Придерживаясь этого принципа, он сыграл ключевую роль в возвращении популярности грудному вскармливанию. Он выступал за учреждение родительских отпусков и за то, чтобы детей госпитализировали вместе с родителями. В своей практике, в книгах и журнальных статьях, в длительно выпускавшемся на канале Lifetime телешоу What Every Baby Knows («Что знает всякий ребенок») Бразелтон уделял особое внимание тому, чтобы наделить родителей силой, обучив их понимать язык своих чад. Бразелтон рассказал мне: «Во времена, когда я начинал работу в педиатрии, все, что было не так с ребенком, вменяли в вину родителям. А родитель и без того чувствовал себя несостоятельным и виноватым, так что это лишь подкрепляло ощущение провала. Я считал, что следовало делать ровно противоположное. Нам нужно было подкреплять материнскую самооценку, чтобы мать передавала эту уверенность своему ребенку». Бразелтон признался, что испытал воодушевление, когда буквально за несколько месяцев до нашей встречи Рабочая группа по профилактике заболеваний в США рекомендовала тестировать всех беременных и недавно родивших женщин на предмет депрессии, и в нем зародилась надежда, что тенденция к большей вовлеченности педиатров в проблемы материнского психического здоровья будет расти. К этому моменту разговора я была уверена, что мы будем единодушны по следующему во­просу: не следует ли еще до рождения детей лучше готовить людей к тем переменам в мозге, которые им предстоят? «Не думаю, что большинство матерей готовы к такой информации, — ответил Бразелтон. — Это многих напугает. Сомневаюсь, что им захочется думать о том, что их мозг начнет меняться. Они будут обеспокоены тем, как именно это станет происходить». Он добавил: если матери сами заведут с ним разговор об этом, он рад будет все обсудить. В противном же случае это лишь усугубит их страхи. Я невнятно пробормотала что-то в ответ, совершенно обескураженная. До этой минуты разговор был таким ободряющим, с нотой отеческой поддержки. Но вдруг возникла эта удручающая идея, что женщины не в состоянии выдержать информацию о собственном теле, собственном мозге. «Не является ли эта мысль по своей сути устаревшей?» — спросила я, уверенная в своей правоте, хотя задавала вопрос Бразелтону — человеку с таким опытом и статусом. Между прочим, добавила я, раньше женщинам мало что рассказывали и о самом деторождении из опасений, что они не справятся с ожиданием столь непростого физического опыта. Эта ситуация в значительной мере изменилась. Не стоит ли и о мозге говорить более открыто? Бразелтон воспринял вопрос иначе, нежели подразумевала я, и заговорил о трудностях работающих матерей, которым не хватает социальной поддержки. Вскоре наш обед закончился. Люди уже собирались в церкви. Трудно переоценить прогрессивность взглядов Бразелтона для его времени, смелость его движения против принятой в медицине культуры. Он выслушивал матерей тогда, когда другие врачи лишь диктовали им, что делать. Его стремлением было «позволить людям сообщить о своих потребностях», и такой же подход был у него в области нейробиологии. Я понимала, о чем он говорит. Я сама скрывала то, что знаю, от подруг, пока они были беременны, боясь напугать их, беспокоясь, как признание моих проблем скажется на восприятии меня и моего материнства. Но мысль о том, что это было приемлемое поведение — даже правильное, — оставила меня опустошенной. Как должна была я или любая будущая мать, по уши в ползунках и поздравлениях, предполагать, какая информация о нашем собственном развитии нам требуется, если никто не говорит о первом опыте родительства как о мощной нейробиологической перестройке, какой он и является? А популярные электронные приложения для беременных выдают бессмысленные диаграммы, по которым можно отслеживать, как меняется тело, но при этом нет ни слова об изменениях в мозге, кроме упоминаний о забывчивости. («Однако не стоит беспокоиться, — уверяет одно из таких приложений556 на третьем семестре, — ваш мозг вернется к прежнему состоянию через несколько месяцев после родов».) Книги о младенцах не колеблясь поведают беременной о том, чего ждать в родах и какие существуют методы кормления, что можно есть и в каких количествах, какие приспособления для ребенка стоит купить или как следует себя чувствовать (счастливой, радостной, благословленной). Но это фундаментальное знание — как меняется мозг — должно оставаться между нами, теми, кто испытал это. Как минимум до тех пор, пока очередная знакомая не родит и не почувствует, как проходит послеродовой прогон сквозь строй. Тогда, быть может, мы посвятим ее в свою тайну? Нет. За годы, что я посвятила исследованию родительского мозга и беседам с людьми, которые пережили этот масштабный переходный период в своей жизни и зачастую ощущали себя столь же ошеломленными, что и я, я превозмогла это чувство разочарования от того, что икона в области родительства не одобрила мою идею. Сейчас же я зла. Не столько на самого Бразелтона (хотя немного и на него), сколько на всех людей и все институты, которые заставили матерей думать, будто беременность и первый родительский опыт — это такие телесные и технические трансформации, с которыми они могут более или менее справиться. Как есть. С помощью материнского инстинкта, который всегда наготове. Я злюсь, потому что ко всем родителям, кроме рожавших матерей, относятся как ко второстепенным, невидимым или исключенным из статистики. Это фарс. И об этом знают все, кроме тех, кому больше всего необходимо это знание. Я не испытываю иллюзий насчет того, что наука о родительском мозге станет тем самым фактором, который разрушит патриархальные нормы, что подкашивают матерей и других молодых родителей. Между тем поколение за поколением нам говорили — и продолжают говорить, — что мы неправильно поняли сказку. Однако я уверена, что наука поможет — подобно еще одному вспарывателю швов. Я хочу, чтобы будущие родители познакомились с историей этой науки и смогли лучше подготовиться на заре совершенно нового этапа в своей жизни. У меня нет никакой более важной мотивации для создания этой книги. Однако есть и другие значимые причины для того, чтобы обсуждать затронутые здесь вопросы публично, — причины, которые выходят за рамки общества и времени. Потому что наука способна изменить наши представления о физическом и психическом здоровье человека на протяжении всей взрослой жизни. Потому что она побуждает переосмыслить то, как мы оцениваем и поддерживаем связи, которые являются наиболее важными в жизни ребенка. Потому что, при всей уязвимости родительского мозга, которую вскрывает эта наука, родительский мозг наделен еще и силой. Что произойдет, если мы откровенно признаем эти истины? *** Нейробиология родительского мозга — наука молодая. Если сравнивать с развитием человека, то можно представить ее четырехлетним ребенком: любопытным, постоянно задающим во­просы «почему?», «как?» и «что?», которые, однако, остаются без ответов. Давайте разберем несколько подобных вопросов, начав с того, который кажется очевидным, и все же понятного ответа на него пока нет. Как способен меняющийся мозг влиять на роды? Орли Дахан, которая изучает философию науки в Колледже Тель-Хай в Израиле, недавно указала на то, что нейробиология родительского мозга сосредоточена на том, как происходящие перемены готовят женщину к материнству, однако практически полностью упускает из виду схватки и роды557. Ученым неизвестно, какие именно механизмы работы мозга вовлечены в регулирование или поддержание схваток или как именно эти механизмы подвержены влиянию внешних факторов либо медицинских вмешательств. Дахан предполагает, что люди развили способность приходить в состояние измененного сознания во время родов. Меняется сосредоточенность внимания, искажается чувство времени, боль ощущается слабее. Исследовательница также думает, что некоторые из перемен в мозге, зафиксированных исследователями, могут служить именно этим целям. Возможно, пишет она, что мозг — «это активный и критически важный участник родов и что роды сами по себе — процесс, требующий нейропластичности». Что насчет связи кишечник — мозг? Немало внимания в по­следние годы уделяется тому, как способы родов и кормления сказываются на кишечной флоре растущего ребенка. Укрепляется понимание558 связи между мозгом и скоплением бактерий, населяющих человеческий кишечник, — в частности, связи через системы, взаимодействующие с иммунитетом и стрессом, включая гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковую систему. Различные состояния кишечной флоры соотносят, например, с тревогой и большим депрессивным расстройством. Но что происходит в кишечнике559 во время беременности и в послеродовой период? Исследования выявили, что микробиом меняется560 в процессе беременности так, что к третьему триместру, как считают ученые, поддерживает накопление энергии в жировой ткани и способствует развитию плода. Есть указания на то, что нарушения кишечной микрофлоры беременной могут играть роль в ее перинатальном психическом здоровье или непосредственно в зыбком балансе ее стрессовых реакций и выброса гормонов во время родов. Однако ученые пока не выяснили, как именно это происходит, если происходит вообще. Что именно все эти фетальные клетки делают в теле женщины? В четвертой главе мы упомянули, что фетальные клетки поселяются в теле роженицы и остаются в нем еще долго после отсечения пуповины. Описание, которое наука дает феномену фетального микрохимеризма, звучит безумно. Термин восходит к образу химеры, мифологического чудовища, состоящего из нескольких существ, — согласно греческой традиции561, это львица с растущей из ее спины головой козла и змеей вместо хвоста. Словом, ты больше не одинок в теле со своим набором генов. В действительности, возможно, никогда и не был. Происходит обмен, который иногда называют «трафиком клеток»562, хотя обмен этот неравный. Дети становятся носителями клеток своих родителей563 — и даже старших братьев и сестер, а то и бабушек, — которые присутствуют в них все детство и остаются во взрослом возрасте. Однако роженицы перенимают больше клеток, нежели отдают. Цельные фетальные клетки564, которыми «заселяется» беременный организм, едва ли являются «случайными сувенирами беременности», но могут иметь определенную эволюционную цель, согласно сводному обзору литературы, опубликованному в 2017 году в Nature Reviews Immunology. Эта цель может сводиться к тому, чтобы изменять иммунологическую толерантность матери, снижая вероятность отторжения растущего плода и увеличивая репродуктивный успех со временем, от беременности к беременности. Фетальные клетки найдены в малом количестве в крови всех беременных — у ста процентов565, — а в случае распространенных проблем, связанных с беременностью, вроде преэклампсии и выкидышей, их число больше. Считается, что клетки распространяются и в разной степени заселяют ткани тела после родов. Одна группа ученых из Университета штата Аризона предположила, что эти плюрипотентные внешние клетки могут быть своего рода биологическими агентами566, которые направляют телесные ресурсы на потребности ребенка, порой за счет благополучия роженицы. Их нашли в тканях груди, включая молочные железы, и исследования с участием животных позволяют предположить, что они участвуют в образовании молока. Их нашли в тканях рубцов, оставшихся после кесарева сечения, предположив, что они мигрируют в поврежденные области, чтобы способствовать заживлению, а может быть, даже замедляют эффекты старения. При изучении мышей исследователи обнаружили, что фетальные клетки стали нейронами и встроились в материнскую нейронную сеть. В одном изыскании мозг пятидесяти девяти567 человеческих матерей, выносивших сыновей, был вскрыт после смерти, и ученые нашли доказательства микрохимеризма, определенного как присутствие мужской ДНК, примерно в двух третях случаев. Этот индикатор микрохимеризма был найден во многих отделах мозга, и исследование дало наиболее очевидные на сегодня доказательства того, что явление это устойчивое. Самой старшей женщине, у которой наши мужскую ДНК, было девяносто четыре года. Осталось еще много вопросов, требующих ответа, и многие из них проистекают из того, что беременность и деторождение не являются некими дискретными событиями, оторванными от прочей жизни роженицы, хотя зачастую мы думаем о них именно так. Мы в некоторой степени отдаем себе отчет в том, что состояние здоровья до беременности влияет на здоровье во время беременности. Правда и то, что здоровье во время беременности и в послеродовой период способно формировать физическое состояние на всю оставшуюся жизнь. Органы человека — включая мозг — не просто возвращаются к своему предыдущему виду, восстанавливая форму, размер и функцию. Если первый опыт родительства — это стадия развития человека, которая всю по­следующую жизнь сказывается на физическом и психическом здоровье матери, тогда этот фактор должны учитывать, планируя проекты здравоохранения, научные исследования и разработку новых методов лечения. Пока этого не происходит. Вместо этого, как в 2018 году в публицистической статье написали Лииса Галея и ее коллеги из лаборатории в Университете Британской Колумбии, репродуктивный опыт остается «критически важным показателем женской физиологии, который сильно недооценивают»568. Эта проблема прочно переплелась с пренебрежением биологической половой принадлежностью испытуемых в исследованиях. В 1977-м Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA)569 запретило матерям и потенциальным матерям — то есть всем женщинам детородного возраста — участвовать в большинстве клинических испытаний. Мужчин повсеместно воспринимали как некий общий стандарт. Это решение последовало за нашумевшими этическими нарушениями и трагическими историями младенцев, которые в пренатальном периоде подверглись вредоносному воздействию талидомида или диэтилстильбестрола (ДЭС) — лекарств от токсикоза. Многие исследователи приветствовали это решение, по­скольку так им не было нужды учитывать женскую гормональную «неустойчивость». Женщины выразили несогласие, назвав огульный запрет угрозой своему здоровью, и в 1985 году федеральная рабочая группа с ними согласилась. Вскоре FDA и Национальные институты здравоохранения (NIH) порекомендовали включать женщин в клинические исследования. Однако это мало что изменило. В 1993-м конгресс США распорядился570, чтобы все клинические исследования, финансируемые NIH, включали женщин, если только нет веских причин этого не делать. Однако закон не обязывал ученых отчитываться, какие именно данные получены от этих женщин. В течение двух десятилетий после вступления закона в силу571 лишь около семнадцати процентов исследований в области лечения ишемической болезни сердца — главной причины смертности женщин в США и болезни, которая у женщин проявляется иначе, нежели у мужчин, — включали результаты, специфические для того или иного пола, и эта цифра со временем не увеличилась. В последние годы также отмечалось недостаточное женское представительство в исследованиях. В 2016 году NIH572 начали отдавать предпочтение в финансировании тем доклиническим испытаниям, в которых участвовали как самцы, так и самки животных. Также агентство учредило ряд программ, чтобы поддержать ученых в таком подходе. Другие крупные финансирующие организации по всему миру573 предприняли схожие шаги, чтобы сделать исследования более разнообразными в плане пола и гендера. Есть признаки574 того, что сегодня в этом смысле существуют определенные улучшения, хоть и неравномерные. В недавнем анализе575 Галея с коллегами оценили тысячи исследований в области нейробиологии и психиатрии, опубликованных в 2009 и 2019 годах, и обнаружили, что со временем произошел значительный прогресс по части привлечения как мужчин, так и женщин. Но хотя шестьдесят восемь процентов изысканий в 2019 году включали оба пола, лишь девятнадцать процентов из них следовали тому, что ученые называют «оптимальным планом» для подлинного выявления каких-либо половых различий. (Результаты работы издали в виде предварительной публикации в ноябре 2021-го, и они еще не получили экспертной оценки коллег на момент написания этой книги.) У всего этого есть реальные последствия, включая некорректные результаты исследований. Когда Общество исследования женского здоровья576 рассмотрело около ста пятидесяти изысканий с участием мышей, опубликованных между 2013 и 2018 годами, и оценило потенциальные варианты лечения болезни Альцгеймера, ученые обнаружили, что лишь одна треть исследований включала в свои эксперименты самцов и самок и еще меньшая часть проводила анализ полученных данных в соответствии с полом. Авторы отметили, что подавляющее большинство исследователей, изучавших мышей, сообщили как минимум об отчасти успешных результатах, которые между тем не вылились в успешные клинические испытания на людях, «откуда возникает вопрос: почему нет?». Одна из причин, по мнению представителей Общества, может быть в том, что болезнь начинается и прогрессирует у женщин иначе, а именно на женщин приходится около двух третей диагнозов болезни Альцгеймера, которые ставят в Соединенных Штатах. Конечно, если в науке пренебрегают женщинами вообще, то беременных изучали еще меньше. Вплоть до января 2019 года577 они, согласно федеральному закону, считались «чувствительными к принуждению и чрезмерному воздействию» — классификация, которая сделала регистрацию беременных на участие в научных исследованиях сложнейшей бюрократической задачей. FDA выпустило578 особое руководство по включению беременных в клинические испытания. И тем не менее люди ежедневно вынуждены принимать решения относительно того, как во время беременности лечить аллергии, или хроническую гипертензию, или психические заболевания, располагая крайне скудной информацией на этот счет579. Мало какие из новых медикаментов, прежде чем попасть в продажу, оцениваются на предмет безопасности и эффективности их применения беременными. «Долгое время по умолчанию считалось — и по большей мере считается до сих пор, — что важнее уберечь беременных от участия в исследованиях, чем обеспечить им преимущества быстрого развития науки», — написала журналист Кэролин Джонсон580 в Washington Post в 2019-м. Беременные становятся женщинами в послеродовом периоде, которые затем становятся женщинами с репродуктивной историей. Около восьмидесяти трех процентов581 женщин в Соединенных Штатах родили ребенка к сорока годам. До сих пор крайне мало известно о том, как этот важный жизненный этап влияет на их здоровье в долгой перспективе. Фетальные клетки как-то действуют в теле матери. Фетальный микрохимеризм связали582 с аутоиммунными нарушениями — включая заболевания щитовидной железы и волчанку, которым в большей степени подвержены люди, некогда бывшие беременными, — а также с обостренными симптомами многочисленных склерозов. Когда я читала о том, что уже доказано, будто фетальные клетки «поражают материнскую кожу», а их присутствие связывают с «необъяснимыми воспалительными заболеваниями кожи», я подумала, что именно это, быть может, объясняет настойчивую дисгидротическую экзему, которая появилась у меня после родов и с которой я обращалась ко многим докторам, так и не отыскавшим решения, — поражение. Фетальные клетки обнаружены в больших количествах при других типах заболеваний, в опухолях или пораженных органах, например в случае гепатита С. Что именно делают там эти клетки — стимулируют развитие болезни или исцеляют, — «все еще неразрешенный вопрос», согласно обзору, который в 2021 году провела Диана Бианчи583, специалист в области медицинской генетики и директор Национального Института детского здоровья и развития человека имени Юнис Кеннеди Шрайвер. Исследования в области человеческого здоровья и заболеваний «должны учитывать полную историю беременностей, включая добровольное прерывание и выкидыши», пишут Бианчи с коллегами. Биологическая связь между матерью и ребенком воистину длится всю жизнь, даже «на самом базовом, клеточном уровне». Уровень гормонов меняется во время беременности и в ранний послеродовой период так, как никогда более за всю жизнь большинства людей, и хотя концентрация гормонов выравнивается со временем, она так и не возвращается к добеременным показателям, возможно уже никогда. Множество исследований с участием грызунов и людей выявили устойчивые перемены в содержании гормонов и экспрессии гормональных рецепторов: например, уровни эстрогена и пролактина584 у матерей оказались ниже, чем у бездетных женщин. Эти гормональные изменения, вкупе с нейробиологическими и иммунологическими585, определенно управляют некоторыми задокументированными отличиями в преобладании или тяжести проявлений болезней в зависимости от репродуктивной истории, но чаще всего — как в случае с болезнью Альцгеймера, риском сердечно-сосудистых заболеваний либо инсульта — ученые не знают, как именно. Многое остается неизученным, на многие вопросы так и нет ответов. А есть и совсем новые вопросы, на которые так и не получится ответить, если в первую очередь не признать их. Например, возможно ли, что беременность фундаментально влияет на то, как мозг обрабатывает чувство страха? Это относительно хорошо изученный феномен — хотя и не широко известный в клинической практике, — что изменения уровня эстрадиола и прогестерона влияют на эффективность экспозиционной терапии, которая часто используется в лечении тревожных расстройств и включает столкновение человека с пугающим его явлением, однако без негативного исхода. Идея в том, что такое столкновение позволяет людям создавать новые «безопасные воспоминания», связанные с раздражителем, чтобы, по сути, пересилить воспоминания о страхе. Изучение крыс и людей586 показало, что у тех испытуемых, которые отличаются низким уровнем эстрадиола и прогестерона во время фолликулярной фазы в начале менструального цикла или в любой момент в процессе приема оральных контрацептивов, это пересиливание, или гашение страха, нарушено. Некоторое время назад психолог Бронвин Грейам вместе с коллегами из Университета Нового Южного Уэльса заинтересовались, как длительные изменения в содержании репродуктивных гормонов могут сказываться на гашении страха. Их открытие587 оказалось удивительным. Как у крыс, так и у людей пониженное содержание гормонов после беременности не просто выливается в нарастающие изменения циклического воздействия на гашение страха. Само воздействие просто исчезает. Материнская способность гасить страх с помощью экспозиционной терапии больше не зависела от уровня гормонов. Почему? Лаборатория Грейам взялась ответить на этот вопрос — тот, что спровоцировал еще больше вопросов. В лаборатории Грейам обнаружили, что, судя по всему, крысы с репродуктивным опытом используют совершенно другие отделы мозга, чтобы гасить страх. Примечательно, что их миндалевидное тело, которое считается «центром страха», больше не задействуется. На момент написания моей книги это открытие еще не было опубликовано или проанализировано коллегами Грейам из научного сообщества. Сама исследовательница сказала, что открытие было таким неожиданным, что ее группа потратила год, снова и снова проверяя полученные выводы. Они выяснили: когда крыса-мать приучена испытывать определенный страх (в данном случае страх того, что за особым звуком последует электрический разряд по ее стопам), она может эффективно гасить его (через испытание звуком без последующего электроразряда) даже после деактивации миндалевидного тела. Большинство открытий, сделанных на сегодняшний день в лаборатории Грейам, сосредоточено вокруг того, что не делает мозг крысы-матери. Это важный шаг в науке, но не конечная цель. Крысы-матери не задействуют миндалевидное тело, чтобы избегать чувства страха. Не задействуют они и особый тип рецептора, называемый N-метил-D-аспартатом, или NMDA-рецептор, участвующий в пластичности синапсов и важный для гашения страха у бездетных крыс. «Проблема в том, что мы не поняли, что крысы-матери делают, — поделилась со мной Грейам. — Однако, — добавила она, — мы способны генерировать множество вопросов». «Тот факт, что миндалевидное тело не участвует в гашении страха у крыс-матерей, — удивительное открытие, — сказала Грейам. — Но в своей лаборатории я постоянно говорю: если мы все это время не изучали всесторонне эту систему у самцов, должны ли нас удивлять результаты? Быть может, мы попросту приняли в качестве догмы, что мозг работает именно так, хотя в действительности он работает так лишь в ряде особых условий, которые по общественным и историческим причинам получили статус кво для наших исследований». По словам Грейам, маленькие дети гасят страх иначе, нежели взрослые, а нейронные процессы подростков отличаются от процессов и первых, и вторых. Так почему не могут они идти по-своему в беременность, которая отмечает начало еще одной стадии развития? Мне чрезвычайно интересно узнать, куда приведут исследования Грейам. Мысль, что беременность изменила то, как мой мозг обрабатывает страх или преодолевает его, ощущается как верная. Что еще важнее, понимание, как именно работает гашение страха у людей, ставших родителями, способно привести к более эффективному лечению страдающих от тревожных расстройств. По этой причине и по причине множества других неразрешенных вопросов — а также тех, которые еще даже не сформулированы, — важно, чтобы беременность и первый опыт родительства признали и обсуждали как глубочайшую и все еще мало исследованную трансформацию, какой и является этот опыт. В противном случае кто знает, сколько всего мы потеряем? *** Когда я взялась за эту главу, Соединенные Штаты готовились принять законопроект, который значительно увеличил бы доступность профессионального дошкольного воспитания и как минимум приблизил бы США к тому, чтобы встать в один ряд с другими странами по части оплачиваемого отпуска для молодых родителей. Затем суммы, предназначенные на оплату таких отпусков в рамках плана «Построить лучше, чем было», значительно урезали, а весь законопроект подвис в сенате, по большей части из-за оппозиции со стороны сенатора-демократа из Западной Виргинии Джо Мэнчина. Тот факт, что профессиональное дошкольное воспитание и особенно оплачиваемые отпуска остаются чем-то недостижимым для стольких семей, — позор именно американский. Только в пяти других странах588, ни одна из которых не является высокоразвитой, нет национального закона об оплачиваемых отпусках, и все, кроме горстки государств, предлагают матерям двенадцать недель отпуска и более. Большая часть Европы, а также Канада, Чили, Индия, Иран, Россия, Венесуэла и другие позволяют взять отпуск продолжительностью в двадцать четыре недели, а некоторые из них даже в два раза больше. В восьмидесяти трех странах, которые на 2021 год также позволяли отцам брать отпуск по уходу за ребенком, средняя продолжительность такого отпуска составляет шестнадцать недель, согласно заявлению Клэр Кейн Миллер в New York Times. Почему в Соединенных Штатах до сих пор нет такого закона, уже по прошествии более сотни лет с тех пор589, как матери в этой стране официально принялись выступать за его введение? Не может быть, чтобы экономистам просто не удалось продемонстрировать, каким преимуществом оплачиваемые отпуска являются для работников, работодателей и экономики в целом. Помимо всех тех эффективных программ, что действуют по всему миру, пример внутригосударственных программ здесь, в Америке, показывает, что, даже несмотря на все странности этого капиталистического общества, оплачиваемые отпуска позволяют «пометить галочками» все пункты590. Они способны укрепить финансовую безопасность семей, увеличить долю рабочего населения, снизить затраты нанимателей на текучку кадров или как минимум уберечь бизнес от более общих отрицательных влияний. Препятствие к получению оплачиваемого отпуска в Соединенных Штатах заключается не в том, что специалистам по народному здравоохранению не удалось правильно показать его преимущества для здоровья младенцев и матерей. Это влияние более чем заметно и больше уже не оспаривается. Оплачиваемые отпуска связывают591 с уменьшением числа детей, рожденных до срока или с малым весом, — эффект, наиболее очевидный среди детей чернокожих и незамужних женщин, что, вероятно, объясняется меньшим стрессом, который эти женщины испытывают во время беременности из-за проблем с работой и доходами. Матери, у которых есть возможность592 взять оплачиваемый отпуск, с большей вероятностью станут поддерживать грудное вскармливание и регулярно появляться на приемах у педиатра. Время, которое женщина может провести, сосредоточившись на новорожденном, дает старт долгому положительному влиянию на здоровье и развитие ребенка, что особенно важно для детей в семьях с низким доходом. А еще важнее, что несколько исследований обнаружили593: законы, предписывающие более длительные оплачиваемые отпуска, приводят к значительному снижению уровня детской смертности. Для матерей преимущества по части здоровья594 также многоплановы и долгосрочны. Прежде всего женщинам попросту требуется восстановиться после родов, которые нередко включают полостную операцию или осложнения с угрозой для жизни. Женщины, которым доступен оплачиваемый отпуск любой продолжительности, значительно меньше подвержены риску госпитализации по любой причине в течение года после родов, и каждая добавочная неделя отпуска (оплачиваемого или нет) уменьшает вероятность того, что женщина сообщит о «плохом физическом состоянии» в первый год после появления ребенка. Более высокий процент грудного вскармливания595 и бо́льшая его продолжительность, связанные с возможностью взять оплачиваемый отпуск, благотворно сказываются на здоровье матери в перспективе, снижая риск возникновения диабетов, повышенного кровяного давления, а также рака груди и яичников. Не раз было доказано596, что двенадцать и более недель оплачиваемого отпуска уменьшают процент послеродовых депрессий, а более длительный отпуск может оказать некоторый протективный эффект по части депрессии597 даже в возрасте пятидесяти лет и старше. По мере того как росла информированность о массовом неравенстве в доходах чернокожих матерей, много внимания начали уделять переменам в области акушерских услуг. Здесь пытаются решить проблему системного расизма со стороны врачей и внутри институтов здравоохранения, чтобы удостовериться, что жалобы будущих матерей на свое здоровье услышаны и их принимают в расчет во время беременности и родов, а пробелы, связанные с медицинским страхованием, заполняются. Пересмотреть модель оказания акушерской помощи критически важно, однако проблема выходит за рамки одного этого вопроса. В Соединенных Штатах беременным уделяют достаточно внимания лишь во время стандартных врачебных приемов, назначенных в период беременности и вскоре после родов, сказала мне Джойя Криар-Перри, акушер-гинеколог и президент National Birth Equity Collaborative («Движение за равенство в рождаемости»). «За рамками этих встреч беременных не существует, — добавила она. — Их не поддерживают. Их вынуждают искать способы наведаться к врачу среди рабочего дня. Им не дают оплачиваемого отпуска, рекомендуют больше не рожать, просят не есть на рабочем месте. Делается как раз противоположное тому, что нужно людям для процветания». По словам Криар-Перри, что, возможно, необходимо женщинам, так это более редкие, но и более целенаправленные пренатальные визиты к акушеру-гинекологу и более интегрированная забота. Речь о том, чтобы врач мог направить женщину к другому специалисту или в организацию, которая улучшит положение будущей матери в тех вопросах, что влияют на течение беременности, — вроде бездомности, стресса на работе или заботы о других ее детях. Что, возможно, необходимо женщинам, так это послеродовой уход на дому, причем оказывать его должен более широкий круг, включая акушерок. Что совершенно точно необходимо, так это оплачиваемый отпуск для отцов. Это послание стало важной частью работы Криар-Перри. «Законы о неоплачиваемых отпусках писали в поддержку устаревших представлений о семье — такой, в которой всех содержит отец. Однако сегодня большинство семей живут иначе, — написала она в 2021 году в комментарии598 для сервиса Bloomberg Opinion. — Неспособность признать это подрывает материнское здоровье, особенно здоровье чернокожих женщин и мулаток, и является одной из причин, по которым Америка — богатая страна, рожать в которой крайне опасно». Мы все это знаем. Тем не менее бездействие никак не связано с ценностью оплачиваемых отпусков для детей и их семей, зато прочно связано с ценностями наших политических лидеров. Как Дэниэль Курцлебен с Национального общественного радио написала в 2015 году599 насчет противодействия введению семейных отпусков и вынужденных отпусков по болезни, «можно написать целую книгу о сложном комплексе действующих здесь сил, но почву подготовило сочетание всего нескольких крупных факторов: отголоски Второй мировой войны, лоббирование бизнеса, ослабление профсоюзных движений, а также американская любовь к индивидуализму и самостоятельно сделанной карьере соединились, чтобы помочь Соединенным Штатам остаться последними, кто не дает своим работникам оплачиваемых отпусков». Я бы добавила к этому списку веру в материнский инстинкт и судьбоносную биологию — женскую способность заботиться о детях, наивысшее и наиболее важное предназначение женщины, — и веру в абсолютное главенство связи между матерью и ребенком. Когда в 2021 году министр транспорта США Пит Буттиджич взял отпуск по уходу за усыновленными новорожденными близнецами, последовали комментарии, которые сводились к следующему: «Отцам ни к чему проводить время с младенцами! Новорожденным нужна мать». «В плане установления связи с отцом600 наиболее важное время наступает позже, — писал ведущий подкастов Мэтт Уолш среди серии прочих сообщений, в которых он делился своим опытом отцовства, имея четырех детей и ни разу не беря отцовского отпуска. — Отцы куда лучше налаживают связь с ребенком после года, нежели в первые месяцы жизни. Младенцы практически полностью сосредоточены на матери. Это биология». Это убеждение, а не биология. Биология говорит нам, что дети устанавливают контакт не только со своими матерями. В дополнение ко всем способам, какими отцы могут поддержать своих партнеров601 — выносивших и родивших или нет, — в процессе становления родительства они также играют важную роль как часть социального мира, в котором растет их ребенок. С первых месяцев жизни отцы способствуют развитию602 мозга малышей, влияя на их будущую способность управлять своими эмоциями, на их уверенность в себе, способность находить общий язык со сверстниками и на готовность к школе. И что не менее важно, время, проведенное с ребенком, меняет, в свою очередь, и отцов, помогая на всю будущую жизнь приспособиться к роли человека, дающего заботу. Многие феминистки долгое время «напрасно отвергали биологию», написала мне в электронном письме экономист Нэнси Фольбре. Биологию слишком часто призывали на помощь для оправдания неравенства. «И, — написала она, — быть может, большинство из нас бессознательно боятся вполне понятной возможности, что силы, выходящие за рамки нашего контроля, формируют нашу жизнь, и мы хотим минимизировать их вли­яние». Что, если мы взглянем на эти силы прямо? В своей книге 2021 года603 The Rise and Decline of Patriarchal Systems: An Intersectional Political Economy («Расцвет и закат патриархальных систем: междисциплинарная политическая экономика») Фольбре писала, что «уверенность в женской природной или данной богом склонности к самопожертвованию подстегнула мужчин преследовать свои экономические интересы». Связано это с биологией или нет, женщины долгое время были вынуждены проявлять «насильственный альтруизм» и заботу о других, высвободив мужчинам возможность преуспевать в капиталистической экономике, пока «реализация гендера» не стала почти синонимом «реализации заботы». Большая часть гнева, направленного на феминистские акции, идет от страха: если женщины удалятся от своей традиционной роли, уровень заботы, доступной другим — мужчинам, детям, больным, старикам, нанимателям, — начнет падать. «Этот страх нельзя назвать совершенно беспочвенным: переосмысление гендерных ролей требует от других переосмысления обязательств в отношении заботы. Это провоцирует сопротивление тех, кто рассчитывает избежать увеличения своей доли затрат», — пишет Фольбре. Существует риск подчеркнуть, как нейробиология родительства — или, возможно, проявления заботы в целом — берет взрослых в заложники, сказала мне Фольбре. Не каждый хочет оказаться в заложниках. «Вероятно, некоторые биологические отцы не желают находиться рядом с младенцами, потому что знают, что привяжутся, “застрянут”, — добавила она. — Вероятно, бездетность среди женщин связана с мыслью, что материнство подразумевает необратимые обязательства, которые нельзя легко подогнать под прочие жизненные приоритеты». Однако именно поэтому я думаю, что наука о родительском мозге — обязательный инструмент для изменения гендерных ролей. Любой может почувствовать себя застрявшим в родительстве, или отягченным обязательствами, или связанным — способами, которые до некоторой степени неподвластны свободной воле человека, даже когда ребенок желанный и запланированный. Это часть процесса развития родительского мозга. Ваше «я» расширяется, и вы перестаете быть в полном смысле самим собой. Но это не является отличительным свойством какого-то одного гендера. Способность к подобного рода преображению формирует глубокую и ответственную заботу и является базовой характеристикой всего биологического вида. Эта наука — способ опротестовать утверждение, будто забота — исключительно женское дело. Отнюдь. Современные мужчины уже значительно сильнее увлечены604 отцовской ролью, нежели поколения назад. Если достаточное число отцов способно чувствовать это напряжение между честолюбивыми замыслами и обязательствами, между активной жизнью и заботой, если способны платить свою цену и чувствовать, как это окупается, и, что важно, если знают, как назвать это — вслух, — быть может, они присоединятся к призыву учредить оплачиваемый родительский отпуск, доступную профессио­нальную помощь в детском воспитании, разумные регламенты на рабочих местах, которые позволят совмещать разные сферы жизни, и прожиточный минимум для тех, кто непосредственно заботится о ребенке, включая специалистов в области детского воспитания? Возможно, это общее чувство «застревания» способно ускорить переосмысление норм, описанных Фольбре. Для этого требуется отставить старые идеи относительно природы детского развития и тех фигур, которые являются значимыми в жизни ребенка. Давайте учитывать вот что: хотя Джон Боулби значительно помог людям признать потребности детей и начать отвечать им, он также написал однажды, что разделение матери и ребенка схоже с курением или действием радиации. «Хотя воздействие малых доз кажется ничтожным, эффект накопительный, — писал он. — Самая безопасная доза605 — нулевая». Этот вывод он сделал, основываясь на исследованиях, в которых матери макак-резусов, единолично заботящиеся о детенышах, были на несколько дней подряд отлучены от своих детей.