Млекопитающие рождаются практически беспомощными, поэтому они развили способность притягивать внимание взрослых, от которых зависит их выживание. Как мы увидели, их привлекательные черты и громкий голос являются мощными раздражителями, активирующими и меняющими межнейронную сеть, которая отвечает за мотивацию, ответственность и ощущение себя. «Не смотри по сторонам, — дают понять они. — Заботься обо мне. Мое выживание — твое выживание». У большинства, хоть и не у всех млекопитающих, детеныши целиком привязаны к родившим их взрослым. Среди нечеловекообразных приматов274 взрослые примерно у двадцати процентов видов помогают матери тем, что держат детеныша или добывают ему пищу. Однако у всех, кроме обезьян с особо развитым сотрудничеством, такая помощь представляет собой относительно слабую прямую поддержку выживания молодняка. Наибольшее значение имеет материнская забота. Где-то около двух миллионов лет назад, в раннем плейстоцене, а может быть и раньше, древние предки человека значительно отклонились275 в развитии от своих родственников-приматов. Они начали рожать потомство с меньшими интервалами, беременея вторым ребенком — или третьим, или четвертым — задолго до того, как предыдущий научается кормиться или защищать себя. В результате276, как пишет антрополог Кристен Хоукс, «человеческие детеныши лишились полной материнской вовлеченности, которая является их правом по рождению». Такие дети полагались на поддержку других взрослых. Им пришлось. Иначе не выжить. А может быть, стоит посмотреть на это с другой стороны. Человеческие матери в древности не могли бы рожать потомство так часто — демонстрируя высокие репродуктивные показатели и делая тем самым свой вид доминирующим и наиболее социально развитым на планете — без существенной поддержки в воспитании детей. Для первых людей277 матери значили очень много. И вместе с тем их участия было недостаточно. Естественный отбор предпочитал семьи, в которых потомство умело захватывать внимание своих опекунов и в которых взрослые — не только женщины, но и все взрослые — попадались в эту «ловушку». Множество приматов — социальные животные, но некоторые видные антропологи полагают, что особенность, которая помогла людям эволюционировать в столь склонных к сотрудничеству существ, — это крайняя зависимость детей от других взрослых. Зависимость эта распахнула дверь для того, что Эдвард Осборн Уилсон назвал «аллородительством»278, где «алло» — это греческое слово, означающее «другие». Это явление открыло возможность для развития разнообразных семейных структур, что существуют сегодня, и стимулировало появление паттернов нейробиологических изменений, которые ученые в области родительского мозга открывают по мере того, как воссоздают то, что называют глобальной сетью родительской заботы279. Их находки высвечивают нейробиологические сходства у всех родителей: матерей, отцов или других взрослых, независимо от того, причастны ли они непосредственно к процессу родов. Все взрослые среди людей способны развиваться как опекуны. Все взрослые среди людей — не только роженицы — проходят через фундаментальные изменения, действуя как родители. В этой и следующей главах я буду освещать исследования, бросающие свет на этот факт и на то, как многие из таких перемен упорно продолжают происходить — отчасти потому, что такое родительское поведение может однажды пригодиться другим детям, включая более поздних отпрысков, племянников, соседских малышей или, что особенно важно, внуков. Мы попробуем разобраться, мог ли этот новый подход к долгой истории человеческого родительства фундаментально изменить наше отношение к родителям и к категориям, по которым мы пытаемся их распределить. Дело тут не просто в понятии «мистер мама» — дополнительной черте, какой эволюция снабдила отцов, чтобы те в полной мере ощутили причастность к опыту воспитания потомства. И это не попытка втиснуть в рамки новой биологической реальности семьи, где дети рождены с помощью суррогатных матерей или доноров либо воспитываются приемными родителями. Действительно, сегодня человечество управляет такими механизмами репродукции, какие за всю историю существования планеты никогда еще не были доступны другим биологическим видам. Однако способность взрослого глубоко вовлекаться в воспитание детей, рожденных другим взрослым, независимо от того, является ли последний твоим партнером или состоит с тобой в биологическом родстве, отнюдь не нова. Она существовала с самого начала. Возможно, даже была главной характеристикой, отличавшей людей от всех остальных. Сопричастность, или способность налаживать с другими людьми глубокие и длительные связи, ассоциировать собственное внутреннее состояние с состоянием других, строить совместные прогнозы и планы, делить общие соображения или осознавать, в чем мнения расходятся, — все это присуще человеческому обществу. И особенности эти могут уходить корнями в особую эмоциональную зависимость, какую испытывал человеческий ребенок в древности, став старшим братом (вообразите, каково быть одиннадцатым в семье с двенадцатью детьми), и в ответственность кого-то, кто находится рядом, чтобы присматривать за ним. *** Я упорно возвращаюсь к этой теме, потому что это важно: большинство людей формируют свое мнение о родительстве, и особенно о материнстве, по большей части на основе того, что мы считаем «естественным». То есть исходят из нашего восприятия того, как всегда был устроен мир, каким он был на протяжении всей истории эволюции и как сегодня человеческое поведение совпадает с поведением других млекопитающих. А еще наше понимание других биологических видов и своего собственного часто основано на наблюдениях ученых-мужчин, которые жили совсем в другое время и полагались на собственные нравственные суждения вместо научных постулатов, формируя ошибочное или неполное представление о проблеме. Знаменитые натуралисты280, писавшие свои работы в начале двадцатого века, зафиксировали внутри всех биологических видов то, что считали «характерной психологией» женских особей, — приписанные женщинам свойства, которые утверждают материнство в качестве их основной роли, как описала это специалист по истории наук Мэрион Томас. Натуралисты призывают нас обратить внимание на то, как самка паука-бокохода прилагает все свои физические усилия к тому, чтобы откладывать и защищать яйца, после чего «тихо умирает». Или присмотреться к неутомимому стремлению осы выкармливать свое потомство, которое никогда не будет воспринимать ее как свою мать. По их словам, это поведение подобно «героическим поступкам» человеческих матерей, которые заботятся о детях, хотя никто не может гарантировать, что эти дети будут привязаны к ним в будущем. Но как же насчет многочисленных примеров, существующих в различных таксонах, когда матери съедают или бросают своих детенышей либо попросту мало участвуют в их дальнейшей жизни? Как насчет относительно малой, но разнообразной группы видов, у которых самцы глубоко вовлечены в воспитание потомства, а то и несут за него основную ответственность? Сюда же относится представление Конрада Лоренца о себе как о материнской модели для его гусят, особенно когда он рассказывал и пересказывал историю его «гусенка-отпрыска» Мартины. Историк Марта Виседо утверждает, что такая характеристика помогла281 психологам-современникам Лоренца принять импринтинг в качестве основы для связи между матерью и ребенком. Также это позволило самому Лоренцу предстать экспертом в области человеческой привязанности. Тем не менее Лоренц понимал282: когда гуси умозрительно фиксировали его образ, они отнюдь не видели мужчину с широкой седой бородой и курительной трубкой в руке, думая о нем как о матери. Они связывали себя с представителем человеческого рода в целом, а не с конкретной материнской фигурой. А есть еще Джон Боулби с его анализом материнского поведения у четырех видов приматов — шимпанзе, горилл, бабуинов и макак-резусов, — проведенным для построения теории привязанности у людей. В своей фундаментальной работе, впервые опубликованной в 1969 году, Боулби пояснил, что выбрал именно эти биологические виды283, поскольку они жили на суше, подобно первым людям, и потому что в его время уже существовало множество посвященных им полевых исследований. Кроме того, эти животные демонстрировали активную материнскую заботу. Матери постоянно держали своих детенышей, не отпуская по нескольку месяцев напролет. Однако антрополог Сара Блаффер Хрди заявила, что, возможно, Боулби предпочел этих приматов прочим284, которые не соответствуют модели «продолжительной заботы и поддержания контакта», совсем по иным причинам. «Каждый из избранных видов отвечал давно сложившимся западным представлениям о том, как матери следует заботиться о своих отпрысках», — написала она в книге Mothers and Others: The Evolutionary Origins of Mutual Understanding («Матери и другие: эволюционные истоки взаимопонимания»). Боулби нашел подтверждение285 в современных обществах охотников и собирателей, где матери следовали похожей модели постоянного поддержания контакта, продолжительное время держа детей на руках либо нося их в слинге. «Только в более экономически развитых человеческих сообществах, особенно западных, дети обычно лишены контакта с матерью на многие часы в течение дня, а часто и ночью», — писал он. Путь приматов, по его мнению, выглядел естественным. Вот только кое-что в этой истории упущено. Это правда, что в природе286 среди человекообразных обезьян детеныши находятся на руках исключительно у своих матерей. Матери-шимпанзе не отпускают малышей по три с половиной месяца. Орангутаны — как минимум пять месяцев. Однако если рассмотреть всех приматов, картина родительства окажется куда более разнообразной. У многих видов287 отцы, старшие дети, а также другие самки держат ребенка, а иногда и снабжают его пищей. У южноафриканских прыгунов матери держат своих детей несколько раз в день во время кормления, в то время как отцы и другие отпрыски этой самки заботятся о малыше большую часть времени. Среди игрунок и тамаринов, которые также являются обезьянами Нового Света, чьи предки произошли от африканских обезьян примерно сорок миллионов лет назад, нормой является совместное воспитание, в котором участвуют отцы и другие взрослые. Эти виды быстро размножаются, в короткие сроки производя на свет двойни и тройни, и Хрди полагает, что подобный репродуктивный успех обеспечен помощью, которую матери получают от других членов семьи. Это тот самый ресурс, которого не хватает матерям человекообразных приматов, что в поисках пары чаще всего удаляются из родной стаи в чужую группу. Подсемейство обезьян, называемых тонкотелыми, демонстрирует влияние доверенных аллородителей: Хрди вполне прозрачно называет это «семейным детским садом». У тонкотелых обезьян те самки, которые покидают свою стаю, чтобы найти пару в чужой семье, в будущем заботятся о потомстве единолично. Однако у большинства видов самки обычно остаются рядом с собственными родителями, братьями и сестрами, и тогда аллородители играют ключевую роль. Хрди пишет, что «у приматов не существует единого универсального паттерна заботы о потомстве». А исключительно материнская забота видится «крайней мерой». Ситуация в среде современных сообществ охотников-собирателей также гораздо разнообразнее, нежели полагали психологи во времена Боулби. Сообщества эти долгое время считались моделью288 того, как было устроено человечество, прежде чем большая часть земного шара переключилась на сельское хозяйство где-то около двенадцати тысяч лет назад. Часто ученые ищут доказательства традиций питания, размножения и разных других характеристик древних людей, которые по сей день проявляются у охотников-собирателей. Однако важно заметить, что практически ни одно такое исследование не располагает свидетельствами коренных представителей этих сообществ и что до относительно недавнего времени ученые редко принимали в расчет то, как охотники и собиратели гибко адаптировались к современному миру — весьма разнообразными способами. Одно из систематических исследований заботы о детях в современных сообществах охотников-собирателей, опубликованное в 1972 году, было посвящено племенам къхонг на юге Африки и описывало, как матери в этой народности редко спускают детей с рук и носят их либо на спине, либо в слинге. Однако, как заметила Хрди, более поздний анализ привнес важные уточнения. Малышей къхонг действительно держали на руках практически непрерывно289, но четверть от всего времени это делали не матери, а другие взрослые. У хадза, коренных жителей северной Танзании, в первые дни жизни новорожденных три четверти времени держат родственники и соседи, что в некотором смысле звучит практически идеально для восстановления роженицы. Конечно, сегодня родители по всему миру регулярно позволяют другим людям держать на руках своих детей, порой передавая их взрослым, которые восхищаются этими крошечными пальчиками, делают первые фотоснимки и гадают, на кого малыши будут похожи, когда вырастут. И мы знаем, что, несмотря на продолжающуюся идеализацию матери, которая поддерживает модель непрерывной заботы и контакта, такой стиль взаимоотношений в эпоху нового времени характерен для меньшинства. «Человеческие матери сверхбдительны»290 ровно настолько, насколько и матери у человекообразных обезьян, пишет Хрди, «они просто не такие собственники». *** Долгое время антропологи считали, что в семьях наших предков мужчины охотились, а женщины занимались собирательством и смотрели за детьми. Пища, которую приносил отец, была якобы ключевой для семьи. Это была своего рода валюта, которая связывала пару. Привычное разделение пищи дома (или во временном поселении в случае кочевых народов) формировало основу семейной жизни. Мужчина-охотник находился при социальной группе, состоящей из матери и отпрысков, как у других приматов. Эта версия, связанная с охотой, стала прообразом для современной нуклеарной семьи. В начале 1980-х отдельные исследователи изучали народы хадза и къхонг, а также собирателей аче в восточном Парагвае и начали отмечать поведение, которое не вписывалось в эту теорию. После охоты мужчины291 не приносили трофеи домой своим женщинам и детям. Добычу они делили. Тщательное наблюдение за разделением пищи у племен аче показало, что каждый представитель сообщества получал три четверти ежедневных калорий от кого-то вне своей нуклеарной семьи. Для мужчин хадза в приоритете была крупная добыча, даже если количество пойманных зверей было небольшим. Мясо, с которым они возвращались, составляло основную часть питания сообщества, однако его не хватало, чтобы удовлетворять ежедневные потребности их женщин и детей. Группа антропологов292, включая Кристен Хоукс, Джеймса О’Коннелла и Николаса Блёртона Джонса, пришла к выводу, что подобного рода деление пищи нельзя в полной мере считать «отцовским достижением». Мужчины в рассмотренных случаях обеспечивали общественное благо в обмен на социальный капитал[11] — в пользу целой группы, к которой принадлежат и их собственные отпрыски. Хоукс с коллегами принялись пристальнее изучать стратегии женщин в процессе собирательства и сделали любопытные наблюдения. Вот наиболее примечательное из всех: у народа хадза старшие женщины293, чей репродуктивный период остался позади, оказались наиболее эффективными собирателями. Небеременные девушки занимались собирательством меньше трех часов в день, беременные женщины — около четырех с половиной часов. Однако женщины постарше работали примерно по семь часов в день. Они трудились примерно на том же уровне, что и прочие женщины, и зачастую делали самую тяжелую работу, выкапывая корнеплоды, которые сидели глубже всего в земле. Ученые поняли: мало того что представления о мужчинах, обеспечивающих свою нуклеарную семью, были ошибочными, так еще и, кроме них, существовали добытчики, вкладу которых мало кто придавал достаточно значения, — трудолюбивые бабушки. Хоукс и ее коллеги объединили свою работу с наблюдениями, сделанными в 1930-е и 1950-е годы, чтобы предложить «гипотезу влияния бабушек»294, связав долголетие бабушек древности со здоровьем и развитием потомства их дочерей. Дети народа хадза тоже были активными собирателями, однако им не удавалось выкапывать глубоко сидящие корнеплоды, которые составляли основу их питания. Когда маленьких детей отлучали от груди, их набор веса зависел от того, сколько усилий мать прилагала к собирательству. Однако ситуация менялась, едва появлялся следующий ребенок. Необходимость заботы о новорожденном снижала эффективность собирательства. Тогда набор веса старших детей зависел от стараний их бабушек. Человекообразные обезьяны выходят из детородного возраста примерно тогда же, когда и люди, однако обезьяны обычно не живут дольше. Если в древности женщины старели несколько медленнее — то есть немного переживали свой репродуктивный возраст, — они могли существенно помогать дочерям собирать съедобные растения и заботиться о внуках. И это способствовало тому, чтобы дочери могли быстрее обзавестись следующим ребенком. Рождение ребенка имеет свою цену. Принято считать, что среди всех биологических видов чем крупнее и зависимее ребенок, тем больше времени требуется женщине, чтобы восстановиться и снова забеременеть. Среди приматов295, отмечает Хрди, люди появляются на свет самыми крупными и наиболее медленно развивающимися, хотя размножаемся мы быстрее прочих. Быть может, это потому, что, когда матери в древности требовалась помощь, ее собственная мать была рядом. Бабушки-помощницы296, согласно гипотезе, дарили своим потомкам лучшие шансы на выживание и передавали гены замедленного старения. Естественный отбор предпочитал бабушек-долгожительниц, и тогда появилась менопауза. Математическое моделирование выявило: даже если очень малое число древних женщин переживало свой репродуктивный возраст, эти «бабушки-спонсоры» могли значительно повысить шансы своих потомков со временем оставить значительный отпечаток на человеческой популяции. Общая продолжительность жизни — как мужчин, так и женщин — заметно возросла, приведя в какой-то момент к популяциям, подобным тем, что существуют в современных сообществах охотников-собирателей, где треть взрослых женщин старше детородного возраста. Логично, что такая динамика привела к увеличению продолжительности жизни мужчин, которые дольше сохраняли способность к оплодотворению. Соотношение доступных мужчин репродуктивного возраста к женщинам репродуктивного возраста увеличилось. Большее число мужчин означало бо́льшую конкуренцию, что, возможно, укрепило связи внутри пар, по­скольку древние мужчины, которые росли в своей способности считывать состояния окружающих и налаживать с ними связь, стремились оставаться рядом с женщиной, опасаясь поражения в конкурентной борьбе. Явные доказательства значимости бабушек существуют и в более поздней истории. Исследователи в Лондоне297 проанализировали данные о структуре семей и детской смертности из сорока пяти научных работ, описывающих состояние популяции по всему миру в течение последних четырех столетий, где рассматривались люди в основном без доступа к современным средствам контрацепции. В частности, исследователи обращали внимание на корреляцию между выживанием детей и выживанием целой семьи. Практически повсеместно благополучие матери было связано с благополучием ребенка в первые два года его жизни. Однако примерно к этому возрасту «материнский эффект» уменьшался или даже исчезал, что наводит на мысль: если мать умирала, рядом были другие люди, которые могли адекватно заботиться о ребенке. Влияние отцов на детскую смертность было менее системным и зависело от социального контекста. А вот присутствие бабушки со стороны матери чаще обеспечивало ребенку безопасность. Ученые тщательно проанализировали подробные церковные записи в Финляндии допромышленных времен298 — с 1731 по 1895 год, — когда туберкулез, натуральная оспа, корь, диарея и другие еще не изученные инфекционные заболевания несли особую угрозу маленьким детям. В результате этой работы они обнаружили, что близость бабушек со стороны матери (но не со стороны отца) заметно повышала показатели выживаемости детей после отлучения от груди: в возрасте от двух до пяти лет. Это преимущество снижалось, когда бабушки достигали примерно семидесятилетнего возраста и их собственные потребности порой отнимали ресурсы семьи. Среди первых французских семей299, осевших в канадской долине Сент-Лоренc в семнадцатом и восемнадцатом веках, женщины, жившие рядом с собственными матерями, начинали рожать детей раньше, чем их сестры, обосновавшиеся вдали от матерей, и у первых было больше детей с меньшими показателями смертности. Гипотеза, связанная с ролью бабушек, — нерешенный вопрос. На деле некоторые из тех самых исследователей, бок о бок с которыми Хоукс изучала общества охотников-собирателей, не согласны с ее выводами. Критики утверждают300, что гипотеза напрасно приуменьшает вклад отцов в заботу о детях и снабжение семьи пищей, что богатая питательными веществами животная пища являлась существенным фактором, который позволял матерям прилагать меньше усилий в собирательстве и способствовал деторождению. У древних людей, возможно, не было четкого разделения труда в зависимости от половой принадлежности, и отцы могли играть важную роль в кормлении и заботе о потомстве, сокращая энергетические затраты матерей и способствуя более раннему отлучению от груди. Мужчины-помощники или мужчины, у которых не было собственных детей, могли обеспечивать чужих отпрысков пищей даже лучше, чем женщины старше детородного возраста. Некоторые настаивают, что именно охота и освоение сложных навыков, которых она требует, обеспечили долгожительство людей, и нет никаких доказательств, что бабушки когда-либо являлись основными «добытчиками» в семье. Однако вот этот последний довод — отнюдь не то, что пытались продвигать Хоукс и ее коллеги. Вне всяких сомнений, добыча с охоты была важна с точки зрения питательности. Но что давали бабушки, так это свое присутствие. Они изо дня в день заполняли пустоты по части продовольствия, независимо от того, возвращались ли мужчины с мясом. И что важно, пока матери кормили новорожденных, бабушки занимали малышей и детей постарше, обучая их выкапывать лучшие корнеплоды либо потакая многочисленным прихотям детского воображения. Они учились понимать настроение своих внуков и позволяли им понимать свое собственное. Действительность такова, что, пожалуй, все факторы, упомянутые выше, в той или иной степени сформировали человеческую эволюцию. Однако вклад доверенных бабушек указывает на нечто важное. Дело не в том, что семья, получающая поддержку бабушки, — это стандарт человеческой семьи или нечто «свойственное человечеству». Суть скорее в другом. Человеческие матери не могли справляться в одиночку, и чаще всего им не приходилось этого делать. Нуклеарная семья, которую всячески поощряли и прославляли301 большую часть двадцатого века, особенно в Соединенных Штатах после Второй мировой войны, возможно, никогда не была основной семейной единицей. Быть может, помощь бабушек по женской линии чаще всего была доступна для первых человеческих семей. Быть может, их склонность поддерживать молодых привела к тому, что будущие поколения становились все более предрасположены к умению считывать нужды детей и отвечать им. Аллородители с давних пор предстают в разных лицах: как тети и дяди, дедушки, старшие братья и сестры, близкие друзья. Неважно, кто пользуется доверием и почему, но ясно, что совместное воспитание детей сыграло значимую роль в эволюции человека. «Без аллородителей, — пишет Хрди, — человеческого вида не существовало бы». Я признаю собственные предубеждения, читая работы Хоукс и Хрди. И чувствую, что гипотеза о помощи бабушек верна. Может быть, это потому, что мне известно, как тяжко обходиться без бабушек и дедушек под боком, когда они не только рады видеть тебя по выходным, но и готовы поддерживать вас с мужем в этих глубоко личных, каждодневных хлопотах становления семьи. Может быть, дело в том, что, читая, как Хоукс описывает возможные модели приготовления пищи у древних людей, населявших саванну, когда они разводили огонь и вовлекались в «совместную пакетную обработку», я вспоминаю о двух партиях запеканок, которые готовила в течение нескольких лет: часть — чтобы накормить своих детей, часть — чтобы отнести подруге с новорожденным. Определенно, когда я читала работы Хрди о корнях возникающего у матерей чувства неопределенности, я узнавала себя. Хрди предполагает, что неопределенность может происходить302 из аллородительства. Она росла, пишет Хрди, когда матери в древности размышляли: «Следует ли мне попросить свою мать подержать ребенка, пока я буду колоть орехи?» или: «Надо ли мне брать ребенка с собой в долгий путь в поисках еды? Или лучше оставить его с тетей?» Человеческие родители всегда одновременно стремились защитить своих детей и зависели от сторонней помощи, чтобы вырастить их, что естественным образом вело к внутреннему напряжению. Любовь и неуверенность — две части материнства, как сказала мне Хрди. «Встроенные части». Материнская неопределенность — это не трясина, в которой женщины внезапно обнаружили себя, составив часть современной рабочей силы, это не пятно на подлинной природе материнства, которое появляется, когда женщина не желает целиком посвятить себя своему биологическому призванию. Можно по­спорить, что, именно столкнувшись с собственным эмоциональным смятением, первые матери указали направление, в котором будет формироваться человеческая натура. Траектория, которую описывает Хоукс, требовала не только готовности бабушек помогать, но и готовности матерей позволить это вмешательство. Хоукс с нейробиологом Барбарой Финли заявили, что гипотеза о помощи бабушек способна объяснить303 куда больше, нежели продолжительность человеческой жизни и явление менопаузы. Среди всех млекопитающих долгожительство связано с продолжительностью развития в детском возрасте. Чем дольше развитие, тем крупнее мозг. Помощь со стороны бабушек (и других взрослых) могла способствовать появлению в истории человечества такого паттерна, который не только позволял мозгу становиться больше, но и — поскольку человеческих детей в древности отлучали от груди раньше, чем это происходит у других приматов, — привести к тому, что развитие мозга по большей части будет происходить в сверхсоциальном контексте. Хоукс и Финли указывают, в частности, на гибкость систем мотивации и вознаграждения мозга и предполагают, что первые человеческие детеныши были особенно отзывчивы на социальное вознаграждение, по­скольку стремились установить связь с аллородителями. Когда малышей в древности передавали другим членам семьи или членам социальной группы, им приходилось развивать навыки, которые не были в той же степени необходимы детенышам других приматов. Человеческие детеныши были вынуждены изо всех сил интерпретировать мимику людей, которые их держали, чтобы определить эмоциональное состояние этих взрослых, и издавать звуки, которые вызывают симпатию и привлекают внимание. Хрди писала, что эти усилия привели к развитию304 «нового вида приматов, снабженных нервной системой с другой сенсибилизацией, с самого раннего возраста настроенной на намерения окружающих». Естественный отбор благоприятствовал детям, способным отслеживать настроения других и влиять на них. На взрослых, которые, независимо от степени родства, будут восприимчивы к сигналам детей. Хрди сказала мне, что малыши принимались старательно налаживать связь со старшими, держа в уме одно простое послание: выбери меня. *** Однажды весенним днем, придя забирать сына из школы, я разговорилась с Мередит Маккейб. Ее старший внук Оскар учился в начальной школе вместе с моим сыном, а дочь была моей подругой и коллегой-журналисткой. Маккейб спросила, как продвигается моя книга и что я успела раскопать. Я поделилась базовой информацией о том, что перемены в родительском мозге совсем не то же самое, что история про «мамский мозг», которую нам скармливают. На самом деле наш мозг становится гибким и адаптивным, и эти перемены готовят нас к тому, чтобы быть родителями. А может быть, еще и бабушками и дедушками, добавила я. Сидя с внучкой на коленях, она помолчала какое-то время, пока мы наблюдали, как мальчики собирают желуди под высоченными дубами. Потом Маккейб призналась, что больше всего ее поразило то чувство привязанности, которое она испытала по отношению к внукам. Она не ожидала ничего подобного. Позже, когда мы всесторонне обсуждали ее опыт матери и бабушки, она сказала мне, что была полна тревоги, поскольку сама в свое время пережила два выкидыша, а потому настолько была поглощена тем, чтобы помочь дочери благополучно до­ждаться дня родов, что практически не думала, каково это — стать бабушкой. Затем в два часа ночи из Нью-Йорка ей пришло сообщение от зятя: начались схватки. Ранним утром встревоженная Маккейб, которая не получала больше новостей из клиники, ехала из Мэна в Нью-Йорк. И вдруг сообщение: Оскар родился. «Я спросила только одно: “Она в порядке?” — рассказывала Маккейб. — Я хотела знать, все ли хорошо с моим собственным ребенком». Дочь была в порядке, но роды дались тяжело. У Оскара обнаружился низкий уровень сахара в крови, и несколько дней он провел в отделении интенсивной терапии новорожденных. Когда все наладилось, они приехали домой, и Маккейб могла сидеть с внуком на руках и восхищаться им. Разумеется, она имела дело с новорожденными с тех пор, как сама стала матерью, и знала, что малыши совершенно особенные, однако в этот раз, по ее собственному признанию, она испытывала нечто совершенно другое. Что-то на глубинном уровне. «Я ощущала это где-то в глубине себя, — сказала она. — Это был не просто ребенок моей дочери, не просто ребенок моего зятя, и это был не мой ребенок, но это был мой внук». Судя по всему, перемены в родительском мозге длятся гораздо дольше послеродового периода и дольше репродуктивного возраста. Возможно, это потому, что человеческие дети остаются зависимыми так долго. В конце концов, было бы полной бессмыслицей, если бы мозг роженицы менялся в процессе беременности и несколько месяцев после родов только затем, чтобы вернуться к добеременному состоянию, когда ребенок будет отлучен от груди или когда у него прорежется первый зуб. Абсурдно полагать, будто любая часть человеческого тела (живот, грудь или мозг) способна сделать это, — в таком случае это была бы неимоверно пустая трата энергии. Кроме того, ребенку требуется ответственный и заботливый родитель в течение многих грядущих лет. А после него, его братьев и сестер внимание может потребоваться другим детям. Возможно, эти перемены никуда не деваются, потому что требуются для выживания. В разговоре со мной Элселин Хукзема сделала такое допущение: если родители «все еще пребывают в режиме заботы, который остается активным с появлением у них внуков», у этих внуков есть эволюционное преимущество (или, как минимум, было на заре человечества). Хукзема — нейробиолог и руководитель недавно основанной Hoekzema Lab при Медицинском центре Амстердамского университета. Будучи аспиранткой, она изучала различные аспекты нейропластичности в Барселоне, где работала вместе с двумя другими женщинами, Эрикой Барба-Мюллер и Сюзанной Кармона, которые, как и она, собирались вскоре завести детей. Из любопытства, как это способно отразиться на их мозге, женщины разработали исследование, чтобы изучить анатомию мозга до и после беременности. Они привлекли несколько пар, в которых женщины еще не были беременны, однако планировали зачать. В результате исследуемая группа состояла из двадцати пяти впервые беременных матерей, чуть меньшего числа молодых отцов, а также бездетных мужчин и женщин. Процесс занял больше пяти лет, в течение которых ученые совмещали эту работу с другими проектами: в случае Хукземы — с изучением старения мозга у крыс и нарушений нервно-психического развития у людей. Поначалу исследование материнского мозга не давало никаких открытий. Когда в 2016 году результаты этой работы впервые опубликовали в журнале Nature Neuroscience, Хукзема была беременна вторым ребенком, а журналисты со всего мира сыпали на нее сотни запросов на интервью. Впервые исследовательская группа обнаружила доказательства того, что беременность меняет мозг, причем длительно: не только на период первых месяцев, лишенных сна, но и на целые годы. Сравнивая сканы мозга305 до и после беременности, ученые выявили значительное сокращение объема серого вещества в мозге молодых матерей, особенно в отделах, связанных с социальным познанием. Изменение объема было достаточно хорошо различимо, чтобы компьютерный алгоритм мог разделить испытуемых на две группы согласно наличию или отсутствию опыта материнства. Кроме того, ученые измерили нейронные реакции молодых матерей при созерцании снимков детей — их собственных и чужих — и увидели, что некоторые зоны, показавшие наиболее яркую нейронную активность, когда женщины смотрели на своих малышей, также заметно потеряли в объеме серого вещества во время беременности. Исследователи предположили, что уменьшение объема означало не ухудшение функций этих отделов мозга, а скорее «дальнейшее созревание или адаптацию» нейронной сети, во­влеченной в социальное познание. Также у молодых матерей более заметные изменения объема серого вещества соответствовали более высоким баллам опросника, выявляющего силу привязанности. А когда ученые прицельно проанализировали изменения стриатума (вентрального полосатого тела)306, который включает центр удовольствия и является частью системы вознаграждения, они обнаружили, что у женщин с большим сокращением объема серого вещества этот отдел мозга сильнее реагировал на снимки их собственных малышей. Авторы написали: «Наши открытия являются предварительным подкреплением идеи о том, что социальные структуры мозга проходят адаптивное усовершенствование, которое благоприятствует становлению женщины как матери». (Первоначальный анализ при сравнении снимков мозга испытуемых отцов до и вскоре после беременности их партнерш не обнаружил изменений в объеме серого вещества. Стоит заметить, что их мозг не сканировали через два года после рождения детей. Более поздний анализ307 тех же данных до и после беременности партнерш показал у отцов сокращение объема и толщины коры в области предклинья, узла сети пассивного режима работы мозга, значимого для теории сознания.) Самое любопытное, что эти предполагаемые изменения, судя по всему, никуда не деваются. Среди небольшого числа матерей, чей мозг снова просканировали через два года родительства, изменение объема серого вещества осталось на прежнем уровне. Исследователи сделали еще одно сканирование — через шесть лет после рождения детей308. И увидели все то же количество серого вещества, которое по-прежнему соответствовало силе привязанности. «Благодаря этим открытиям можно предположить, что изменения в мозге, вызванные беременностью, постоянны», — заключили авторы. На первый взгляд находки этих исследователей противоречат результатам изысканий другой группы ученых, которые обнаружили увеличение объема серого вещества309 в мозге матерей между первым и четвертым месяцами после родов. План этих исследований и особенно временные рамки сильно различаются. Статья 2010 года авторства Пильёнг Ким, Джеймса Суэйна и их коллег, которые на тот момент работали в Центре исследований детства при Йельском университете, посвящена месяцам после родов у смешанной группы испытуемых — как молодых, так и опытных матерей, — и в этом случае объем серого вещества во время беременности не измерялся. В этом изыскании увеличение отделов среднего мозга соотносили с положительным восприятием матерями их детей. Исследование 2020 года выявило сопоставимые результаты310 при анализе похожей малой группы матерей через один или два дня после родов, а затем еще через шесть недель. И Хукзема, и Ким311 предположили, что различия в их открытиях могут объясняться тем, что изменения мозга нелинейны. Объем серого вещества скорее способен сокращаться во время беременности, но затем восстанавливаться в некоторой степени, в зависимости от отдела мозга. Команда Хукземы выявила частичное восстановление объема гиппокампа при сравнении сканов вскоре после родов и через два года. Гиппокамп — высокопластичная часть мозга, важная для процессов обучения и запоминания. Также именно в гиппокампе у взрослых людей был обнаружен нейрогенез, то есть образование новых нейронов из нервных стволовых клеток или отмирание стволовых клеток, называемых клетками-предшественниками. Как показали изыскания на примере животных, этот процесс зависит от изменения уровня гормонов. Не раз было замечено, что у крыс-матерей быстрый рост новых клеток312 гиппокампа замедлялся после родов, независимо от того, был ли это первый их помет или пятый. Ученые часто описывают это явление как цену лактации, когда тело и мозг матери направляют энергию на новую функцию. У крыс рост клеток гиппокампа восстанавливается после отлучения детенышей от груди. Узнать, характерно ли то же самое для человеческих матерей, трудно по целому ряду причин, однако исследователи предполагают, что подобный спад образования клеток может быть причиной некоторого ухудшения отдельных видов памяти во время беременности и в первые месяцы после родов. (Подробнее об этом — в восьмой главе.) Хукзема с коллегами написали: возможно — хотя все еще не доказано, — что результаты их наблюдений показывают у людей похожие механизмы (более медленное образование новых нейронов во время беременности и восстановление скорости их образования в дальнейшем). Хукзема сказала мне, что едва ли столь значительные перемены в мозге, которые случаются во время беременности и после родов, всегда оказываются целиком приспособленческими. «У них может быть своя цена, которая способна выражаться, например, в ухудшении памяти, в подверженности аффективным расстройствам и в других проявлениях», — поделилась она. Легко сделать поспешный вывод о том, что потери в объеме серого вещества — это плохо, поскольку именно о цене этого явления люди думают больше всего (если вообще о чем-то думают) в отношении мозга и родительства. Хукзема рассказала, что когда они с коллегами начали делиться результатами исследований, то только и слышали, что об ухудшении памяти. «Окружающие тут же ухватились за это: “Ох уж это сокращение серого вещества! Это ужасно! Я все забываю”». Хукзема поделилась, что слышала о таком даже от коллег, которые занимались нейровизуализацией у подростков, что удивительно. Подростковый мозг изучен гораздо лучше материнского, и уже общепризнано, что уменьшение объема серого вещества у тинейджеров является своего рода настройкой нейросети посредством сокращения синапсов и изменений в образовании миелинового слоя, что помогает подросткам приспособиться ко взрослой жизни, — это отнюдь не ухудшение функционирования мозга. В итоге ученые под руководством Сюзанны Кармона313 решили сравнить данные, которые у них были после сканирования мозга двадцати пяти матерей до и после беременности, с данными двадцати пяти девочек-подростков — девочек, что находились на этапе развития, который также характеризуется гормональными вспышками, серьезными переменами в поведении и повышенным риском развития психических расстройств. Поразительно, что структурные изменения мозга у двух групп выглядели одинаковыми. В обеих группах обнаружилось весьма схожее уплощение коры и расширение борозд на поверхности мозга и вместе с тем практически идентичное сокращение общего объема серого вещества, которое проходило по одной и той же морфометрической схеме. Сходства, обнаруженные у матерей и подростков, не означают, что эти периоды жизни строго аналогичны. Но это открытие указывает на то, что изменения, свойственные беременности, при всей своей комплексности являются адаптивными и определенно не говорят о начале нейродегенеративного процесса. *** Величина выборок в исследованиях, опубликованных Хукземой и ее коллегами, довольно мала (как и величина выборок изысканий, проведенных научной группой в Йеле). Частично это обусловлено трудностями, связанными с привлечением женщин, которые не беременны в начале исследования, но вскоре становятся беременными и к концу исследования рожают доношенного ребенка. Однако сделанные открытия подкрепляет тот факт, что исследование было продолжительным и в нем отслежены изменения в мозге каждого испытуемого, происходящие с течением времени, а не просто проведено сравнение разных групп в разные периоды. Его следует повторить и расширить, привлекая больше испытуемых, что и происходит сейчас. Однако уже сегодня многие представители научной сферы расценивают изыскания команды Хукземы как выдающиеся. Эта работа определенно повысила общую осведомленность о долгоиграющих эффектах беременности и родительства у людей и вдохновила еще больше ученых на исследования в области родительского мозга.