Между группами обозначились важные различия. Матери продемонстрировали бо́льшую активацию миндалевидного тела, чем отцы, играющие второстепенную роль в заботе о детях. У этих отцов отмечена бо́льшая активация верхней височной борозды, нежели у матерей. Однако отцы, являющиеся главными опекунами, показали высокую активацию в обоих отделах мозга. Кроме того, существенной разницы в активации этих отделов среди биологических и приемных отцов не обнаружилось. Среди всех отцов те, которые посвящали больше времени непосредственной заботе о своих детях, продемонстрировали более заметное укрепление функциональной связи между миндалевидным телом и верхней височной бороздой при просмотре записей их взаимодействия со своими детьми. Ученые отмечают, что их открытия подчеркивают «главенствующую роль непо­средственного проявления заботы» в развитии родительского мозга. Другими словами, опыт имеет значение. Лесбиянкам также уделяется мало внимания390 в исследовательской литературе по состоянию на 2021 год. В одном изыскании оценивался уровень тестостерона в предродовом периоде у двадцати пяти пар в ожидании ребенка. Выяснилось — так же, как и в отношении отцов, — что у обеих партнерш более низкий дородовой тестостерон отмечался тогда, когда они свидетельствовали о большей преданности, более высоком качестве отношений и большем количестве времени, проведенного в заботах о ребенке, в течение трех месяцев после его появления. Однако в противовес ожиданиям ученые не обнаружили значимых изменений в предродовой концентрации тестостерона у матерей, не вынашивающих ребенка, по сравнению с «малым, но объективным» ее понижением у будущих отцов в собственной выборке исследователей. Если падение тестостерона у будущих отцов — своего рода нейробиологический сигнал их готовности проявлять заботу, почему те же изменения не проявились у молодых матерей? Одним из возможных объяснений является то, что они уже были глубоко преданны будущим детям. Для гомосексуальных пар появление ребенка сопряжено с дополнительными хлопотами, связанными с планированием и финансовыми затратами. Женщины в выборке в своем большинстве были старше тридцати лет, обладали хорошим доходом и совместно предвкушали родительство. Робин Эдельштейн, автор исследования и руководитель Лаборатории по изучению личности, отношений и гормонов (Personality, Relationships, and Hormones Lab) при Мичиганском университете, сказала мне, что некоторые вопросы стандартной шкалы, по которой ученые привыкли оценивать качество отношений и преданность, кажутся неуместными. Например: насколько вы вкладываетесь в свои отношения? видите ли вы альтернативу своему партнеру? «О большой вариабельности говорить не приходится», — поделилась Эдельштейн. Исследование с более обширной выборкой могло бы привести к другим выводам, отметила она, а еще лучше было бы проследить изменения в течение более долгого периода, начиная даже еще до встречи с партнером. Я спросила нескольких ученых, до какой степени родители, не вынашивающие своих детей, выделяются в отдельную категорию, ведь открытия, сделанные при испытании биологических отцов, в той же степени применимы и к другим родителям. Ответы были неоднозначны. Некоторые ученые не исключают, что биологическая связь между родителем и ребенком влияет на то, насколько сильным стимулом является этот ребенок. Но я склонна думать, что расхождения, если они и существуют, незначительны и, возможно, являются лишь еще одним фактором, определяющим место родителя на континууме, — вместе с гормонами, подготовленностью, опытом и социальной поддержкой. Примечательно, что мы, по сути, даже не знаем, что именно измеряют в исследованиях, оценивая эффект «принадлежности» в родительском мозге. Качество общего генетического материала? Согласно работам в области патронатного и приемного родительства, вряд ли. Может быть, на самом деле это степень озабоченности, зачарованности взрослого, чье внимание и самоощущение мастерски подчиняет себе крошечный, но такой значимый ребенок. Когда Робертс стал преподавателем курсов для молодых отцов, он поймал себя на том, что спрашивает у беременных подруг и коллег про их партнеров: «Он разговаривает с твоим животом? Если хочешь, я могу потолковать с ним. Мы можем поговорить про детские какашки. Мы можем поговорить про то, как отцам иногда не позволяют полноценно заботиться о своих детях». Несколько лет назад Maine Boys to Men добавили в свою программу для будущих отцов новый модуль. После курсов наставники устраивают обсуждения на тему характеристик, определяющих хорошую мать или хорошего отца. Они составляют два списка. Затем перечеркивают заглавия этих списков и разговаривают о природе хорошего родительства, или, как называет это исполнительный директор организации Хейди Рэндалл, о том, как мы «по-человечески склонны заботиться о своих детях». Будущих отцов просят поразмышлять о собственных родителях и о самих себе. Робертс описал свой первый опыт на курсах как «золотой билет», который позволит ему проложить собственный путь в отцовство. По его словам, это упражнение как бы приглашает отправиться в дорогу. «Главное, не действуйте на автопилоте, — сказал он. — Это ваш билет». *** Порой исследования в области родительского мозга выглядят глубоко старомодными. Допотопными. Застрявшими в прошлом. Одна за другой статьи представляют мать и ребенка как некую цельную единицу в пространстве. Матерям приписывают первичную роль, отцам — вторичную. Семья состоит из ребенка и двух взрослых, каждый из которых представляет один из двух «четких, непересекающихся бимодальных» гендеров. Однако это не тот мир, что я вижу вокруг. Однажды ясным летним вечером 2019 года я сидела в лодке на озере Кезар на западе Мэна с Логаном Николсом-Честнатом, многопрофильным художником и автором графических мемуаров. Мы оба остановились в Hewnoaks, арт-резиденции, состоящей из вереницы домиков, построенных еще в первой половине двадцатого века на холме у кромки озера. Мы оба оставили дома супругов с двумя детьми, желая получить достаточно времени и тишины, чтобы сосредоточиться. В тот момент я была счастлива просто быть там, под небом, полным звезд, с росчерком Млечного пути, обрамленного с двух сторон темно-синим силуэтом гор. Снова и снова мы наблюдали, как небо пересекают пучки света, следующие за метеоритами. Я приехала в Hewnoaks работать над своей книгой о материнстве, о том, как история материнства далека от правды о нем, и о том, как наука о материнском мозге помогла мне чувствовать себя более подготовленной. Николс-Честнат работал над книгой о собственном опыте транс-мужчины и отца, о своем отце, который умер прежде, чем увидел внуков. Я думала тогда, что наши книги связаны и все же различны, что они как два пути, проложенных в одной плоскости. В последующие годы мы время от времени связывались, делились впечатлениями о родительстве во время пандемии и творческими успехами. Прошло почти два года, прежде чем я осознала, что наши истории сошлись к одному. Это произошло, когда в 2021-м я вернулась в Hewnoaks еще на неделю и получила письмо от Николса-Честната. Он отправил мне две первые главы своей книги The Reciprocal («Обратный»), которую вскоре планировал предлагать издательствам. В этих главах он рассказывал о том, как они решили, что жена Николса-Честната выносит детей, а друг станет донором спермы. Я спросила про название книги. Это как обратное число, ответил он. Число, на которое умножаешь другое число, чтобы получить единицу. Обратное, которое становится целым. Отличное, которое становится похожим. Бинарность, замкнувшаяся на самой себе: мужественность/женственность, родитель/ребенок. Когда позже мы говорили по телефону, Николс-Честнат сказал мне, что в детстве его мать часто отсутствовала, — она была рядом физически, но не больше. Отец не проявлял нежности как таковой, но постоянно заботился о нем. Еще отец много работал, но изо всех сил старался уделять ребенку время. Свою любовь он проявлял через наставничество. Он учил ребенка стирать, готовить омлет, гладить белье. А еще ремонтировать машину, строить забор. «Не то чтобы тебе надо уметь все это, потому что ты девочка, — говорил отец. — Но стоит этому научиться, потому что нужно уметь заботиться о себе». Отец Николса-Честната был практичным, но вместе с тем терпеливым и внимательным. Отец не пришел на свадьбу, а сам Николс-Честнат так и не появился перед ним в новом качестве: отец умер. Николс-Честнат вдумчиво рисует портрет своего отца и привлекает собственный гендерный опыт: в книге есть страницы с фотографиями его отца, который показывает, как готовить цыпленка и вареники, и самого Николса-Честната, который готовит те же блюда для своих сыновей. Биология родительства пересекается. Я не хочу сказать, что мать и отец — синонимы, что их опыт совершенно одинаков. Обычно они и вправду проходят разный биологический путь развития и живут в мире, где правят абсолютно разные и невероятно влиятельные социальные нормы, закрепленные за тем или иным гендером. Но дело в том, что различия эти порождаются не мужским или женским мозгом, которые отлиты из разных форм. Однако существующие структуры и механизмы для изучения родительского мозга — источники финансирования, вопросы, вокруг которых выстраиваются исследования, выбранные параметры измерений — все еще подразумевают, что мужской и женский мозг различаются. В недавнем очерке391 в New York Times по случаю десятилетия со дня своей первой инъекции тестостерона Томас Пейдж Макби поставил перед читателями задачу усомниться в том, что считается биологической нормой, в том числе в сфере родительства. «Что поменялось бы для всех родителей, если бы “мать” и “отец” перестали быть столь резко очерченными категориями в воспитании детей? Кто выигрывает от этого непрекращающегося разделения?» Эти вопросы едва ли занимали меня, когда я рожала наших биологических детей в условиях медицинской системы, созданной для таких семей, как наша. Однако теперь они меня очень интересуют, потому что теперь я отчетливее вижу, как это категорическое разделение создает проблемы для моей семьи, а в итоге, полагаю, для всех семей. Я отнюдь не выигрывала от этого разделения, когда мой муж, столь же вовлеченный в заботу о детях, что и я, был исключен из игровых групп и с онлайн-площадок родительской поддержки, недвусмысленно ориентированных исключительно на мам, а потому был лишен критически важных источников информации о том, как балансировать между работой и новорожденным, найти доступные ясли, разобраться в специфике учебной программы в местной школе или найти автокресло, которое можно установить в машину, не рвя на себе волосы. Я не выигрывала от этого разделения, когда мой бывший начальник отклонил мою просьбу о гибком четырехдневном графике работы, спросив, почему я не могу на пятый день работать из дома, где у меня подросший малыш и новорожденный. «Когда вы в последний раз провели целый день наедине с годовалым ребенком?» — спросила я. Он не нашелся что сказать. Вездесущие клише вокруг «мамской» культуры и «папы в роли няни», когда одну воспринимают как единоличного воспитателя и родителя по умолчанию, а другого — как заместителя по вызову, отнюдь не выигрышны. И матери едва ли выигрывают, когда ассоциирующиеся с материнством биологические процессы, в том числе естественные роды и грудное вскармливание, так превозносятся, что, если с ними что-то не складывается, родительство с самого начала ощущается как провал. Саксби сказала мне, что ее преподаватель во времена магистратуры любил повторять: любые явления, столь же значимые для выживания вида, как родительская забота, можно заменить некой дублирующей системой. Не существует единого момента или процесса, который открывал бы одну-единственную дверь к детско-родительской привязанности. Например, у родителей, которым не удалось обеспечить своим новорожденным контакта кожа к коже в первые минуты после родов, есть другие возможности, чтобы начать эту связь. Также не существует единой формы, которую может принять родительская любовь. Саксби указала мне на свое исследование пролактина у отцов и на идею о том, что гормональная система, связанная с выработкой молока у женщин, может быть позаимствована мужчинами, чтобы облегчить образование привязанности через близость — дублирование, целью которого, быть может, является то, чтобы у каждого младенца или у каждого подросшего малыша, когда в семье появляется его маленький брат или сестра, был рядом внимательный родитель. Требуется гораздо больше исследований по части родителей всех сортов. Большие продолжительные изыскания, которые привлекают данные о динамике целой семьи, которые смотрят дальше диады мать-ребенок непосредственно сразу после родов. А еще нужны исследования поменьше, с более точным разделением на категории, которое учитывало бы многообразие форм семейной жизни в современном мире. Нам это необходимо. Хотя мы уже знаем достаточно. Мы знаем достаточно, чтобы сказать, что любой человек обладает способностью развивать родительскую сеть заботы. Знаем достаточно, чтобы сказать, что младенцы меняют взрослых, которые заботятся о них. Знаем достаточно, чтобы сказать, что именно любовь и внимание в конечном счете формируют и создают приспособленный родительский мозг, вне зависимости от гендера, пола или метода зачатия. Конечно, остается еще миллион вопросов, но мы знаем достаточно, чтобы действовать. Мы можем признавать — в клиниках, где принимают роды, в кабинетах врачей, на курсах подготовки к родам, в группах послеродовой поддержки, — что родители бывают самыми разными. Помощь, которую беременные и молодые матери получают на этом этапе жизни от других беременных и молодых матерей, важна, обоснованна и зачастую является первейшим источником необходимой информации о физическом и душевном здоровье. Однако если инфраструктура общедоступных онлайн- и офлайн-групп поддержки практически всегда нацелена на цисгендерных женщин, то мы не только транслируем другим матерям, что им остается справляться в одиночестве, но и также создаем посыл для отцов и других партнеров, что все связанное с ребенком мало их касается. Это крупное событие, преображающее мозг, не является их крупным, преображающим мозг событием. Мы можем признать и переосмыслить чрезвычайно «гендеризированный» язык, на котором говорим о родительстве. В СМИ (среди консервативных ведущих, борцов за права женщин и специалистов в области деторождения) отрицательно реагируют392 на использование фразы birthing people[13]: якобы она стирает образ женщины и матери или что-то у нее отбирает. Как писатель, я убеждена, что имеет смысл использовать специфические выражения в отношении личности и точный, лишенный сексизма язык в отношении групп людей. Как мать, я признаю силу, которую дал мне мой опыт родов, и силу, которую обретаю через способность заботиться о своих детях. Признание той же силы в других людях, которые вынашивают или воспитывают детей, независимо от пола или гендера, ничего у меня не отбирает. Только подтверждает, что мои знания правдивы. Возможно, наиважнейший шаг, который мы можем сделать, чтобы помочь всем родителям адаптироваться к проявлению заботы, — это внедрить программы полноценного оплачиваемого семейного отпуска, которые стали бы поддержкой для всех родителей новорожденных и приемных детей там, где такие программы еще не действуют. В частности, в Соединенных Штатах, которые сильно отстают в этой области от других стран с похожим экономическим развитием. Столь же важно, чтобы эти программы применялись и к отцам, и к другим родителям, не вынашивающим своих детей, ведь для них, как мы знаем, время, посвященное непосредственной заботе о ребенке, чрезвычайно важно. Саксби оптимистично смотрит на текущие перемены по части гендерных норм и родительства. Только посмотрите на мандалорцев, говорит она. Одноименный персонаж «Звездных войн» — с его непробиваемым шлемом из бескара и манерой держаться, вдохновленной Клинтом Иствудом393 и самураями японского режиссера Акиры Куросавы, — заботится о крошечном, наделенном силой пришельце, который отвечает всем параметрам симпатичности: большие глаза, аккуратный подбородок, круглые щеки. А еще эти уши. «И вот перед вами этот воистину мужественный, облаченный в доспехи воин, — продолжает Саксби, — который заботится о малыше Йоде». Часто родительство вызывает неловкость у мужчин, потому что не появляется в их жизни естественным путем. Однако оно не появляется естественно — что бы это ни значило — ни для кого из нас. Точнее, появляется, но путем практики. «Родительство — это навык, — говорит Саксби. — Это обнадеживающий посыл, поскольку он подразумевает, что вы можете тренировать навык. Можете развивать его. Все зависит от мотивации». Если бы, по словам Саксби, мы по-настоящему признавали, что родительство не работает на автомате, что родительский мозг развивается через опыт, это могло бы все изменить. Быть может, даже политики осознали бы преимущества отпуска по уходу за ребенком для отцов. «Родительство не должно восприниматься так, будто ты либо рожден для него, либо нет», — считает Саксби. Нейробиология доказывает, насколько верно это утверждение. И общество тоже меняется. Медленно. Но меняется. Как говорит Саксби, это дело времени. Глава 7 Начните там, где вы есть Когда Алисса Макклоски родила первого сына, она испытала трепет. Ей было шестнадцать, она только что вышла замуж и только что пережила более двадцати часов мучительных схваток. Но потом появился маленький Тайлер, и она чувствовала, что он любит ее. А она любила его в ответ. По ее словам, она не планировала забеременеть, будучи подростком, но постаралась подготовиться. Она читала всю доступную литературу по теме. В первые месяцы материнства ее беспокоило, все ли она делает правильно. Ответственность и ощущение, будто сын будет наблюдать за ней и повторять все, что она делает, стали для нее своего рода грузом. И все же быть матерью Тайлера она считала радостью. «Я получала волшебный опыт, — поделилась она. — Мне нравилось все происходящее». Многое выглядело иначе, когда Макклоски снова забеременела около одиннадцати лет спустя. На этот раз беременность была запланированной и долгожданной. Но возникли и свои трудности. Расхождение тазовых костей причиняло много боли, невзирая на физиотерапию. «Я не могла дождаться родов», — сказала она мне. Уже минула предварительная дата родов, и Макклоски назначили стимуляцию, когда вдруг отошли воды. Схватки между тем не начались, — по крайней мере, не были регулярными. По­этому Макклоски ввели синтетический окситоцин, и тогда схватки появились — быстрые и сильные. Слишком сильные. «Чувство было такое, что тело работает не вместе со мной, а против меня, — призналась Макклоски. — Я не могла дышать, настолько интенсивной была боль». Потом ее сын родился. Макклоски сказала, что готовилась почувствовать все ту же переполняющую любовь, но, когда впервые взяла Саймона на руки, ничего подобного не ощутила. «Словно он не был моим ребенком, — рассказывает она. — Это ощущение было таким странным, ведь я ждала появления малыша, наверное, года два… Я была весьма разочарована в себе». В последующие недели чувство разобщенности несколько уменьшилось — помогло грудное вскармливание, — однако не исчезло совсем. Она не знала, как наладить связь с Саймоном. Он был просто младенцем. А ее переполняло чувство вины. Она спрашивала себя: «Хочет ли он вообще, чтобы я была его мамой?» Она беспокоилась, не чувствует ли себя при этом отвергнутым Тайлер. А еще в течение нескольких месяцев она не решалась разорвать абьюзивные отношения с отцом Саймона, поскольку все усложнялось тем, что он хотел проводить время с сыном, а она кормила грудью, а также ее уверенностью в том, что все это — издевательства ее партнера и неспособность наладить связь с сыном — ее вина. Как сказала Макклоски, до рождения Саймона она думала, будто послеродовая депрессия выражается в непреодолимом желании матери навредить своему ребенку, но это был совсем не ее случай. Она принялась искать информацию на эту тему в интернете. Из опыта первых дней после рождения Тайлера она знала, каково это — иметь с ребенком связь, которая ощущается как вознаграждение. Она подумала: возможно, с Саймоном она не почувствовала ничего похожего потому, что на этот раз иначе работали ее мозг и гормональная система, — из-за стресса, что ей пришлось испытать. Для Макклоски это осознание было обнадеживающим. Обнадеживающим и трудным. Признание того, что идея материнского инстинкта обманчива, открывает непростую правду. Подруга сказала мне, что они ждали, как появление ребенка поднимет их на новый уровень, загрузит новые знания и навыки, необходимые в родительстве. Эдакие родители версии 2.0. Ничего подобного не произошло. Родительский мозг развивается из того мозга, которым уже наделен человек, — сформированного под влиянием его генов и сложной семейной истории, созданного той заботой, что он сам получил в детстве, и механизмами приспособления, которые развил со временем. Мозга, изменившегося под влиянием стрессов и травм, которые человек испытал за годы жизни, а также во время беременности и после родов. А еще под исцеляющим влиянием поддержки, которую смог получить. Не существует некой обособленной сети родительского мозга, никакого заранее припрятанного, появляющегося по требованию инстинкта специального назначения, который включается в нужный момент. Мы начинаем там, где мы есть. В этой главе мы разберем, как множество жизненных трудностей способно влиять на мозг в процессе нашего становления в качестве родителей. Хронический стресс и травмы — сильные факторы, формирующие нейронную сеть, ответственную за мотивацию, управление эмоциями и социальное познание, на которых зиждется родительство. А потрясение, каким являются беременность и послеродовой период, меняет наши реакции на стресс, развитые в процессе жизни, значимым и порой удивительным образом. Ученые начали использовать полученные ими знания, чтобы понять, как эффективнее поддерживать родителей маленьких детей и как быть с теми, кому приходится особенно трудно. Для этого они зачастую извлекали пользу как раз из того, что и делает родителей уязвимыми: из повышенной гибкости мозга. *** До рождения сыновей я представляла послеродовую депрессию как простуду. Она либо есть, либо нет. Конечно, это были наивные представления. Депрессию в рамках целой человеческой популяции нельзя диагностировать путем анализа крови или взяв ватной палочкой мазок с внутренней поверхности щеки. С чего бы вдруг? Словом, я заблуждалась. Обычно беременным послеродовую депрессию описывают как перечень симптомов, за которыми нужно следить, и рекомендуют обращаться за помощью, если через две недели допустимой временной «меланхолии» они все еще будут чувствовать «безнадежность или опустошенность». Кажется, тут все понятно. Прозрачно. Как будто одним людям придется отмечать галочками пункты списка, в то время как другие будут ощущать себя более или менее оптимистично и наполнено. Уверенно. Стабильно. Чем больше я узнавала о родительском мозге и говорила с родителями (на самом деле скорее слушала), тем больше убеждалась, что наш опыт оказывается где-то внутри обширного спектра, на одном конце которого — небольшой стресс, а на другом — истощающий. Между ними394 — целый ряд непростых чувств и вариантов приспособления. Здесь нет ничего раз и навсегда определенного, нет никакой четкой точки на этом континууме, в которой стресс переходит в расстройство. Мало кому из молодых родителей удается пройти этот этап без каких-либо психологических трудностей. Возможно, в первую очередь именно поэтому мы говорим об эмоциональной нестабильности после родов в столь упрощенном ключе: мы, в сущности, просто не знаем, что сказать. «Становление в роли родителя — одно из фундаментальнейших изменений, какое претерпевает человек, это бесспорно», — сказала мне Саманта Мельтцер-Броди, руководитель Центра изучения женских аффективных расстройств при Университете Северной Каролины. Сегодня ее имя известно в связи с исследованиями в области брексанолона, медикамента, которому Sage Therapeutics присвоил торговое название Zulresso и который в 2019 году Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США одобрило для лечения послеродовой депрессии. Однако Мельтцер-Броди занимается самыми разными проектами как ученый и лечащий врач. Именно она назвала термин «послеродовая депрессия» мусорным мешком, наподобие «рака груди», который в действительности подразумевает не один, а много разновидностей рака — с разными симптомами, разными прогнозами, разными вариантами лечения, а также разными генетическими, гормональными и средовыми причинами. Схожим образом «послеродовая депрессия» длительное время была неуместным обобщающим термином для великого множества проявлений психических расстройств, возникающих после появления ребенка. Так, люди, испытывающие парализующую тревогу или одержимость, могут не найти ровно никаких объяснений этим состояниям в книгах о младенцах. Те, у кого бывают вспышки воспоминаний о травмирующем опыте родов, могут так и не узнать, что посттравматическое стрессовое расстройство, связанное с родами, — реальная и поддающаяся лечению болезнь. Сегодня многие лечащие врачи и ученые признают существование более широкой категории перинатальных эмоциональных состояний и тревожных расстройств, или перинатальных психических нарушений, которые затрагивают примерно одну из пяти рожениц395 (о трудностях вычисления этих показателей читайте в примечаниях). Обобщающие термины лучше отражают распространенность проявлений, которые могут включать также расстройства пищевого поведения или редкие, но серьезные случаи психоза. Подкатегории накладываются друг на друга, что затрудняет постановку диагноза и лечение. Травма формирует депрессию. Тревожность и депрессия часто, хоть и не всегда, идут рука об руку. То же касается обсессивно-компульсивного расстройства. Даже те, у кого наблюдаются симптомы, которые легче распознать как депрессию, могут находиться под воздействием иных биологических механизмов, вызывающих подобные симптомы. Часто послеродовая депрессия возникает, когда людям недостает поддержки, необходимой для адаптации к новой роли, поддержки, включающей финансовые ресурсы и чуткость со стороны партнеров, родственников и друзей. Или когда психические расстройства есть в анамнезе. Или когда люди испытывают хронический или острый стресс, ослабляющий их способность противостоять трудностям, связанным с беременностью, родами и заботой о ребенке. В других случаях, причем в наиболее серьезных, по словам Мельтцер-Броди, послеродовая депрессия возникает словно «на пустом месте» по «невероятным биологическим причинам». Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам, которое иногда называют библией психиатрии396, не дает послеродовым аффективным расстройствам однозначного определения. Оно рассматривает перинатальную депрессию как разновидность большого депрессивного расстройства, которое начинается во время беременности или в период до четырех недель после. Многих рожениц проверяют на наличие послеродовой депрессии только во время стандартного осмотра через шесть недель после родов, если таковой вообще проводится. Тем временем широко признано397, в том числе Всемирной организацией здравоохранения и Центрами по контролю и профилактике заболеваний США, что послеродовая депрессия может начаться в любое время в течение первого года после родов. В одном недавнем исследовании изучались сотни женщин398, получивших дородовую помощь в больнице Мичигана. Выяснилось, что среди трехсот двадцати пяти испытуемых, у которых не было диагностировано послеродовой депрессии и посттравматического стрессового расстройства на шестой неделе после родов, восемь процентов продемонстрировали одно из этих состояний к трем месяцам жизни ребенка. Многие матери страдают долгими неделями, прежде чем могут проконсультироваться со своими врачами. А многие продолжают страдать и после, так и не получив помощи. Ученые начали399 связывать время начала депрессии с конкретными пусковыми механизмами в работе мозга. У некоторых симптомы проявляются еще во время беременности, однако беременных не принято проверять на факторы риска. И хотя послеродовая депрессия обычно сопровождается теми же симптомами400, что и большое депрессивное расстройство в других условиях — включая потерю интереса к жизни и удовольствиям, замкнутость или чувство безнадежности, — она также может отличаться от того, как обычно описывают депрессию, особенно если она сопровождается тревожностью или одержимостью, которые противоречат потере интереса. То же самое мы видим в случае с послеродовым биполярным расстройством401, которое часто встречается в нашей популяции в целом, однако редко диагностируется. Отчасти так получается потому, что привычные инструменты тестирования нацелены выявлять симптомы депрессии, а не маниакальных расстройств. Что более или менее понятно, так это урон, который депрессия наносит402 родителям и детям. Ребенку нужен внимательный родитель, который обеспечит ему безопасность, гигиену и пищу, но кроме того, будет взаимодействовать способами, важными для развития детского мозга. Депрессия способна помешать этому, хоть и не всегда. Депрессию, особенно с тяжелыми проявлениями, начавшуюся во время беременности, связывают с повышенным риском преждевременных родов. Послеродовую депрессию связывают с поведенческими трудностями и более низким когнитивным развитием у детей, хотя часто величина эффекта в этих исследованиях оказывается мала, то есть связь с неблагоприятным исходом для ребенка невелика. Кроме того, эффект зависит от того, как долго проявляется депрессия и есть ли какие-то источники поддержки в жизни конкретного родителя и его ребенка. Этот аспект важен, поскольку люди с послеродовой депрессией могут ощущать себя так, словно их состояние раз и навсегда негативно сказывается на будущем их детей. Будто бы стресс, который они испытывают перед лицом сложного жизненного периода, сквасил молоко или навредил ребенку. Однако дети очень стойкие. Мы знаем, что они умеют завладевать сердцами взрослых, и не только тех, кто их родил. Кроме того, мозг молодых родителей обладает невероятной способностью к изменению и перестройке. В этом смысле наличие перинатального аффективного расстройства не является фатальным. Что может оказаться фатальным, так это отсутствие других заботливых взрослых в жизни семьи, дефицит времени и ресурсов, которые нужны всем молодым семьям, а также ограниченный доступ к эффективному лечению. Послеродовая депрессия может нести серьезные последствия для здоровья родителей на протяжении всей их жизни. Суицид — наиболее распространенная причина403 смерти, связанной с беременностью, наравне с убийством (чаще всего от рук партнера). Мысли о суициде или самовредительстве после родов — удивительно распространенное явление: согласно одному анализу, между пятью и четырнадцатью процентами матерей признавались, что их посещали мысли о причинении вреда самим себе. Симптомы депрессии увеличивают вероятность подобных мыслей. Как это описывают Дэрби Саксби и ее коллеги, становление в качестве родителя — это «критическое окно»404, открывающее вид на состояние здоровья человека в долгой перспективе, в том числе — что важно — на здоровье душевное. Около сорока процентов людей405, страдающих от послеродовой депрессии, никогда не переживали депрессий прежде, однако такие эпизоды могут быть в будущем. Послеродовая депрессия, особенно та, что не лечилась, увеличивает риск406 повторных эпизодов и биполярного расстройства в старшем возрасте. Ни один из научных подходов, описанных в этой книге, не сможет обеспечить единое решение проблемы послеродовых аффективных расстройств, чтобы у большего числа семей появился шанс на благополучие. Если нечто такое и существует, то должно идти от представителей власти и законодателей, которые решают, стоит ли и как именно стоит поддерживать уязвимые семьи и справляться с неравенством в социальных группах. Несколько лет назад ученые из Калифорнии оценили данные со всего мира, отслеживая проявления послеродовой депрессии. Они проанализировали двести девяносто одно исследование407 из пятидесяти шести стран, включая данные о примерно трехстах тысячах женщин. Выяснилось, что коэффициент распространенности послеродовой депрессии в мире достигает порядка восемнадцати процентов, однако показатели значительно варьируются от страны к стране: например, тридцать восемь процентов в Чили против трех процентов в Сингапуре. Частично этот разрыв наверняка связан с различиями в уровне осведомленности, в культурном восприятии этого расстройства и в качестве исследований в разных странах. Те беременные, что находятся в стабильном положении и получают поддержку, имеют более высокие шансы преодолеть смуту первой поры родительства без кризиса. Существует много такого, что ученые могут сделать — и уже делают, — чтобы понять, какие именно причины вызывают послеродовую депрессию, как лучше ее предотвратить и как лечить, независимо от прихотей политиков или от решения наиболее трудных социальных проблем. *** Внушительная часть исследования Мельтцер-Броди нацелена на выявление природы послеродовой депрессии, на то, чтобы ухватиться за отдельные нитки целого клубка симптомов и прийти по ним к источнику. Мельтцер-Броди — участница международного консорциума ученых408, которые обобщают свои подробные клинические данные о тысячах людей из девятнадцати медицинских учреждений и используют их, чтобы вычленить подтипы послеродовой депрессии, основываясь на конкретных характеристиках, таких как время появления симптомов, выраженность симптомов, наличие или отсутствие тревожности либо суицидальных мыслей. В 2016 году эта группа запустила приложение, в котором женщины, страдающие от послеродовой депрессии, могут делиться собственной информацией для исследовательской базы данных. Некоторых участниц просят затем предоставить образцы ДНК в специальных контейнерах для слюны, которые привозят к ним домой. Через три года после запуска с помощью креативного агентства Wongdoody проект переименовали в Mom Genes Fight PPD («Мамины гены борются с послеродовой депрессией»). Дизайн приложения обновили, запустили рекламную кампанию в социальных сетях, провели в Лос-Анджелесе специальное мероприятие с участием фигур, формирующих мнение общественности, сделали видеорекламу, которой удалось стать одновременно притягивающей внимание и шокирующей. «Все это дало проекту новый заряд», — поделилась Мельтцер-Броди. К осени 2021 года консорциум собрал генетические данные примерно двадцати тысяч женщин и был готов опубликовать первый круг полногеномного анализа. Цель его в том, чтобы создать базу данных, состоящую из образцов ДНК ста тысяч людей. Этого должно хватить для понимания факторов генетического риска в отношении разных подвидов послеродовой депрессии, что, в свою очередь, приведет к улучшению диагностики и лечения.