Как бы то ни было, мы почти ничего не знаем о том, как сон взаимодействует с меняющейся нейробиологией родительского мозга. В некоторых (не во всех) визуализирующих исследованиях родительского мозга недосып оценивают с помощью опросников на тему качества сна. Ни в одном из известных мне исследований не рассмотрено непосредственное влияние недосыпа на мозг, даже несмотря на то что в литературе о родительском мозге подвисли крупные вопросы на этот счет. Например, до какой степени нехватка сна формирует поддающиеся обозрению перемены в родительском мозге, параллельно (и в сочетании) с гормонами и опытом проявления заботы? И какие — если таковые вообще имеются — защитные эффекты могут возникнуть внутри родительского мозга, чтобы смягчить влияние недосыпа, которое в противном случае стало бы разрушительным? Природа родительства — например, невозможность или нежелание родителей участвовать в исследованиях, включающих манипуляции со сном, — определенно является препятствием к более детальному анализу. Другое препятствие — особенности сна в послеродовой период. Этот сон осложненный. «Недосып с новорожденным — худший из всех», — сказал нейробиолог Роберт Сапольски529 из Стэнфордского университета журналисту Кэтрин Эллисон в интервью для ее книги 2005 года The Mommy Brain: How Motherhood Makes Us Smarter[15]. Сначала возникает нехватка сна, а затем — непредсказуемость. По словам Сапольски, тело регулирует уровень ночного кортизола, готовясь пережить ночной подъем, чтобы покормить или успокоить ребенка. «Когда ты отправляешься спать, предвосхищая, что тебя разбудят в любую секунду посреди ночи, ты физически готовишься к встрече с этим фактором стресса», — говорит Сапольски. Множество исследований530 связывают недосып с послеродовой депрессией, хотя и не всегда в простом уравнении вида «меньше сна — сильнее депрессия». В одном изыскании ученые Университета Северной Каролины в Чапел-Хилле и Центра сна и познания Beth Israel Deaconess Medical Center в Бостоне оценивали симптомы депрессии и сон531 двадцати пяти молодых матерей в течение недели во время последнего триместра беременности и в течение первых нескольких месяцев после родов. Женщины носили на запястье актиографические устройства контроля, которые отслеживают движение подобно смарт-кольцу и другим потребительским девайсам, фиксирующим параметры активности. Женщины также заполняли журнал сна и опросники на предмет его качества. Исследование было относительно небольшим, однако в нем наблюдали за одними и теми же женщинами в течение длительного времени. Также его можно назвать всесторонним, поскольку анализ охватывал субъективные и объективные параметры сна. В исследовании измерялось общее количество сна, но кроме того, и другие факторы, включая его фрагментированность или эффективность, причем последняя связывалась с тем, сколько времени женщина действительно спала, а не просто лежала в постели. Общая продолжительность сна532 не коррелировала с симптомами депрессии, как выяснили ученые. Согласно этому и другим исследованиям, общее количество часов сна, который получают матери, может быть близко к семи-восьми рекомендуемым. Проблема же заключается в том, что сон этот фрагментирован и неэффективен, а эти параметры (так же как и собственная оценка нарушений сна матерями) связаны с настроением в течение дня. Исследователи пишут, что запланированные вмешательства в организацию сна могут стать важным инструментом пред­отвращения симптомов депрессии. Это могут быть, например, «обучение сну и предписанные периоды короткого сна». Другие предполагают533, что ключом к более здоровому сну после родов может стать приобретение здоровых привычек, связанных со сном, во время беременности, в частности привычки ложиться раньше. По их мнению, пренатальные курсы и пропаганда народного здравоохранения должны делать на этом акцент. Кристин Парсонс, психолог и доцент Орхусского университета в Дании, стала соавтором влиятельного исследования, по­священного тому, как мозг обрабатывает сигналы, поступающие от младенца, и как эти нейронные реакции меняются по мере обретения опыта заботы о ребенке. Она сказала мне, что недавно принялась исследовать сон и родительский мозг, обнаружив нехватку изысканий, которые рассматривали бы обе эти темы. Ее интересует, например, как родительский мозг обрабатывает детский крик, пока спит, и есть ли в этом плане различия между мужчинами и женщинами либо между первостепенными и второстепенными опекунами ребенка. «Ты присоединяешь к прежним раздражителям новый, чрезвычайно значимый, и обретаешь — в представлении множества родителей — новый смысл… а еще ты перестаешь спать, — говорит она. — На тебя сваливаются сразу два этих фактора, которые, подозреваю, еще и усугубляют друг друга». Никуда не деться: младенцы просыпаются по ночам на кормление, особенно в первые месяцы. Для большинства родителей нарушения сна — неотъемлемая часть нового опыта. Однако есть способы, которые могут помочь. Один из вариантов, как вы знаете, оплачиваемый отпуск. Трудно устраивать себе предписанные врачом короткие периоды сна, когда ты работаешь. Трудно отдыхать, когда беспокоишься об оплате счетов, находясь в отпуске за свой счет. Более конкретные пояснения для будущих родителей о том, как поменяется их сон и как это по­влияет на их мозг и тело, тоже в помощь, ведь родители тогда могут предвосхитить эти перемены и продумать для себя варианты поддержки. Винсент призналась мне, что, несмотря на всю предродовую подготовку, чтение специальной литературы, посещение курсов для будущих родителей и беседы со своим врачом, несмотря на ехидные или шуточные предупреждения других родителей, которые она получала между делом, ей никогда не предлагали время и место, чтобы «сойти с острова восторженного счастья и по-настоящему подготовиться». Чтобы сосредоточиться на том, что может принести ей материнство как человеку, имеющему тело и мозг, которым предстоят сильнейшие перемены за рамками беременности. Тогда все могло бы быть иначе, сказала она. *** Допустим, мы принимаем как факт, что отдельные функции памяти и внимания могут ухудшаться — хотя лишь временно, — как «издержки» родительского становления. Нам известно также, что эти функции в некоторой степени восстанавливаются. Нейронная сеть, отвечающая за социальное общение, способность человека считывать социальные и эмоциональные сигналы других людей и осмысленно на них реагировать, укрепляется в процессе родительства. Возможно, эти перемены — я бы даже сказала, достижения — применимы и в других отношениях, особенно в близких. Например, с нашими партнерами. Около десятилетия назад Шир Атзил с коллегами просканировали мозг пятнадцати матерей и пятнадцати отцов534, состоящих в отношениях, пока они просматривали видео с участием собственных и чужих младенцев. Ученые выяснили, что внутри пар отделы мозга, связанные с ментализацией, эмпатией и двигательными реакциями, активировались схожим образом у матерей и отцов, когда те наблюдали за собственными детьми. Исследование было небольшим и экспериментальным, однако эти соответствия позволяют предположить, что «родители способны в режиме реального времени одинаково интуитивно понимать состояния и сигналы своих детей», написали авторы. В другом исследовании, проведенном учеными из Университета Бар-Илана в Израиле, просканировали мозг сорока двух пар, около половины которых были гомосексуальны, и все — с первым опытом родительства, а затем изучали эти семьи в течение шести лет, чтобы оценить нейронную и гормональную подоплеку сородительства и семейной динамики. Открытия оказались неоднозначными, однако среди них535 ученые выделили то, что родители, в чьем мозге обнаружены более крепкие сочленения между полосатым телом, связанным с мотивацией, и вентромедиальной префронтальной корой, связанной с эмпатией и контролем эмоций, также продемонстрировали себя со временем более склонными к сотрудничеству в совместном родительстве. Предыдущее исследование связало эти конкретные соединения между отделами мозга с умением взаимодействовать и проявлять поведенческую гибкость, что среди прочего обеспечивает своего рода альтруизм, которого требует семейная жизнь. Нейробиологи признают, что подобный способ анализа мозга двух людей в тот момент, когда они занимаются чем-то отдельно друг от друга, даже если занятие одинаково — вроде просмотра видео с их ребенком, — имеет ограничения. В этом случае слишком велико расстояние. Человеческие отношения существуют не в качестве моментов536, которые можно наблюдать, а как продолжительное развивающееся взаимодействие, в котором отдельные личности считывают психические состояния другого человека, влияют на них и, в свою очередь, сами подвержены его влиянию. Некоторые предполагают, что люди вовлекаются в своего рода взаимное чтение мыслей, когда два мозга действуют вместе в «мы-режиме». Способность к подобного вида связи между двумя людьми характерна не только в родительстве. Она может быть фундаментальной характеристикой человеческой социальности. Однако вероятно, что для многих родителей, которые заботятся о ребенке совместно со своим партнером, это становится наи­более тесным и многогранным сотрудничеством из всех, в каких им приходилось принимать участие. Здесь высокие требования, высокие ставки и большие потенциальные достижения. Это имеет смысл лишь в том случае, если по мере того, как укрепляется умение родителя считывать сигналы ребенка и отвечать им, укрепляется и его умение считывать сигналы партнера и отвечать им. Изучение нейробиологии двух человек537, изучение активности мозга множества людей, взаимодействующих друг с другом здесь и сейчас, — технически и статистически трудная задача. Соответствующие технологии все еще полны ограничений. И подобных технологий не так много, хотя социальная нейробиология определенно стремится к развитию в этом направлении. В одном недавнем исследовании538 межнациональная группа ученых измерила нейронные реакции двадцати четырех пар, состоящих из отцов и матерей с маленькими детьми, используя спектроскопию в ближней инфракрасной области, или БИК-спектроскопию. Этот метод задействует источники света и сенсоры, размещенные на коже головы, чтобы измерять циркуляцию крови непосредственно на поверхности мозга. Ученые отслеживали активность префронтальной коры участников, пока те слушали смех или плач — младенцев и взрослых, — а также «белый шум». Когда партнеров тестировали, пока они находились в одной комнате и слушали звуки одновременно, их узлы контроля внимания и когнитивного контроля больше синхронизировались друг с другом, нежели когда их тестировали по отдельности. Такого эффекта не появилось, когда так же тестировали пары испытуемых, в которых участники не были партнерами. В партнерских парах сигналы мозга совпадали больше, когда они слушали нейтральные или приятные звуки, нежели звуки плача, что, по мнению авторов исследования, может быть проявлением приспособленчества. Когда оба родителя демонстрируют реакцию стресса на детский плач, это может вести к неблагоприятным последствиям для всех участников, писали они. Результаты, по их словам, отражают потенциал мозга обоих родителей действовать в согласии друг с другом, чтобы «уравновешивать обоюдные реакции», — навык, который точно является преимуществом в воспитании ребенка, но, кроме того, полезен и в более широком контексте, когда двое строят совместную жизнь. Атзил стала соавтором другого исследования, целью которого было выяснить, как матери соотносят себя539 с другими взрослыми. Я думаю об этом всякий раз, когда наблюдаю за родителями, встречающими своих детей после школы, или на детской площадке, или сидя со своей сестрой на заднем крыльце ее дома, пока дети носятся вокруг и плещутся в детском бассейне. Атзил и нейробиолог Тальма Хендлер из Тель-Авивского университета, а также Рут Фелдман из Междисциплинарного центра в Герцлии просканировали мозг матерей, пока те наблюдали за взаимодействием других матерей со своими деть­ми. На некоторых видео матери общались с детьми легко и увлеченно. На других были отстраненными, тревожными, реагировали рассеянно. Когда матери смотрели записи «синхронизированных» взаимодействий, в их мозге больше активировались области, отвечающие за вознаграждение и ментализацию, а также зоны, связанные с симуляцией, то есть проигрыванием чьих-то действий у себя в уме. Исследователи предположили, что матери выявляли социальную синхронию у других матерей и проецировали ее на себя. Иными словами, мать наблюдала за здоровым общением другой матери со своим ребенком, и ее мозг реагировал, симулируя это общение, как будто общалась она сама. Для меня это звучит разумно. Я цепляюсь за дружбу с другими матерями последние несколько лет. С ними я ощущаю радость и солидарность, пока мы исследуем эту зыбкую почву материнства и брака, особенно во времена шокирующих законов и глобальной пандемии. А еще они помогают мне осязаемо — советуя определенное детское автокресло или ориентируя в правилах взаимных визитов с детьми во времена пандемии, — а возможно, и менее осязаемо поддерживают. Первый опыт родительства сопряжен с таким обилием случающихся разом перемен, что он может ощущаться как ношение чужой одежды, этой униформы ответственности, которая тебе словно не по размеру. Но потом я наблюдаю, как одна из моих великолепных подруг идет по улице за руку с дочерью, или слышу, как другая уверенно и недвусмысленно наставляет своего сына насчет того, что ему разрешается и не разрешается, или слушаю, как подруги говорят о своих тревогах, своем одиночестве, своих родительских победах, или мы обмениваемся сообщениями, когда за окном снегопад, а то и пандемия, сидя взаперти, в отчаяние… «Мои дети — чудовища», — говорится в одном из сообщений, посреди всего этого мой разум выхватывает стоп-кадр из серии пробегающих перед глазами сцен, и под ним появляется подпись: «Мать». Я вижу в этих сценах себя, и тогда униформа садится уже лучше. Атзил сказала мне, что результатом этого исследования стало не только понимание, что между матерями существует взаимодействие. Забота о ребенке, ответственность за контроль аллостаза другого человека снабжают родителей новой внутренней моделью, к которой можно обращаться, чтобы интерпретировать окружающий социальный мир. Эта модель вмещает в себя весь опыт, который они получили, уделяя внимание потребностям другого человека и решая, как эти потребности удовлетворить. Некоторые эксперты в области родительского мозга нашли в себе смелость предположить, что такая новая внутренняя модель способна стать силой, ускоряющей социальные перемены. Привлекательность младенца — черты, формирующие его Kindchenschema, а также его смех, лепет и запах — воздействует на взрослых как молниеносно, так и отложенно. Симпатичный младенец быстро притягивает внимание тех, кто о нем заботится, и медленно формирует их мастерство по части эмпатии и сочувствия, написали ученые540. Среди них был и Марк Борнштейн, в то время старший исследователь Национального института детского здоровья и человеческого развития, а также Мортен Крингельбах и Алан Штайн из Оксфордского университета. Они назвали это силой очарования, которое включает в себя все те положительные черты, которые делают ребенка сенсорным стимулом. Очарование, как предполагают Крингельбах с коллегами541, способно вынудить людей расширить свое «моральное окружение», то есть «границы, нарисованные вокруг отдельных лиц, с которыми человек готов считаться». В качестве примера они приводят мировую реакцию на фото трехлетнего сирийского беженца Айлана Курди, чье тело вынесло на турецкий берег после того, как опрокинулась лодка, в которой он и его семья надеялись добраться до Греции. Люди смотрели на изображение этого мальчика, на его крошечное лицо, уткнувшееся в песок, и читали слова его отца Абдул­лы Курди. Он рассказывал, как перепробовал множество способов обеспечить семье безопасность в Канаде, где их ждали родственники, готовые предоставить работу и жилье, и как, когда все прочие варианты не сработали, они сели на контрабандистское судно, а потом вместе с другими беженцами оказались в воде, как он старался удержать сыновей на плаву, поддерживая то одного, то другого. Но затем Айлан пропал из виду вместе с матерью и братом. «Все, что было ценно для меня, исчезло», — сказал Абдулла Курди New York Times. «Облетев весь мир», история мальчика привлекла внимание (по крайней мере, на время) политиков и публики, как не могло привлечь его ничто прежде, в том числе и одиннадцать миллионов людей, лишенных на тот момент крова, писали в Times. Возможно, отчасти потому, что многие люди, посмотрев на снимки, отреагировали, спроецировав их на собственных детей. В этом задействованы все те же отделы мозга, что активируются, когда мы прикасаемся ладонью к мягкой и круглой щеке своего малыша. Знакомое подрагивание родительской тревоги. Столько радости, но и отчаяние может быть тут как тут. «Подобно троянскому коню, — писали Крингельбах с коллегами, — очарование открывает двери, которые в противном случае могли бы остаться запертыми». Существует чрезвычайно мало исследований о том, способна ли забота сама по себе — и реакция в виде проецирования ее на других — отворять двери. Наоборот, мы часто слышим, как родительство делает людей более замкнутыми. Это представление о родительской агрессии в действии, адаптивный механизм, помогающий защищаться от внешних угроз. Одна серия исследований542 обнаружила следующее: если сперва попросить людей подумать о младенцах или проявлениях заботы, а затем показать им изображения или рассказать о членах некой «группы чужаков», предубеждение перед этой группой возрастает, но только если она уже воспринималась как угроза. Крайне мало исследований — их почти нет — посвящено тому, как опекуны реагируют друг на друга, что особенно важно, когда ты пытаешься разобраться, насколько велика роль отношений между родителями во взрослой жизни. Примечательно, что большинство визуализирующих исследований родительского мозга сегодня начинаются с вопросов, касающихся истоков патологии. Повсюду финансируются визуализирующие исследования мозга, которые делают более понятной человеческую природу, и далеко не всегда цель этого — решить какую-то конкретную проблему. Например, исследователи не стремятся решать задачи спортивной психологии или искать нейронную сеть, которая подстегивает человека к денежным вложениям, не пытаются получить более полное описание природы лидерства. Однако исследование человека в процессе родительства, созданное ради понимания этого основополагающего опыта, малопривлекательно для инвесторов, даже если оно сосредоточено на детско-родительских отношениях. «Даже литература по социальной нейробиологии вся посвящена эмпатии по отношению к коллегам, — сказала мне Дэрби Саксби, специалист в области возрастной психологии. — Не стоит ли нам начать с того, откуда происходят все эти явления? То есть обратиться к наиболее фундаментальным первым социальным отношениям, которые есть за плечами каждого?» В 2016 году журнал Hormones and Behavior издал специальный выпуск о родительской заботе в память о Джее Розенблатте. В нем Фелдман писала543, что в центре теории эволюции Дарвина находится идея, что человек «от природы безжалостен», поскольку непрестанно ведет борьбу за выживание. Но, добавляет она, Розенблатт и его коллеги, интересовавшиеся биологическими подоплеками заботы и привязанности, показали, что «общественное сотрудничество, обоюдная синхрония и способность ко взаимности не менее “биологичны” и “природны”, нежели грубое отвоевание ресурсов». В свою очередь, исследования Фелдман и других ученых сообщили нам много нового о том, как работают эти биологические механизмы, в частности между родителями и детьми. Но остается еще много такого, что следует изучить. Мы уже знаем, что для людей воспитание потомства всегда было делом совместным, и создается впечатление, что родительский мозг обладает функцией — способностью к имитации — для распознавания в других способности к такого рода деятельности. Как это может сказываться на отношениях родителей между собой — на нейронном уровне и в жизни в целом? Возможно, родительство является причиной с удвоенной силой взяться за исполнение обязательств внутри ограниченной «группы своих», но может ли оно вместе с тем преодолевать границы этой группы, делая заботу своего рода приметой «своих» людей? Кажется, будто так и есть, когда наблюдаешь, насколько эффективным оказывается создание местных общественных и политических организаций, связанных со статусом материнства. Донна Нортон — исполнительный вице-президент MomsRising, общественной организации, работа которой сосредоточена вокруг вопросов универсального оплачиваемого отпуска, иммиграции, безопасного обращения с оружием, реформы уголовного права и других тем, влияющих на безопасность семьи. По ее словам, отчасти людьми, которые подаются в волонтеры, движет желание защитить детей — и не только собственных. «Материнство часто дает тебе ощущение связи со своей социальной группой, потому что ты попросту нуждаешься в ней, — говорит она. — Тебе важно быть в контакте с другими людьми. Невозможно просто растить своих детей в изоляции. Нужна целая деревня»[16]. Быть может, одна из функций родительского мозга — распознавать жителей этой деревни в людях, которых мы встречаем. *** Я не могу назвать ни одного исследования, где однозначно заявлено, что родительство делает человека умнее, однако я верю, что это так. Какие бы изыскания со смешанными результатами я ни приводила в этой книге, существует простая данность: родительство требует полного погружения в обогащающую среду544 — со входящей сенсорной информацией, сложными социальными требованиями, — которая, как известно нейробиологам, улучшает когнитивные функции, и не только в послеродовой период, но и на протяжении последующих лет, а то и десятилетий. Я не могу привести никаких данных, уверенно свидетельствующих о том, что родительство делает человека эффективнее, но я уверена, что это так. Спросите любого родителя. Но еще вспомните про наш шопинг-лист. Прежде чем человек становится родителем, он ответственен за удовлетворение лишь собственных базовых нужд. Но после он вынужден удовлетворять не только свои потребности, но и потребности ребенка. При том же количестве часов в сутках. При том же мозге. Мне неизвестно ни одного исследования, которое доказало бы, что ребенок заставляет человека быть смелее, храбрее или выносливее. Но как еще многочисленным родителям удается жить с мозгом, который делает их невероятно бдительными по части потенциальных опасностей, что угрожают их самому дорогому существу, и в то же время оставаться чуткими к социальным и эмоциональным потребностям этого маленького человека? Этот путь требует смелости. Я не могу указать на исследование, где утверждалось бы, что родительство делает человека более творческим, чем он был раньше. Вне всяких сомнений, делает. «Существует своего рода эволюционное разделение труда545 между детьми и родителями, — пишет Элисон Гопник в книге The Philosophical Baby: What Children’s Minds Tell Us about Truth, Love, and the Meaning of Life («Дитя-философ: что детский разум может рассказать об истине, любви и смысле жизни»). — Дети — это отдел исследований и разработок среди людей, это мечтатели, мастера мозговых штурмов. Взрослые же отвечают за производство и рекламу. Они совершают открытия, мы воплощаем задумки. Они придумывают миллионы новых идей, в основном бесполезных, а мы выбираем из них три-четыре стоящие и претворяем в жизнь». Готова поспорить, что достаточно просто жить рядом и расти вместе с таким мечтателем, чтобы родитель испытал кое-что еще — трепет. Чтобы нечто вызывало в нас трепет546, по мнению психологов, которые изучают это чувство как нечто измеримое, это нечто должно быть огромным и напоминать нам о том, насколько малы мы сами. В буквальном смысле это могут быть космос или океан, простирающиеся далеко за горизонт. В метафорическом — это нечто, подобное духовному пробуждению. А может быть, просто наблюдение за тем, как тяжелеют веки засыпающего ребенка, и осознание, что в масштабе времени мгновения мимолетны. Трепет заставляет человека некоторым образом изменить свое ментальное представление о мире. Мне кажется, что родительство открывает практически бесконечное число возможностей испытывать трепет в обеих его ипостасях. Если только мы приглядимся. А трепет считается547 потенциальной творческой силой, тем пространством, в котором возникают новые идеи или связи между старыми. Но, конечно, давайте поговорим о забывчивости. В 2017 году Молли Диккенс, специалист по физиологии стресса и писатель, работала на Bloomlife — это стартап, посвященный материнскому здоровью. Она брала интервью у шестикратной чемпионки по легкой атлетике на открытом воздухе Алисии Монтаньо о том, как олимпийцы готовятся к родам, и о том, каково участвовать в соревнованиях, будучи беременной профессиональной спортсменкой. Монтаньо рассказывала, как ее спрашивали, не вреден ли бег для будущего ребенка. «Я пришла в ярость548, — поведала она Диккенс, — когда поняла, что люди смотрят на беременных снисходительно, считая, будто им не хватает ума оценить возможности своего организма, прислушаться к нему, уважать его способность давать жизнь, при этом продолжая функционировать и двигаться». Монтаньо рассказала Диккенс, как спонсор отказал ей в день­гах, когда она не смогла занять ни одно из призовых мест в чемпионате США 2014 года, участвуя в забеге на тридцать четвертой неделе беременности. Двумя годами позже Монтаньо поведала эту историю целиком, на этот раз журналистам New York Times549. Бренд ASICS угрожал не заплатить и в результате оставил ее ни с чем. У Монтаньо уже был схожий опыт с Nike. Кара Гучер, бегунья на длинные дистанции, тоже олимпийская чемпионка, сообщила о подобном же отношении к ней Nike, Олимпийского комитета США и USA Track & Field: потерянные деньги, потерянное время, которое она могла бы провести с сыном, потерянная медицинская страховка и неуважение со стороны той самой компании, что рекламирует свои товары для женщин под громким слоганом «Мечтай по-крупному» (Dream Crazy). «Индустрия спорта никак не ограничивает карьеру мужчин, — сказала Монтаньо в авторской видеоколонке New York Times, — но, когда женщина решает родить ребенка, спорт выплевывает ее в расцвете сил». Монтаньо и Гучер нарушили соглашение о конфиденциальности, чтобы рассказать свои истории. Меньше чем через несколько недель550, вдохновленная их примером, спринтер Эллисон Феликс опубликовала собственную колонку в Times, заявив, что в Nike ей предложили меньше денег после рождения ребенка и отказались гарантировать отсутствие взысканий, если ей не удастся выступать наилучшим образом в ближайшие после родов месяцы. Феликс, которая вскоре стала одной из самых титулованных легкоатлеток за всю историю, задалась вопросом: «Если я не стану защищать материнство, то кто?» Их действия сдвинули дело с мертвой точки, вызвали активность конгресса США и подстегнули перемены в политике Nike. И это еще не все. В 2020 году, когда разразилась пандемия, а Монтаньо родила своего третьего ребенка, она вместе с Диккенс основала некоммерческую организацию &Mother, название которой подразумевает «чемпионка и мать», «спортсменка и мать», «ученая и мать». В 2013-м Диккенс была молодой ученой в Калифорнийском университете в Беркли и изучала стресс, репродуктивные гормоны и способность к зачатию, когда забеременела первым ребенком. Она хотела взять четырехмесячный отпуск по уходу, однако совет Национальных институтов здравоохранения, который оплачивал ее ставку после защиты диссертации, предложил только восемь недель. Тогда она решила попробовать приостановить членство и обеспечить себе недостающее время за свой счет. Заработок мужа и страховка вполне это позволяли. Когда Диккенс посвятила в свои планы кадровую службу, ей ответили: «Никто еще о таком не просил». Через неделю после рождения дочери Диккенс предложили пройти собеседование в другом конце страны на соискание должности, которая в будущем обеспечила бы ей позицию преподавателя. Она спросила, нельзя ли отложить интервью на момент ее возвращения из отпуска по уходу за ребенком, но ей ответили, что место ждать не будет. Несколько недель спустя она летела через Штаты вместе с малышом и мужем, чтобы участвовать в двухдневном интервью с перерывами каждые два часа для сцеживания молока. Ей казалось, что она справилась. Но работу она не получила. В том же году журнал Nature посвятил специальный выпуск вопросу «Где женщины в науке?». В этом выпуске исследовались гендерные предрассудки и потребность в большем числе женщин на руководящих позициях и в научно-экспертных советах, однако мало внимания уделялось родительству. «Нет понимания, что поддержка женщины в этот период ее жизни поможет множеству женщин остаться в науке», — сказала Диккенс. Карьера в науке способна стать карьерой на всю жизнь, добавила она, и нежелание пойти навстречу людям в этот относительно короткий отрезок времени, когда семья требует от женщины максимального присутствия, весьма недальновидно. «Сколько женщин, которые в будущем изучали бы беременность, женское и материнское здоровье, оказываются не у дел?» Этот комментарий относится непосредственно к науке, однако та же проблема существует во всех сферах, включая новостную, которой я посвятила бо́льшую часть своей карьеры. Препятствий для совмещения551 работы в СМИ и материнства сегодня стало меньше, но они остаются ощутимыми. Этот факт не только мешает журналистской карьере и взращивает дискриминацию среди сотрудников новостных редакций, но и заметно подрывает идеологию всего общества, которая во многом формируется как раз журналистами. По аналогии: насколько богаче была бы картина профессионального спорта и нашего коллективного представления о возможностях женского тела на протяжении всей взрослой жизни, если бы матерям давали больше свободы? Теперь &Mother работает как публично, так и негласно, чтобы дать возможность спортсменкам заключать контракты, обеспечивающие родительскую защиту. Внутри спорта работники этой компании стремятся установить стандарты, которые облегчали бы материнство: например, охраняемое право на личное время и поддержку лактации во время переездов и соревнований. Они стараются сделать формулировки договоров открытыми, чтобы спортсменки знали, о чем просить и как. Цель в том, чтобы проложить в этой сфере путь, который может служить моделью во всех прочих областях, где пренебрегают ценностью вклада, который женщины способны делать после того, как стали матерями. Кроме бесспорной ценности того факта, что спортсменки могут вернуться в карьеру после родов, когда поймут, что организм им это позволяет, Олимпийские игры в Токио весьма однозначно показали болельщикам и спонсорам, какова ценность матерей в спорте. Тема матерей на соревнованиях552 стала главным сюжетом игр — мощным и полным радости, хотя достичь победы было нелегко. Феликс, спонсором которой сейчас является Athleta, в то время как сама она стала членом правления &Mother, выиграла бронзу в забеге на 400 метров и золото в волнующей эстафете 4 × 400 метров. Чтобы сделать путь, подобный тому, что прошла Феликс, легче для других спортсменок, нужно свергнуть старые идеи о том, что женщине позволено делать, когда она стала матерью, и о том, на что она теперь способна, говорит Диккенс. Отчасти работа &Mother интересна мне потому, что эта организация более широко смотрит на то, что есть женщина после беременности, и делает эту проблему видимой для других. Существует сложившееся представление о возможностях организма беременной и только что родившей женщины и представление о возможностях мозга беременной и только что родившей женщины. Ни в том, ни в другом случае оно не соответствует действительности. «Все именно так, — говорит Диккенс. — Как это изменить?» Глава 9 Между нами Берри Бразелтон553 ответил по мобильному, когда я позвонила ему в начале 2016-го. Знаменитому педиатру, чьи статьи, написанные десятилетия назад, помогли мне переосмыслить собственный послеродовой опыт, вот-вот должно было исполниться девяносто восемь, а я тем временем приближалась к своей первой годовщине материнства. Хартли исполнялся год через несколько дней. Бразелтон не знал меня, однако нас свел общий знакомый, и Бразелтон согласился со мной пообедать. Несколько недель спустя мы встретились в отеле Colonial Inn в историческом городе Конкорде, в Массачусетсе. Отель был расположен между Северным мостом, где ополченцы победили британские войска в первый день Американской революции, и Орчад-Хаус, где Луиза Мэй Олкотт написала своих знаменитых «Маленьких женщин» («Я злюсь554 практически каждый день своей жизни, Джо, — говорит Марми своей упрямой дочери, второй по старшинству из четырех, — но я научилась этого не показывать и все еще надеюсь научиться не ощущать этой злости, хотя для этого мне, должно быть, понадобится еще сорок лет»). Муж подбросил меня до двери и уехал в поисках библиотеки, где надеялся скоротать время с Хартли. Бразелтон приехал в Конкорд из своего дома в Кейп-Коде вместе с сиделкой, чтобы в тот же день побывать на похоронах бывшего коллеги из Бостонской детской больницы. Посреди шума переполненного обеденного зала я рассказала ему свою историю, объяснив, как много его слова значили для меня в особо трудные дни и как они пробудили во мне интерес к нейробиологии родительства. Прослушивая запись нашего разговора, я слышу, как вздыхаю, словно бы с облегчением, когда он начинает говорить — медленно и уверенно. Всем врачам следует говорить с молодыми матерями о депрессии, заявил он. Иной сорт депрессии после родов является практически универсальным, — может быть, даже принципиально важным. Продуктивным. «Вы напуганы, чувствуете, что не справляетесь, и делаете все возможное, чтобы прийти в себя, чтобы впервые в жизни находиться один на один с этим ребенком, которого уже отчаянно полюбили, — сказал Бразелтон. — Вы осознаете, что это великая ответственность, поворотный пункт вашей жизни… Я считаю, что эта дезориентированность на грани безумия — прекрасная возможность перестроить себя, собраться и стать личностью. Новой личностью, которой вам хочется быть». Такова в общих чертах была его философия с тех пор, как он начал практику в Кембридже в 1951-м. Это были времена, когда, согласно некрологу555, напечатанному в New York Times через два года после нашей встречи, «расхожие представления о младенцах и детском воспитании были предельно авторитарными». Маленьким детям отказывали в наличии собственных чувств: считалось, что лучше всего держать их в рамках строгого распорядка. Бразелтон пропагандировал совершенно другой, во многом нетрадиционный подход. Он признавал, что младенцы способны общаться со взрослыми с первого дня жизни — через свое поведение.