В 2019 году группа исследователей опубликовала весьма своеобразные выводы относительно того, как по-разному у самцов и самок мышей распределяются связанные с эстрогеном рецепторы окситоцина в медиальной преоптической области — зоне мозга, отвечающей за проявление заботы у млекопитающих. Исследование опубликовали125 вместе с пресс-релизом под заголовком «Ученые обнаружили ключ к “материнскому инстинкту”» — слова, которые ни разу не появлялись в самом документе. В 2017 году в редакционной статье126 педиатр из Нидерландов сделала обзор части литературы о материнском мозге и, что примечательно, пришла к такому выводу: «Понятие материнского мозга объясняет, почему столько блестящих амбициозных женщин, способных сделать великолепную карьеру, теряют к ней интерес после рождения ребенка. Их новые материнские побуждения идут вразрез с изначальными планами, и многие матери в результате испытывают стресс и разочарование». Кто-то может возразить, что все это объясняется преобладанием патриархальной системы, которая не оказывает необходимой поддержки молодым родителям. Из-за него талантливые женщины выбывают с профессиональной арены, зачастую сохранив все те же амбиции, только теперь окрашенные горечью. Нейробиологию уже рассматривали в качестве подтверждения старомодным представлениям о материнской природе, подобно тому, как Дарвин и другие превратили нравственные идеи о материнстве в научные. В других случаях ее отвергали как раз из-за мнимой угрозы прогрессу женщины в обществе. Когда Хрди, антрополог и приматолог, в 1970 году поступила в магистратуру Гарвардского университета, биологи все еще придерживались мнения127, что предназначение матери состоит в том, чтобы «сцеживать молоко и кормить детей». Согласно Хрди, убеждение это было особенно сильным в приматологии, «где изучаемые животные так похожи на нас», а люди более склонны проецировать на них свои убеждения. Вскоре Хрди стала частью первого поколения женщин в своей научной области, у многих из которых также были маленькие дети. Эти женщины снова и снова задавались вопросами, не находящими ответов в эволюционной теории, которой их учили. Жанна Альтманн вместе со своим мужем Стюартом изучала бабуинов128 в Кении и признала в них «матерей, ведущих двойную жизнь». Матери-бабуины проводили три четвертых дня, занимаясь тем, что Альтманн назвала «зарабатыванием на жизнь»: они ходили вместе со всей группой в зоны кормления и откапывали клубни и луковицы, параллельно избегая хищников и стремясь удовлетворять нужды своих детенышей. Альтманн хотела разобраться, как они распределяют свое время. Как материнство повлияло на их социальный статус? Как репродуктивная история отражается на их жизни в долгосрочной перспективе? Тем временем антрополог Барбара Смэтс интересовалась целью129 длительной дружбы, возникающей между самцами и самками бабуинов, а иногда между взрослыми самцами и детенышами, которые не являются их отпрысками. (Альтманн называла таких самцов «крестными отцами».) Смэтс спрашивала себя: для чего этим огромным свирепым бойцам находиться на «женской территории», наблюдая, как те обнимают своих крошечных детей и возятся с ними? Сама же Хрди принялась задаваться провокационными во­просами130 относительно лангуров, тонкотелых обезьян. Самцы этого вида иногда убивали детей при явном «пособничестве» со стороны их матерей, которые позже совокуплялись именно с этими самцами. Какую роль подобные случаи детоубийства могли играть для выживания вида? А если посмотреть на животный мир целиком, что насчет тех видов, у которых матери сами уничтожают потомство или, что бывает чаще, покидают детенышей? Делают ли они это под угрозой голода, или нападения хищников, или для того, чтобы снова свободно совокупляться? Женские особи, в представлениях Дарвина131, обычно сексуально пассивны, выбирают среди самцов, конкурирующих за расположение самки, но в остальном мало влияют на судьбу своего вида. Однако примерно через столетие после трудов Блэкуэлл работа этих женщин-ученых и многих других показала, что мысль о «застенчивости», полной самоотдаче или природной второстепенности женских особей глубоко наивна. Мало-помалу возник новый портрет132 матерей-приматов, которые в некотором смысле замышляют свой путь эволюционного успеха и полагаются на других вокруг себя, чтобы достичь желаемого. Матери, как писала Хрди, являются «в той же степени стратегами и управленцами, авантюристами и специалистами по сделкам, манипуляторами и союзниками, что и опекунами». Женское сексуальное и материнское поведение варьируется среди биологических видов и внутри них, формируясь под воздействием разноплановых требований. Материнская забота — не говоря уже о материнской любви — не является автоматической. В рамках этой реальности дети вынуждены бороться за свое выживание, вынуждая родителей заботиться о них. Если работа Розенблатта лишь приоткрыла дверь, позволяющую ученым свежим взглядом посмотреть на биологическую трансформацию, которую вызывают родительство и то, как родители и их отпрыски воздействуют друг на друга, то работа эволюционных биологов в эпоху Хрди распахнула эту дверь настежь. «Все больше женщин в области эволюционных изысканий меняли науку, — сказала мне Хрди. — Дело не в том, что мы занимались исследованиями как-то иначе. Дело в том, что в науке были мы, а у нас были другие исходные допущения». Однако работы этих приматологов, в частности Хрди, возмутили отдельных сторонниц феминизма. Через десять лет после выхода ее книги Mother Nature, которую Хрди написала в 1999-м и посвятила биологии и поведению матерей и их отпрысков, она написала еще один труд о роли, которую дальние родственники и другие опекуны играют в воспитании детей на протяжении всей истории эволюции. Французская писательница и философ Элизабет Бадинтер назвала детерминизм, который увидела в работе Хрди, «тошнотворным». В 2010 году Бадинтер опубликовала собственный труд The Conflict: How Modern Motherhood Undermines the Status of Women («Конфликт: как современное материнство подрывает статус женщины»)[5], в котором возражает против набирающей обороты теории естественного родительства и «возвращения к традиционной модели»133, которую эта теория продвигает в ущерб женской самости. Бадинтер сделала много толковых замечаний насчет скачков логики, которые по­требовались, чтобы утвердить материнский инстинкт в качестве средства социального контроля. Она также обвинила эволюционных биологов в том, что, изучая приматов, они видят в них ответы на вопросы о человеческих матерях. Хотя Бадинтер отказалась134 давать интервью для этой книги, в электронном письме она сообщила, что, по ее мнению, нейро­биологии есть место в изучении материнства, однако лишь на вторых ролях — после социальных влияний. В своей книге она говорит о том, что связь между людьми и приматами слаба. Окружение, влияние общества135, а также индивидуальный психологический опыт матери воздействуют куда сильнее, нежели «слабый голос “матери-природы”», писала она. «Как только мы втянем в этот спор природу, — сказала она журналу136 Le Nouvel Observateur в 2010-м, — обратно нам уже не выбраться». Я понимаю, что она имеет в виду. Естественная история материнства слишком часто становилась клеткой. Материнский инстинкт, если переиначить метафору Лоренца, стал дверным замком, который невозможно взломать. Однако становление матерью и есть значимое биологическое событие, уходящее корнями в эволюционную историю. Молодые родители действительно переживают заметные нейробиологические перемены, которые особенно сильны для женщин, вынашивающих детей. Отрицание этого факта само по себе является ловушкой, хотя бы потому, что оставляет пространство, которое готовы заполонить устаревшие представления. Переход к родительству строится на природной гибкости мозга, меняющегося под воздействием гормонов и опыта и испытывающего влияние со стороны генов нашего биологического вида и особенностей конкретных новорожденных. Это процесс, в котором есть и резкий скачок, и длительное преображение. Всепоглощающее и целенаправленное. В первые месяцы, как станет ясно из следующей главы, оно происходит под воздействием тревоги в той же степени, что и под воздействием любви. Когда пребываешь в этом процессе, голос природы может быть похож на что угодно, но он совершенно точно не слаб. Что случится, если мы взглянем на эту новую науку о родительстве с полным осознанием того, как манипулировали старой наукой? Что, если мы исследуем этот вопрос с учетом всего культурного багажа, который можно привлечь? Какую историю мы расскажем тогда? Глава 3 Будьте внимательны! Вскоре после того, как мой муж Юн получил права на управление дроном, он отправился испытать его на Скарборо Марш — болотистый лиман в штате Мэн. Все лето напролет здесь собираются группы туристов, которые гребут в своих разноцветных байдарках по узким протокам в соленых водах болота, распростершегося более чем на три тысячи акров. Время от времени мы с семьей гуляем здесь по специально оборудованной вдоль старой железной дороги тропе, которая прямой линией пересекает местность, состоящую сплошь из плавных изгибов. Еще чаще мы катаемся тут на машине, наблюдая, как свежую весеннюю зелень неизменно сменяют белые и серые оттенки зимы — эти извечные приметы времени. Подобные пейзажи типичны для здешних мест. И все же видеоряд, который удалось в тот день заснять Юну, показал нам Скарборо Марш с новой стороны. Глядя сверху, я заметила, что большие участки, заросшие травой, неодинаковы и не цельны, а разнородны. Зеленые стебли собираются в завитки и ложатся друг на друга, окружая небольшие бассейны с водой и обводя изгибы протоков. Цветовые пятна подсказывают, где располагаются травянистые бугорки, а где канавы, в которых вода испарилась, а соль кристаллизовалась на солнце. Вода становится небом, отражение пышных белых облаков видно сквозь длинные узкие дорожки между зарослями тростника. С такой точки обзора верх превращается в низ. Пространство и время кажутся неразличимыми. Большое состоит из множества мельчайших деталей. Вот о чем я думала, пока стояла за дверью кабинета МРТ в Йельской школе медицины в феврале 2020-го, пока лаборант получал изображения мозга молодой женщины, матери, лежащей внутри аппарата. Мощный магнит притягивал и определенным образом выстраивал протоны водорода в мозге этой женщины, а затем отпускал их, производя радиосигналы, которые машина переводила в черно-белые картинки, двигавшиеся в виде последовательности изображений мозга во множестве сечений. Изгибы белого и серого вещества на стоп-кадрах напомнили мне ландшафт болота. На первый взгляд эти внутренние структуры мозга казались бесформенными, как и обширные участки травы, но, если взглянуть на них с нужной стороны, увидишь невероятно сложные взаимосвязи. Это сравнение небезупречно. И все же в нем есть смысл. Лиман всегда находится в движении. Вода непрестанно перемещает соль и осадок, снося почву с берегов в одном месте и намывая ее в другом. Когда начинается буря, происходят большие перемены. Свежая вода поступает с верховьев. Либо штормовой прилив гонит океанические волны дальше на сушу, где они могут буквально наслоить участки болота друг на друга или смести края утесов. Приток воды с любой стороны способен изменить содержание соли на всем участке, вынуждая одни растения погибать, едва кончится шторм, а другим позволяя показать себя во всей красе и пышности. Мощный шторм — это своего рода встряска для экосистемы, отмечающая начало новой эпохи, когда питательные вещества перераспределяются, а вода формирует новые протоки. За сохранение соленых болот борются климатологи — а все чаще и живущие рядом обыватели — из-за способности этих болот поглощать паводковые воды. Ландшафту присуща адаптивность, которая выражается в его способности к разрушению и к созиданию. Мозг ведет себя похожим образом137. У каждого человека он постоянно меняется, приспосабливаясь к обстоятельствам жизни, определяя поведение и реакции на последствия этого поведения. Мозг долго считали «необновляющимся органом», в котором все более или менее фиксируется при достижении человеком совершеннолетия, после чего клетки только отмирают, в отличие от клеток кожи или крови, которые постоянно возобновляются. Сегодня ученые знают, что процессы в мозге проходят иначе, что в течение всей жизни мозг сохраняет свою удивительную способность меняться и подстраиваться, даже чтобы создать нечто, чего не было раньше, или восполнить какую-то потерю. Наша сознательная и подсознательная жизнь строится на сигналах, которые проходят по физическим структурам мозга, от нейрона к нейрону, между порядка восемьюдесятью шестью миллиардами нейронов138, которые постоянно сообщаются. Каждый из них меняет свою форму и функцию, количество соединений с другими нейронами, силу или характер этих соединений, а также пути, по которым передает информацию. На одном конце нейрона находятся разветвленные дендриты139. Они принимают сигналы от других нейронов и передают их дальше по цилиндрическому аксону к окончаниям, называемым терминалями аксона, — еще одному скоплению ветвящихся отростков, которые производят необходимые химические вещества, чтобы передавать сообщения другим нейронам через участки между ними, называемые синапсами. Каждая часть этого процесса140 подвержена изменениям. Аксоны покрыты жировым веществом, миелином, или миелиновой оболочкой. Это вещество ускоряет передачу и может быть утеряно и восстановлено. Дендриты способны сокращаться и исчезать либо становиться сильнее и разветвленнее. Формируются новые синапсы. Другие синапсы исчезают. А постоянно меняющиеся нейрохимические вещества, которые передают сигналы через синапсы — или препятствуют передаче, — влияют на силу и функцию этих синапсов как мгновенно, так и с течением времени. В некоторых отделах мозга взрослого человека появляются совершенно новые нейроны141, что до относительно недавнего времени считалось невозможным (хотя все еще остается много вопросов о масштабах и значении нейрогенеза у человека). Кроме того, известно, что изменениям подвержена вся организация мозга в целом. Нейронная активность сосредоточена вокруг жизненно важных центров мозга для максимально эффективной передачи сообщений. Но в то же время она рассеяна в том смысле, что повторяющиеся движения или ощущения каждый раз могут задействовать разный набор нейронов. Нейробиолог Лиза Фелдман Барретт сравнивает сложную работу мозга с авиапутешествиями142, где определенные аэропорты служат в качестве узловых, в то время как другие в первую очередь руководят местным трафиком, дабы оптимизировать ресурсы и функции. И есть множество путей, чтобы добраться, скажем, из Бостона в Каир. Структура мозга, начиная с общей архитектуры и заканчивая размером и свойствами каждого нейрона, формируется опытом человека. Мозг пластичен. Он анатомически гибок. Он меняется, например, во время обучения или когда человек направляется в новое место или берется за новое занятие. Однако перестройка мозга случается и на подсознательном уровне, под воздействием внешних раздражителей и перемен гормонального фона. Под воздействием течения жизни как такового. «Электропроводка» мозга напоминает корневую систему трав в соленом болоте и экологические системы, которые поддерживают эту жизнь и являются частью сложного, непрестанно меняющегося комплекса, что по природе своей адаптивен. Исследователи описали беременность и роды как своеобразный шторм для мозга. Гормональный всплеск143, особенно за несколько недель и дней до родов, чрезвычаен. Уровень прогестерона может подняться до пятнадцати раз относительно показателей во время пика менструального цикла и круто упасть в начале родовой деятельности. Подъем уровня отдельных эстрогенов впечатляет еще сильнее: ближе к концу беременности эстрадиол способен вырасти в три сотни раз. Развитие совершенно нового органа, плаценты, требует участия гормонов, с которыми организм никогда не имел дела. Количество окситоцина увеличивается перед родами вместе с ростом пролактина и остается высоким после родов. Рисунок гормональных колебаний схож практически у всех млекопитающих, хотя время подъемов и спадов может различаться. Предродовая подготовка обычно144 направлена на разъяснение того, как гормоны влияют на течение беременности и механику родов. Мы можем узнать, что эстроген способствует росту матки и общему улучшению кровоснабжения, что необходимо для поддержки меняющегося организма матери и питания организма ребенка. Мы можем воспринимать прогестерон как гормон, который утолщает слизистую оболочку матки, способствует росту тканей молочных желез и, вкупе с релаксином, смягчает связки, чтобы помочь телу растягиваться, дабы в итоге протолкнуть крупный плод через узкий родовой канал. Мы воспринимаем пролактин как гормон, вырабатывающий молоко. И, вероятно, нам приходилось читать про роль окситоцина в сокращении матки, выделении молока и ощущении близости с новорожденным. Определенно, это гораздо больше, чем моя мама знала о работе своего тела, когда у нее стали появляться дети в начале 1970-х. Однако эти происходящие преимущественно ниже шеи и относящиеся непосредственно к беременности перемены только часть общей картины. Мощные гормональные колебания, которые сопровождают появление ребенка и являются наиболее серьезными из всех, что человеку приходится испытывать за свою жизнь, происходят еще и в мозге. Они действуют как нейромедиаторы: регулируют производство других нейрохимических веществ, которые влияют на способы соединения нейронов и запускают целый каскад эффектов, которые со временем распространяются все шире и длятся долгое время. Этот гормональный шторм подобен атмосферному фронту, который проходит, оставляя за собой все еще меняющийся пейзаж. В строго метафорическом смысле гормоны смягчают мозг, чтобы он смог переплавиться в нечто новое. В буквальном смысле они делают мозг пластичнее и отзывчивее по отношению к окружающему миру, который теперь включает еще и ребенка. *** Эксперименты с лабораторными грызунами ясно показывают, как гормональный всплеск во время беременности и родов влияет на мозг. Эстроген и прогестерон действуют, согласуясь друг с другом, а также с окситоцином и пролактином, — ни один гормон не способен сделать всю работу в одиночку, — чтобы настроить чувствительность крысы-матери к сигналам ее детенышей. Так возникает то, что Элисон Флеминг и ее коллеги Джозеф Лонштейн и Фредерик Леви называют «состоянием максимальной чуткости»145. Эта чуткость формируется еще до рождения потомства, в то время как прежнее стремление избегать детенышей крыс заменяется на симпатию к ним. Если выражаться по-детски, можно сказать, что гормоны включают в мозге режим «ушки на макушке», настраивая восприятие крысы-матери на определенные сигналы от ее детенышей и побуждая ее отвечать на них, меняя свое поведение. Кроме того, малыши издают звуки146. Как мы знаем благодаря проведенным среди млекопитающих исследованиям, матери могут вырабатывать все необходимые гормоны, связанные с беременностью и родами, но без сенсорной информации со стороны детенышей не разовьют материнского поведения, в норме присущего самкам, выносившим потомство. Мышь, впервые ставшая матерью, должна ощущать запах новорожденных. Если удалить ее обонятельную луковицу, она не сможет строить гнездо и вряд ли будет кормить малышей. То же касается впервые родивших овец: не чувствуя запаха своих ягнят, они не в состоянии должным образом заботиться о них. Однако мыши и овцы, уже имеющие опыт родительства и знающие запах своих детенышей, способны справляться с последующими выводками, даже если лишены обоняния. (Опыт важен.) Тактильные сигналы имеют такое же, если не большее, значение для лабораторных крыс. Матери-крысы должны находиться ближе к своим детенышам. Нужно, чтобы они лизали их, утыкались в них ртом и носом, дабы у них развивалась мотивация для заботы и кормления потомства. Это взаимодействие вызванной гормонами чувствительности и спровоцированной ребенком сенсорной перегрузки побуждает мозг перестроиться на опеку. Система межнейронных связей родителей сложна и разнонаправленна. Но исследования животных в 1970-е годы147 — и многие другие с тех пор — показали, что важным центром активности является медиальная преоптическая область (англ. MPOA). Ее можно представить в качестве приемника148. Эта крошечная часть гипоталамуса содержит рецепторы для всех важных репродуктивных гормонов, и количество этих рецепторов обычно увеличивается на поздних сроках беременности и в начале родовой деятельности. Также MPOA принимает разного рода сенсорные данные, то есть информацию со стороны ребенка. Считается, что MPOA действует как критически важный узел149 в родительской системе межнейронных связей, получая большие объемы связанных с ребенком данных и отправляя сообщения в виде реакций действия и торможения. Нейробиология родительства для всех биологических видов является сбалансированной смесью делания и неделания. Подбери этого расстроенного малыша и верни его в гнездо. Не ешь его. Как вы увидите позже, соблюдение этого баланса — непростая штука. Несколько лет назад150 ученые сделали значимое открытие относительно того, как MPOA переводит поступающие звуки в сигналы для оставшейся части мозга. Группа исследователей Гарвардского университета под руководством нейробиолога Кэтрин Дюлак обнаружила, что подгруппа нейронов в этой области играет существенную роль в родительском поведении мышей — заметьте: как самок, так и самцов. Эти нейроны производят галанин — нейропептид. Нейропептиды схожи151 с нейромедиаторами в том, что передают сообщения от нейрона к нейрону, однако действие пептидов мощнее, а их сигналы уходят на более длинные расстояния. Ученые выяснили, что мыши, у которых содержащие галанин нейроны дезактивированы — путем генетической модификации или введения токсина, — демонстрируют значительно сниженную способность к родительскому поведению. В отличие от крыс, девственные самки мышей произвольно заботятся о детенышах, когда наделены галанинсодержащими нейронами. Однако девственные мыши, лишенные более половины таких нейронов, не делают ничего подобного. Наоборот, они проявляют агрессию. Мыши-матери отказываются возвращать в гнездо уползших мышат. Мыши-самцы, которые прежде демонстрировали родительское поведение, теряют способность к нему. Это научное открытие показало окно возможностей в родительском мозге, «драгоценную отправную точку», как называют ее исследователи. Полученные знания дополнили понимание того, как работает медиальная преоптическая область. По крайней мере, в начале послеродового периода повреждение этой зоны мозга152 в целом или содержащих галанин нейронов в частности уменьшает вероятность того, что мыши станут делать все необходимое для детенышей. И наоборот, введение в MPOA эстрогена или биологическая активация галанинсодержащих нейронов ускоряет запуск поведения заботы как у самок, так и у самцов грызунов. Тот факт, что галанинсодержащие нейроны присутствуют и играют важную роль в MPOA мышей обоих полов, стал еще одним доказательством того, что у всех представителей биологического вида под влиянием разных физиологических обстоятельств может по-разному активироваться центральная система межнейронных связей родительского мозга. Важно, что сделанные открытия позволили группе Дюлак продолжить изучение галанина153. Именно этим и занялись исследователи, и в результате в 2021 году Дюлак получила премию за прорыв в области медицины154 в размере трех миллионов долларов — это награда, учрежденная интернет-предпринимателем Юрием Мильнером и его женой Юлией Мильнер совместно с видными деятелями в области науки и технологий. Исследователи обнаружили, что галанинсодержащие нейроны в MPOA отправляют сигналы — и у самцов, и у самок — примерно двадцати другим областям мозга, многие из которых уже известны как имеющие большое значение для проявления заботы. Все эти нейроны в MPOA активны, когда мышь демонстрирует родительское поведение, однако ученые выяснили, что некоторые разновидности нейронов объединяются в группы, отвечающие за отдельные проявления родительства. Исследователи попытались активировать отдельные галаниновые группы и поняли, что те нейроны, которые проецируют сигналы (например, на пери­акведуктальное серое вещество — зону среднего мозга), провоцируют родителей больше заботиться о гигиене детенышей. Активация группы, направляющей сигналы в вентральную область покрышки, побуждает мышь преодолевать физические препятствия, чтобы оказаться рядом с потомством. Сигналы, идущие к миндалевидному телу, вовсе не влияют на взаимодействие с мышатами, однако сказываются на взаимодействии с другими взрослыми особями, по-видимому влияя на все, что не связано с потомством, безразличным для мыши. Работа лаборатории Дюлак, открывшей эту «модульную структуру»155 медиальной преоптической области, — яркий пример того, как исследователи могут делать открытия, определенным образом управляя поведением и физиологией грызунов и буквально рассматривая мозг животных под микроскопом. Они могут вводить в мозг грызуна вирус герпеса или бешенства в качестве инструмента для отслеживания межнейронных связей. Могут удалять у самок крыс яичники, которые вырабатывают эстроген и прогестерон, чтобы узнать, как животные действуют без этих гормонов. Могут использовать химические вещества, блокирующие рецепторы, чтобы остановить типичную работу нейромедиаторов. Могут повреждать отдельные зоны мозга, или удалять обонятельную луковицу, или анестезировать рот или соски мыши, чтобы выяснить, какие части материнского поведения нарушаются в результате этих действий. Могут подвергать беременного грызуна стрессу или разделять мать и ее потомство, чтобы проанализировать долгосрочные последствия. Могут «приносить в жертву» крысу-мать на определенном этапе беременности или послеродового периода и замораживать пластины мозговой ткани для анализа. Создание такой картины, состоящей из причин и следствий, куда труднее, если дело касается людей. Во-первых, человеческое родительство сложнее и менее предсказуемо, нежели у грызунов, особенно если исследуется в лабораторных условиях. Человеческое материнское поведение труднее измерить. У матерей-крыс и женщин-матерей156 действительно есть много общих базовых функций. Они кормят своих детей и тянутся к ним. Они должны достаточно взаимодействовать с малышами, чтобы те росли и развивались. Они замечают по­требности детей и реагируют на них. Однако родительское поведение человека зависит еще от культуры и языка, от образа жизни и социально-политического контекста, от индивидуальной и семейной истории, а еще от генетики, которая у человека куда разнообразнее, чем у крыс. (Дикие крысы также сложнее и многообразнее, чем лабораторные.) Кроме того, следует учитывать других людей: супругов и партнеров, бабушек и дедушек, прочих детей и взрослых в доме, с которыми матери могут быть или не быть в биологических связях. Учитывать надо даже соседей, учителей и друзей, способных влиять на то, как человек вступит в родительство, а ребенок — в жизнь. Во-вторых, исследователи не могут — небезосновательно — проводить с человеческими родителями и новорожденными те же манипуляции, что и с лабораторными животными. (Найдутся люди, которые скажут, что и ни с одним животным таких манипуляций проводить нельзя, — достойная тема для обсуждения в другой книге.) В случае людей ученые полагаются на другие техники. Они наблюдают и оценивают поведение родителей и их взаимодействие с детьми — дома либо в лаборатории — в процессе обычного общения или выполнения конкретных заданий. Они собирают информацию, полученную со слов родителей, касательно ощущений и действий последних. Они оценивают уровень гормонов в кровеносной системе во время беременности и в послеродовой период. Они анализируют клинические диагнозы и тяжесть симптомов. А в последние два десятилетия все больше используют технологии, позволяющие увидеть, что происходит в родительском мозге, — в частности, в процессе выполнения задач, относящихся к родительскому поведению или имитирующих его. Если повезет располагать достаточным временем и финансированием, ученые могут получать и собирать изображения головного мозга родителей по несколько раз на протяжении месяцев или лет, чтобы увидеть изменения в структуре, или активности, или связях. И даже в этом случае исследователи перестраховываются, сопоставляя результаты с реалиями родительства и меняющимися обстоятельствами человеческой жизни. Когда во время пандемии мой первоклашка учился удаленно, ему часто приходилось выполнять один тип заданий. Там требовалось посмотреть короткое видео и рассортировать картинки, которые отображались на экране планшета, в той последовательности, в которой они появлялись в фильме. История родительского мозга грызунов напоминает эти видеозаписи, а история человеческого материнского мозга похожа на следующие за ними карточки-картинки. Каждая группа исследователей работает, используя некую комбинацию измерений и ту информацию, что они получили благодаря работе с лабораторными животными, чтобы сделать стоп-кадр человеческой истории, чтобы выяснить, какое место этот кадр занимает в общей последовательности и почему он важен. Когда-то у них окажется достаточно карточек, чтобы рассказать историю. Они непрестанно добавляют что-то новое, дополняя картину деталями, и чаще всего находят подтверждение тому, что по большей части родительский мозг разных биологических видов остается похожим на протяжении истории эволюции. Ученые начинают видеть сюжетную линию человеческого родительства и понимать масштабы этого драматического действа. *** Мать в аппарате МРТ157 реагировала быстро. Пока женщина лежала внутри сканера, Мэдисон Бандерсон, аспирант и научный сотрудник Центра исследований детства при Йельском университете, просила ее выполнять задания. Вначале перед глазами испытуемой всплывали надписи «выигрыш» или «потеря». Если появлялся «выигрыш», объяснила Бандерсон, нужно было нажать на клавишу указательным пальцем, когда на экране по­явится белая коробка. Если надпись гласила «потеря», нажимать следовало средним. Если матери удавалось проделывать все достаточно быстро, то, согласно инструкции, она получала некую сумму или не теряла части от изначально предложенного вознаграждения. Это распространенный нейробиологический тест, который называют заданием с отложенным денежным стимулом, придуманный для оценки того, как мозг обрабатывает получение вознаграждения. Компьютер, с помощью которого Бандерсон проводила тест, делал временны́е отметки в согласовании с работой сканеров мозга, так что исследователи могли точно отслеживать мозговую активность, пока человек выполнял задание. А еще тест титровался относительно конкретного испытуемого, то есть скорость, с которой женщине необходимо было реагировать для того, чтобы выиграть, регулировалась в зависимости от того, как быстро она отвечала во время предыдущих пробных тестов, сидя за столом перед компьютером. Суть заключалась в том, что испытуемая должна сколько-то выиграть и сколько-то потерять, чтобы исследователи могли оценить реакцию ее мозга не только на награду как таковую — в данном случае деньги, — но и на предвкушение выигрыша и желание обладать им. Затем деньги заменили изображения ребенка, да не просто ребенка, а ангелоподобной маленькой дочери этой женщины. Накануне мать уже приходила в лабораторию вместе с девочкой, и исследователи имели возможность понаблюдать и проанализировать, как эти двое взаимодействуют, — это было необходимо, чтобы найти способы измерить чувствительность матери по отношению к тому, как себя ведет ее ребенок. Исследователи также сделали снимки ребенка — множество фотографий в разных эмоциональных состояниях. На этот раз в сканере «выигрыш» соотносился с изображениями счастливого или спокойного ребенка, а «потеря» — с безучастным или грустным выражением лица. Появлялась белая коробка, и, если мать реагировала достаточно быстро, она выигрывала изображение счастливой дочери либо избегала возникновения снимка с открытым в плаче ртом или надутыми губами. «У нее очень хорошо получается», — сказала Бандерсон. Ведущий исследователь Хелена Резерфорд вместе с коллегами планировала проанализировать эти данные, чтобы понять, как ведет себя межнейронная сеть матери. Они наблюдали за мозгом в целом и в частности за центром удовольствия, который активизируется в процессе ожидания вознаграждения и преследования некой цели. Также исследователи наблюдали за теми частями лобных долей, которые задействованы в обработке ощущений, связанных с получением награды. В эксперименте с деньгами ученые отметили, что на стремление обладать выигрышем мозг реагирует не так, как на получение награды само по себе. Они решили проверить, происходит ли то же самое в контексте родительства. Эта женщина относилась к группе испытуемых отцов и матерей, примерно половина которых являлись куриль­щиками. Предшествующие исследования показали, что в целом зависимость сглаживает реакцию мозга на вознаграждение в виде денег. Команда Резерфорд задалась вопросом, присутствует ли тот же эффект, когда мозг родителей с зависимостью, в данном случае к никотину, обрабатывает награду, связанную с их детьми, — эту информацию они планировали использовать для улучшения программ поддержки родителей. Однако в этом исследовании есть один неочевидный нюанс, связанный со всеми родителями, курящими и некурящими, — и он заключен в вопросе: что вообще понуждает нас беспокоиться о своих детях? Возможно, ответ кажется очевидным: любовь. Счастье любить и быть любимыми своими детьми. Это и есть награда. Правда, как показывает работа Резерфорд, все не так просто. Определенно, в созерцании сладких щек собственной дочери — на экране или во плоти — есть свое удовольствие. Но присутствует и кое-что еще: порыв сделать этого ребенка счастливым и уберечь от печалей. Желание обеспечить ему все блага, безопасность, возможности для развития и процветания. Стремление смотреть на него, слушать его и действовать в его интересах. Существуют определенные нейробиологические механизмы, которые формируют эти порывы, поскольку с точки зрения эволюции реальность такова, что одной любви недостаточно. Любовь нельзя считать ни одинаково для всех надежной, ни возникающей автоматически. Мы понимаем это, когда наблюдаем за ее рядовыми проявлениями и когда видим крайности. Непростая иcтина заключается в том, что в разные исторические периоды и при разном общественном укладе детоубийство остается частью человеческого родительства. Распространенность случаев детоубийства растет или уменьшается в зависимости от уровня достатка, от способности человека контролировать свои репродуктивные функции и от социальных норм. Например, из поколения в поколение158 в европейских городах многие тысячи младенцев оказывались в сиротских приютах, где мало кто выживал. Во Флоренции, исторические данные о которой особенно прозрачны, процент крещеных детей, оставленных своими родителями, в шестнадцатом и семнадцатом веках не падал ниже двенадцати, как пишет в книге Mother Nature Сара Блаффер Хрди. В 1840-е в этом городе число брошенных детей среди всех крещеных составило сорок три процента. Количество детоубийств159 в Европе снизилось с распространением контрацепции в девятнадцатом веке. Как сказала писательница Сандра Ньюман, люди «перестали убивать своих детей, когда начали меньше их рожать». Конечно, возможности предохранения от беременности — которые все еще не везде одинаково доступны — никогда не были чудодейственным средством, гарантирующим материнскую преданность или благополучие и безопасность каждого ребенка. Сегодня в Соединенных Штатах сотни тысяч детей страдают от пренебрежения или жестокого обращения. Забота о социально уязвимых детях всегда требовала сочетания множества факторов160. Это и способность родителей и семьи в целом справляться со стрессами, бедностью, притеснением, душевными расстройствами, зависимостями и другими проявлениями жизни, которые не способствуют благополучию младенца. И соотношение всего перечисленного с уровнем социальной поддержки, которую родитель получает, чтобы облегчить эти факторы. Родители не настраиваются на заботу о новорожденном автоматически. «Способность к воспитанию нужно извлекать161, подкреплять, поддерживать, — пишет Хрди. — Воспитание само по себе надо воспитывать». А еще есть широко известная истина, которую редко признают: многих рожениц в момент рождения ребенка отнюдь не накрывает волна любви либо вместе с ней настигают столь же мощные волны страха или отчаяния. Исследования, посвященные настроению впервые родивших женщин, часто свидетельствуют о возникающем из-за вдруг навалившейся ответственности чувстве вины, в то время как ожидалась чистая радость. Одно исследование показало162, что из ста двенадцати молодых матерей, опрошенных через неделю после родов, сорок процентов признались: первое, что они почувствовали, взяв на руки своего ребенка, — это безразличие. Я размышляю над этим словом и полагаю, что за ним стоит не столько малая заинтересованность в своем ребенке, сколько холодное потрясение вместо тепла, которого они ждали. Чувство привязанности пришло к этим матерям, как это происходит с большинством родителей, спустя некоторое время. Но, даже появляясь, оно способно в некотором смысле приводить в замешательство. Нужды ребенка многочисленны и безостановочны, а желание удовлетворить их может оказаться столь же сильным, как и мучительный страх провала. На самом деле совершенно нормально испытывать всю эту гамму чувств. В 2005 году в научной статье, доказывающей, что материнство способно вести к духовному пробуждению, психологи Орели Атан и Лиза Миллер написали, что противоречивые эмоции163 «естественны и оправданны». Двойственность — «определяющая черта процесса преображения». Психотерапевт Розсика Паркер написала целую книгу164 о балансе между любовью и ненавистью в родительстве, а в какую сторону качнется чаша весов, зависит от конкретного человека. «Мать должна осознавать себя165, уметь признаваться в разнообразных, противоречивых и часто чрезмерно трудных чувствах, которые вызывает у нее родительство, — сказала она в интервью для журнала Guardian в 2006 году. — Стать хорошей матерью возможно, только признав, что порой бываешь плохой». В 1949-м психоаналитик Дональд Винникотт перечислил восемнадцать причин166 ненависти матери к своему ребенку — «даже мальчику» — с самого рождения. Правдивость его слов жалит, хотя тон Винникотта вызывает улыбку. «Младенец не появляется волшебным образом, — пишет он. — Ребенок угрожает ее телу во время беременности и во время родов… Он безжалостен, относится к ней как к ничтожеству, к бесплатной прислуге, к рабыне… После того как он испортил ей утро, она выходит с ним на улицу, и он улыбается прохожему, который говорит: “Ну что за прелесть!” И она знает, что если не сделает все правильно в самом начале, то будет расплачиваться за это всю жизнь». У родительства есть своя цена. Конечно, и в денежном эквиваленте тоже, но главным образом она измеряется общим благополучием и физическими ресурсами. Когда заботишься о новорожденном, особенно в первые недели, пока он еще не улыбается и не фокусирует взгляд, то есть до всех этих намеков на социальное взаимодействие, эта цена особенно высока. Молодые родители расплачиваются своим сном, временем, вниманием, эмоциональным равновесием. Расплачиваются энергией, которую расходуют, пока кормят, качают и успокаивают, справляясь так день за днем, каждый из которых будто длится неделями, проживая одинокие часы раннего утра, когда границы времени вовсе стираются. А еще необходимо вкладывать в себя, регулировать собственные физиологические процессы, чтобы появлялись силы обеспечивать все то же самое и своему ребенку: пищу, отдых, безопасность. Это совсем не мало. Родительский мозг способен на любовь к своим детям, и любовь эта может быть большой, щедрой и длиться целую жизнь. Но она появляется со временем, а ребенок не может ждать, когда о нем позаботятся. Поэтому в самом начале родительский мозг не полагается целиком на любовь, — по крайней мере, не в том виде, в каком мы ее представляем. Первая задача ребенка — поймать и удержать родительское внимание. «Мы все время думаем об удовольствии быть родителями, — сказала мне Резерфорд, — но далеко не всегда думаем о побуждении или о мотивации к родительству». «Мы» в словах Резерфорд — это родители и общество. Исследователи же как раз много размышляют об этой мотивации. В Центре исследований детства при Йельском университете Резерфорд заведует отделением Before and After Baby Lab, где исследователи изучают процесс перехода к родительству. Название лаборатории прямо указывает, что существует жизнь до рождения ребенка (before baby) и после (after baby), — и это не одно и то же. Когда исследователи говорят о родителях в периоде «после», они зачастую начинают с тех многочисленных способов, какими младенец вызывает у родителей ту самую мотивацию. Дети издают звуки. Это по своей природе мощные раздражители для взрослых, с некоторыми вариациями от человека к человеку, конечно. И хотя общепринято считать, будто женщины реагируют на детей острее — ну вы знаете, из-за материнского инстинкта, — исследования едва ли целиком поддерживают эту версию. Вот когда работа Конрада Лоренца нашла наиболее яркое свое продолжение в изысканиях по части родительства. Лоренц писал о понятии Kindchenschema, когда вид детского лица побуждает взрослого действовать в интересах ребенка. Это сила очарования, и «очарование» в данном случае является техническим термином — таким, который в равной мере можно применить к милым картинкам, котенку и пухлощекому племяннику. Очарование обладает измеримым набором характеристик167, до некоторой степени одинаковым для детенышей всех млекопитающих: это большая голова и пропорционально большие глаза плюс маленький подбородок и круглые щеки. Эти характеристики, которые часто эксплуатируют иллюстраторы и специалисты в области рекламы, вызывают особенно сильную реакцию в мозге взрослых и даруют детям высокие шансы на заботу, которая требуется им для выживания. Ученые не раз убеждались, что мужчины и женщины реагируют на симпатичные детские лица схожим образом. В одном исследовании бездетных взрослых168 просили оценить привлекательность ряда детских изображений. Сознательно оценивая снимки, женщины в контрольной группе ставили детям наивысшие баллы. Однако и женщины, и мужчины одинаково активно нажимали на специальную кнопку, чтобы продолжать видеть эти симпатичные мордашки вместо взрослых лиц «средней привлекательности». Отдельно стоит упомянуть, что милые детские лица, а не лица взрослых оказались триггером169 для быстрого всплеска активности в той области мозга — медиальной орбитофронтальной коре, — которая отвечает за распознавание и реакцию на положительные стимулы либо вознаграждение. Как минимум в одном небольшом исследовании — всего с двенадцатью участниками — эти результаты оказались справедливыми как для женщин, так и для мужчин, как для родителей, так и для бездетных. Сегодня ученые знают, что сила Kindchenschema включает в себя куда больше одной только внешности детей. В это понятие входят также все те сенсорные каналы, через которые ребенок заявляет о себе и требует внимания со стороны опекунов. Большинство родителей отлично170 вычисляют именно своих новорожденных, ориентируясь на их запах или звук плача. Также они находят своего ребенка в ряду снимков разных новорожденных всего через несколько проведенных вместе часов. По результатам одних экспериментов, реакции матерей сильнее. По результатам других — матери и отцы преуспевают в равной степени. Совсем недавно исследователи взялись пристальнее изучать, как мозг родителя в послеродовой период реагирует на лицо младенца, его гуление или на «биологическую сирену», как некоторые называют детский плач. Ясно, что развитие ребенка зависит от способности значимых взрослых интерпретировать эти сигналы и обеспечивать младенца едой, комфортом и стимулами развития, в том числе играми и воркованием. В исследовании за исследованием родители рассматривают изображения собственных или чужих детей, слушают записи плача своих драгоценных чад или чужих отпрысков либо участвуют в более активных заданиях, задействующих эти сигналы, как в экспериментах Резерфорд. Они делают это лежа внутри аппарата МРТ, или с подсоединенными к телу электродами, что измеряют активность в наружных слоях мозга, или сидя внутри яйцеобразной машины, которая фиксирует магнитные поля, образуемые мозговой деятельностью. Иногда ученые отслеживают, как группа родителей меняется с течением времени. Иногда сравнивают их с бездетными взрослыми171. По большей части исследуются исключительно цисгендеры — гетеросексуальные женщины, выносившие своих детей, — хотя эта ситуация начинает меняться. По правде говоря, сигналы младенцев, используемые в этих исследованиях, — слабая замена подлинным сигналам. Запись детского плача не может вызывать точно такую же реакцию у родителей, как если бы малыш кричал, сотрясаясь всем телом, и взрослые не только бы слышали его, но и ощущали, как вибрирует его грудная клетка. А как насчет особой радости, которую испытываешь, впервые видя намек на осознанную улыбку на лице своего ребенка, когда ты ликуешь и принимаешься с ним ворковать, а в награду получаешь уже явную улыбку во весь рот? Как насчет кормящей матери, которая вышла на прогулку со спящим на руках ребенком, и вдруг младенец начинает шевелиться? Вы знаете, что последует дальше: легкое ворчание, пока крошечный кулачок тянется ко рту, а затем плач. Ребенок голоден. Способна ли лабораторная машина в полной мере зафиксировать испытываемое всем телом стремление найти скамейку в парке и покормить малыша или успеть вернуться домой? Нет. Но что в состоянии сделать эти тесты, так это зафиксировать отпечаток таких подлинных реакций, изгибы путей, которые они прокладывают в системе межнейронных связей. В ходе этих экспериментов ученые снова и снова отмечали172 повышенную активность и взаимодействие между двумя взаимозависимыми сетями, что участвуют в обработке детских сигналов и придании этим сигналам значимости. Речь о сетях, которые наи­более вовлечены в «состояние максимальной чуткости» родителей, — о ведомой дофамином системе вознаграждения и сети выявления значимости. В действительности система вознаграждения уже переросла свое название. Порой в таком контексте на нее ссылаются как на систему материнской мотивации, что оправданно, хотя она участвует в мотивации поведения у всех, а не только у матерей. К ключевым узлам относятся вентральная область покрышки в среднем мозге, которая посылает сигналы в прилежащее ядро с помощью связанного с системой вознаграждения нейромедиатора дофамина, упомянутого выше. Вентральная область по­крышки и прилежащее ядро связаны с миндалевидным телом, медиальной префронтальной корой и гиппокампом — прочими областями, значимыми для формирования реакций заботы. В моделях материнства у животных медиальная преоптическая область (MPOA) — приемник — важная отправная точка для системы материнской мотивации. У людей MPOA нередко остается в стороне. Долгое время считалось173, что, раз человеческая кора головного мозга примерно в тысячу раз больше, чем у крыс, она в большей степени должна влиять на человеческое материнское поведение, нежели крошечная MPOA, размеры которой затрудняют всякие измерения. Исследователи признались мне, что не могут точно сказать, является ли ограниченная и разнообразная активность, которую они отмечают в этой области в процессе сканирования мозга, индикатором того, что MPOA меньше во­влечена в подстегивание человеческой мотивации. Или же в ней происходит масса такой деятельности, которая попросту скрыта от глаз? Есть некоторые указания на то, что правдой является последнее174. Поскольку проекции MPOA направлены к сложно устроенной префронтальной коре, есть основания полагать, что медиальная преоптическая область также весьма значима в формировании мотивированной заботы у людей.