вокзал, а затем и надевшую плащ Терезы спустя пять лет после убийства Шейн Ванду Фокскасл пристрелили из желания попасть именно в Терезу, последнюю видевшую обеих жертв живыми, казалось слишком реалистичным. Но у меня всё ещё не было доказательств или хотя бы косвенных улик. Всё, на что я могла опираться конкретно в этом случае, сводилось лишь к моей развитой интуиции. День не задался с самого начала. Не успела я зайти в своё отделение, как мне сообщили о том, что меня вызывает к себе Кадмус Рот. Как только я оказалась в кабинете начальника, он демонстративно включил видеозапись на своём телевизоре, датированную ночью убийства Ванды Фокскасл. – Это съёмка с автомобильного видеорегистратора, – пояснил он, не дожидаясь от меня вопроса. – На ней ты видишь, как твой главный подозреваемый в деле об убийстве учительницы младших классов в школе имени Годдарда, Пауль Дэвис, заходит в подъезд своего дома за полчаса до предположительного совершения преступления и впоследствии не выходит из дома до восьми часов утра. – Он мог выскользнуть через окно с обратной стороны дома или уйти через чёрный ход. – Если бы он желал своим возвращением домой за полчаса до убийства обеспечить себе алиби, он хотя бы перед соседями засветился, прежде чем отправляться на мокрое дело, не находишь? – Рот выключил экран нажатием кнопки на пульте. Я вдруг вспомнила, что так и не купила батарейки себе домой… – Сэр, я почти уверена в том, что Дэвис – наш клиент. – “Почти” – это не уверена, Пайк. – Его нельзя отпускать… – У нас нет оснований его удерживать дольше. Ещё пара часов, и его адвокат подаст на нас в суд за произвол в виде беспричинного задержания свободного гражданина США. – Он преследовал Терезу Холт. – Он всего лишь Казанова с разбитым сердцем. – Дайте мне ещё пару часов: я достану улики из-под земли. Я копаю как могу, Кадмус, но в моей команде только я и Рид. – Что поделаешь, Пейтон, наш городок маленький, а какой городок, такой и штат отдела уголовного расследования. – Маленький… – Маленький, Пейтон. Очень маленький. Но с учётом того, что на ведение этого громкого дела назначен не кто-нибудь, а лучшие наши спецы – ты и Рид – да ещё и помощь со всех отделов вам всегда открыта… – Вы заговариваете мне зубы. – Вот что, Пайк, я уже оформил приказ об отпущении из-под стражи Дэвиса, – сцепив руки на столе перед собой, выдал Рот. – Скажи спасибо, что даю тебе последний шанс пообщаться с ним – бери приказ, шагай в камеру и лично отпускай его. Может быть в процессе он тебе и ляпнет что-нибудь лишнее. И ещё: ордер на арест человека, на которого нет ни единой улики – это перегиб. – Вы сами выписали мне его. – И я недоволен тем, что сделал это, сечёшь? Это выговор, Пайк. Пока ещё неофициальный, только устный, но если ты продолжишь действовать так же импульсивно, обещаю оформить официальное предписание на твой адрес. А это уже, как ты понимаешь, не лучший расклад для следователя, находящегося в центре бурлящего дела. – Вы не будете вставлять палки в колёса самому себе. – Пейтон, я не шучу, – уткнулся указательным пальцем в поверхность стола перед собой Рот. – Даже не вздумай подходить ко мне за ордером без наличия на руках железобетонных улик. Ещё одна осечка, и передам это дело Риду, а тебя назначу его помощником или вовсе сниму с дела. Я всё сказал. Теперь иди, займись делом… И не увлекайся! – за секунду до того, как я захлопнула за собой дверь, в спину выпалил мне Рот, но я не обернулась. Идиот! Как можно советовать следователю не увлекаться расследованием убийства?! Как можно выпускать на свободу предполагаемого убийцу?! Тереза Холт всё ещё жива, а значит либо нам стоит держать убийцу за решёткой, либо саму Холт следует поместить за решётку, чтобы он до неё не добрался! Пока убийца будет ходить на свободе – Терезу Холт можно считать наполовину трупом! *** Естественно я лично отправилась освобождать Дэвиса. Все преступники, даже самые хладнокровные, сто́ит им только почувствовать призрачный шанс победы над задержавшим их полицейским, начинают развязывать язык. И Дэвис не оказался исключением. – Что, пришли признать свою ошибку? – наблюдая за тем, как я вставляю массивный ключ в замок, Дэвис подошёл к решётке впритык. – Преследование человека в нашей стране наказуемо. Считайте это предупреждением: приблизитесь к Терезе Холт ближе чем на милю и понесёте наказание по статье о домогательстве. Наши взгляды встретились. – Ещё что-нибудь, мисс Пайк? – нарочито обратился ко мне не по профессиональному статусу Дэвис. – Вам запрещено покидать пределы штата. А теперь выходите и повернитесь лицом к стене. Уже выйдя на крыльцо участка, в момент, когда я разворачивалась, чтобы отправиться назад, внутрь здания, Дэвис вдруг отчётливо произнёс, отстранённо смотря куда-то вперёд себя: – Если кто-то и поймает Больничного Стрелка, тогда этим кем-то станешь ты, Пейтон Пайк. И неважно, будет ли это реальный Стрелок или его подделка. *** И Кадмус Рот, и Пауль Дэвис отчётливо разглядели во мне фанатизм, что для полицейского, тем более для следователя уголовного отдела, может являться бичом. Фанатик не может быть объективным. Или может?.. Сидя посреди пыльного архива на матерчатом раскладном стуле, я из-под папки подсматривала за Арнольдом, сидящим напротив, боком ко мне. Со второго числа этого месяца, то есть уже пятый день, мы являемся главными собеседниками друг друга, хотя и прежде общались практически ежедневно. Именно он должен был отчётливее остальных видеть меня в эти дни со стороны. – Я фанатична? – не выдержав своего внутреннего напряжения, наконец поинтересовалась я. – Да, – ни секунды не раздумывая и даже не поворачивая головы в моём направлении, мгновенно дал ответ Рид, что едва не пригвоздило меня к полу. Благо он решил дополнить свой ответ. – Но это не плохо, если ты об этом переживаешь. Фанатизм может быть отличным топливом. Стоит только заливать его в нужный бак. – Послушай только: в уголовном отделении не хватает сотрудников. Звучит убого, не находишь? – я поднялась со своего стула и бросила на него папку с делом Ванды Фокскасл. – И тем не менее они выделили пару людей для слежки за Дэвисом. – И почему я уверена в том, что он вновь попытается выстрелить в неё? – упершись руками в бока, тяжело выдохнула я.