«Двадцать пять лет назад все, у кого был рак груди, получали одно и то же лечение, — говорит Мельтцер-Броди. — Теперь же лечение назначается на основе генетических сигнатур рака конкретного человека. Основываясь на этих особенностях, удается получить совершенно другие результаты лечения — гораздо более успешные. А в отношении послеродовой депрессии мы по-прежнему назначаем всем одни и те же препараты, независимо от подвида расстройства». Однажды индивидуальный подход будет доступен и людям с послеродовой депрессией. Однако, по словам Мельтцер-Броди, тут существует важное различие. Рак груди обычно локализован. Из опухоли можно взять клетки на биопсию и проанализировать. «Мы не в состоянии проделать то же самое с человеческим мозгом, — сказала она. — В этом и проблема». Что ученые уже делают, так это используют визуализацию, чтобы понять, как послеродовая депрессия выглядит на уровне мозга. Визуализирующие методы исследования способны стать важным инструментом для понимания механизмов, посредством которых расстройство влияет на родительство и на которые стоит направить лечение. Однако на сегодня методы эти весьма ограничены. Если у послеродовой депрессии есть множество подвидов, тогда потребуется большое количество образцов биоматериала — вроде того, что собирает Mom Genes, — чтобы выявить эти подвиды. Визуализирующие исследования на данный момент по большей части рассматривали мозг одного или двух десятков людей с послеродовой депрессией единовременно. Практически никогда людей с этим расстройством не изучали на протяжении длительного времени. И пока результаты довольно спорные, отчасти потому, что критерии для включения в выборку — количество месяцев после родов или симптоматика — варьируются от исследования к исследованию. То же относится и к стимулам, использующимся для оценки нейронной активности: ими могут быть как изображения или запись плача собственных детей испытуемых мам, так и раздражители, которые считаются положительными или отрицательными, но не имеют персональной ценности для человека в сканере. Ученые признают, что визуализирующие исследования способны лишь на это. Цель же в том, чтобы получить результаты, которые остаются истинными от изыскания к изысканию и выходят за рамки различий в данной подопытной группе, как говорит Айя Дудин, исследователь-докторант в области нейробиологии при Университете Макмастера. Одно из таких изысканий связано с миндалевидным телом. Принято думать, что у людей с выраженными симптомами депрессии409 в послеродовой период реакция миндалевидного тела на отрицательные раздражители вроде плача ребенка сглажена. Эффект этот может быть дозозависимым: чем сильнее выражены симптомы депрессии, тем слабее реакция. Это противоположно гиперреакции410, наблюдаемой в случае большого депрессивного расстройства у представителей человеческой популяции в целом. Дудин — соавтор нескольких примечательных исследований411, которые высвечивают трудности в том, чтобы упростить результаты визуализации до простых описаний. В одной из работ сравнивали женщин с депрессией и без нее, с детьми и бездетных. Когда лаборанты попросили бездетных посмотреть на снимки улыбающихся детей — положительный стимул, связанный с младенцами, — реакция не менялась в зависимости от наличия или отсутствия депрессии. При этом среди матерей те, у кого были признаки депрессии, продемонстрировали более яркую реакцию миндалевидного тела на изображения незнакомых улыбающихся детей, чем матери без депрессии. Затем ученые показали женщинам снимки их собственных детей, и опять миндалевидное тело испытуемых в депрессии отреагировало сильнее. Однако ученые заметили кое-что любопытное. У матерей без депрессии миндалевидное тело реагировало гораздо активнее на собственных детей, нежели на чужих. В то время как у матерей в депрессии разница в восприятии «своего» и «чужого» была значительно меньше. Ученые назвали это «сниженной специфической реакцией миндалевидного тела на собственного ребенка». Как будто радар, улавливающий сигналы ребенка, у матерей в депрессии был включен, но не настроен. Отдельные исследователи предположили, что это может отражать одно из свойств послеродовой депрессии: миндалевидное тело реагирует слишком сильно или слишком слабо в зависимости от контекста, но не показывает средних реакций, которые, пожалуй, наилучшим образом поддерживают равновесие между родительской мотивацией и напряженностью. Другие исследования попытались конкретизировать412 связанные с депрессией различия в отделах мозга, наиболее задействованных в системе вознаграждения, в нейронной сети, важной для регулирования эмоций и высших психических функций, в связях внутри белого вещества и в распределении рецепторов нейромедиаторов. Поскольку человек способен413 находиться в состоянии тревожности или в депрессии, но все равно оставаться ответственным родителем, ученые постарались выяснить, какие связи в мозге поддерживают проявления заботы в присутствии таких симптомов. В итоге получилась обескураживающая картинка со множеством деталей наподобие стереограмм, сделанных с помощью магического глаза, из которой просто ничего не понятно. По словам Дудин, не исключено, что на уровне мозга послеродовая депрессия у тех, кто и раньше страдал от депрессии, выглядит иначе, нежели у тех, чей первый эпизод случился после родов. Однако большинство визуализирующих исследований распределяют испытуемых на категории вида «есть депрессия» и «нет депрессии», которые не способны обнаружить этот нюанс. «Это бинарная система, — говорит Дудин, — а нам известно, что душевное здоровье и душевные болезни неоднородны по своей природе». Базовый принцип устройства мозга — важный для понимания психических заболеваний в целом — заключается в том, что он работает на динамическом напряжении. Это полностью подтверждается в родительстве. Склонность заботиться о ребенке требует и притяжения, и отталкивания. Родители должны проявлять внимание, но не полную одержимость. Реагировать, но не переусердствовать в этом. Воспитывать, но считывать по­ступающую от ребенка обратную связь. Иногда ученые называют это «взаимным торможением»414 между сетями мозговой активности, которые словно ведут в противоположные концы. Направленная на детенышей агрессия против вылизывания потомства. Родительская защита против родительской заботы. Кажется, что баланс в этих явлениях часто (но не всегда) связан со стрессом: сколько стресса испытывает человек, когда и как долго это происходит и сколько еще он может выдержать. Со­временные ученые все больше признают415: чтобы понять родительский мозг, нам нужно больше знать о том, как на него влияет стресс, — начиная с беременности и вплоть до послеродового периода. *** Стоит вам подумать о стрессе, который испытывает организм, как на ум наверняка придет кортизол. Его прозвали «гормоном стресса», а потому мы склонны думать, что чем его меньше, тем лучше. Раз вы дочитали до этого места, значит, догадываетесь, что я хочу сказать: это не совсем так. Кортизол образуется, когда стрессовая ситуация запускает систему, в которую входят гипоталамус, гипофиз, располагающийся ровно над гипоталамусом, и надпочечники, что находятся над верхней частью почек. Это гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковая ось. Центр управления организма, реагирующий на стресс; такой вид он принял с течением времени, пока подвергался острому и хроническому стрессу. Кортизол, выделяемый надпочечниками, повышает в крови уровень глюкозы и обеспечивает организму достаточный приток энергии, который нужен, чтобы реагировать на трудность или поддерживать бдительность на высоком уровне. Но, как и эта ось в целом, кортизол участвует и во многих других процессах, которые связаны с адаптацией к меняющейся обстановке в условиях, которые мы можем находить как весьма стрессовыми, так и вполне обыденными. Уровень кортизола цикличен: по утрам он выше, а снижается ближе к вечеру. Кроме того, он варьируется поминутно в ответ на раздражители, которые мы встречаем в течение дня. Такого рода многоуровневая вариация — важное свойство этого гормона. Кортизол — источник перемен416, участвующий в запоминании, работе иммунной системы и буквально поднимающий нас из кровати по утрам. Он также играет основополагающую роль в процессах нейропластичности и обучения. У людей, испытывающих хронический стресс417 или страдающих от большого депрессивного расстройства, ежедневный циклический рисунок может быть более ровным либо демонстрировать резкие пики и замедленный возврат к более низким показателям. Один ученый сказал мне, что кортизол — это «валюта» стресса. Подобно избытку наличных денег в экономике, дизрегуляция кортизола влияет на нервную систему множеством способов. Считается, что психические заболевания, связанные с хроническим стрессом418, вызывают у людей атрофию гиппокампа. Поскольку гиппокамп является частью контура обратной связи, который регулирует деятельность гипоталамо-гипофизарной системы, стресс способен вызывать эффект каскада, поражающего гиппокамп, что, в свою очередь, ведет к дальнейшей дизрегуляции реакции мозга на стресс. Антидепрессанты могут отчасти помочь, дав обратный ход уменьшению объемов этого отдела мозга. Тем временем влияние стресса на миндалевидное тело — этот орган выявления значимости — ровно противоположное. У людей и других животных стресс и связанные с ним расстройства ведут к увеличению объема и повышению активности в миндалевидном теле, что может быть причиной усиления страха и тревожности. Многое из того, что мы знаем о стрессе и мозге, отсылает нас к работам нейробиолога Брюса Макьюэна419, выдающегося ученого, который умер в 2020 году. Вместе с коллегами Макьюэн первым доказал, что в гиппокампе крысы есть рецепторы кортикостерона — важнейшего глюкокортикоида у грызунов, который считается приблизительным аналогом кортизола для человека. Это значит, что гормон стресса, циркулирующий в теле, направляется в мозг. Исследователи решили уточнить, как кортикостерон формирует нейропластичность в гиппокампе и других отделах мозга. На протяжении своей научной деятельности Макьюэн объяснял, как дизрегуляция ответа организма на стресс может «изнашивать» процессы, которые в нормальной ситуации выглядят адаптивными, вплоть до катастрофических последствий. Он развил идею420 аллостаза и популяризовал понятие «аллостатической нагрузки», то есть той цены, которую платит организм, если реагирует на стресс преувеличенно или недостаточно либо не может восстановиться, когда острое стрессовое воздействие миновало. Центральным для теории Макьюэна421 является тот факт, что кортизол для организма вовсе не «плохой парень», а критически важный проводник способности реагировать и прогнозировать. Это важный аспект для осмысления роли кортизола в контексте первого опыта родительства. Образование кортизола вырастает многократно во время беременности и остается на высоком уровне в самом начале послеродового периода. Получается, что меньше — не всегда лучше. Содержание кортизола в плазме422 в третьем триместре в три раза выше, чем до беременности, — концентрация, которая в любых других обстоятельствах считалась бы патологической, однако во время беременности воспринимается как норма. Считается, что кортизол способствует423 созреванию плода, облегчая поступление глюкозы в процессе его развития, а кроме того, способствует схваткам, родам и секреции молока. Кортизол проникает к плоду, однако плацента способна блокировать опасные его дозы, преобразуя кортизол в неактивную форму. Удивительно, что у беременных тоже есть защита от чрезвычайно высокой концентрации кортизола, которая в другой ситуации могла бы навредить здоровью. Частично это возможно потому, что повышенный эстроген способствует повышению в крови белка семейства глобулинов, связывающего кортикостероид. Он, соответственно, связывает кортизол и уменьшает его «свободное», доступное клеткам количество. Не раз было доказано, что реактивность кортизола у человека — пики, возникающие при встрече со стрессом, — сглаживается во время беременности. Обычно уровень кортизола падает — надо сказать, довольно резко — до более типичных показателей примерно к третьему месяцу после родов. Однако в первые дни он остается весьма высоким, особенно у женщин, раньше не рожавших. Ученые предположили, что первое время после родов, когда у матери нет предыдущего опыта, на который можно положиться, кортизол стимулирует424 ее уделять внимание малышу и отвечать на его сигналы. Более высокую концентрацию кортизола связывают с вниманием молодой матери к ребенку, которое проявляется в форме эмоциональных прикосновений вроде поцелуев и по­глаживаний, доброжелательного отзыва на детский плач и неравнодушия к другим сигналам малыша. Исследования в области кортизола у отцов носят разрозненный характер, однако одно изыскание обнаружило, что по сравнению с опытными отцами новички425 демонстрируют более яркую реактивность кортизола в ответ на плач ребенка. Похоже, что у крыс кортикостерон придает первому опыту проявления заботы426 форму «материнской памяти», к которой крысы-матери могут обратиться позже, после разлучения с потомством. Нельзя сказать, способствует ли повышенный уровень кортизола созданию или сохранению ранних воспоминаний в послеродовой период у людей и участвует ли в процессах обучения у родителей. Но все эти явления не исключены. Первые дни с новорожденным битком набиты новизной. Первый опыт родительства — это обучение через погружение в своей наивысшей форме. Преимущества высокого содержания кортизола со временем, однако, уменьшаются, по крайней мере у матерей. Через несколько месяцев после родов большая концентрация материнского кортизола может либо не дать никаких последствий, либо отрицательно сказаться на проявлении заботы. В одном исследовании матери с более высоким ежедневным уровнем кортизола427 между двумя и шестью месяцами после родов хуже показали себя при оценке высших психических функций и продемонстрировали меньшую родительскую вовлеченность во время игр со своими детьми, однако эти результаты нельзя назвать однозначными428. Важно, что функция гипоталамо-гипофизарной системы у рожениц и детей429 «сонастраивается»: уровень кортизола и его циклический рисунок у матери и ребенка выглядят схоже. Этот эффект проявляется сильнее — или, по крайней мере, устойчивее — при грудном вскармливании, хотя молоко может быть всего лишь одним из средств налаживания связи (мы уже говорили о дублирующих системах). Некоторая часть сонастройки гипоталамо-гипофизарных систем может носить наследственный характер или образовываться в утробе. Другая ее часть может формироваться в процессе взаимодействия между матерью и ребенком в первые месяцы жизни, основываясь на том, как они реагируют на стресс друг друга. Однако история о том, как кортизол и гипоталамо-гипофизарная система функционируют во время беременности и в послеродовой период, довольно запутанна. От исследования к исследованию мы видим множество различий430 в том, что именно оценивает каждая группа ученых и когда, чтобы получить ясный «портрет» гормона, который в любом случае не вписывается в линейный сюжет, а только колеблется на каждой шкале времени: в течение дня, в каждую данную минуту стресса, да еще и в контексте работы других гормонов. Все это справедливо для всех гормонов, влияющих на проявления заботы у родителей, но особенно характерно для кортизола. «Мы думаем, будто кое-что знаем, — говорит Джоди Павлуски, психотерапевт и нейробиолог, — но никто не может ясно и полно сказать, что конкретно». Я вижу кортизол как особо уставшего технического работника в театре самодеятельности. Того, кто вымотан, но продолжает делать все необходимое — заменять пропавший реквизит ровно перед тем, как поднимут занавес, на ходу чинить сломанные декорации, — чтобы тело оставалось на сцене, выступало и налаживало контакт со своей аудиторией, даже — и особенно — в трудные моменты. Кортизол — сердце всей команды. Однако он не одинок. Нейромедиаторы обычно разделяют на две категории: возбуждающие и тормозящие. Это своего рода стимуляторы и депрессанты для синапсов, которые запускают активность или замедляют ее. Гамма-аминомасляная кислота, которую сокращенно называют ГАМК, способна делать и то и другое, но в первую очередь ее считают тормозящим нейромедиатором в нервной системе позвоночных. Отдельные рецепторы ГАМК в гипоталамусе играют значимую роль в регулировании активности гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой оси, предотвращая ее перевозбуждение. Представьте ГАМК в качестве голоса разума для технического работника театра. Судя по всему, во время беременности активность ГАМК431 возрастает, снижая реакцию гипоталамуса на стресс. Этот эффект достигается — по крайней мере, частично — ростом аллопрегнанолона — нейростероида, который вырабатывается в основном в процессе метаболизма прогестерона, концентрация которого во время беременности, конечно, тоже значительно увеличивается. Джейми Магуайр, нейробиолог и руководитель Maguire Lab при магистратуре биомедицинских наук Университета Тафтса, сказал мне, что рост аллопрегнанолона настолько велик, что сам по себе он оказывал бы чрезвычайно сильный седативный эффект. Если только не встретит противодействие. Магуайр вместе с коллегой Истваном Моди зафиксировал, что у беременной мыши количество отдельных рецепторов ГАМК значительно падает в гестационный период — в качестве противодействия излишнему торможению. Ученые полагают, что эти тонкие изменения по части контроля ГАМК помогают уравновешивать реакцию беременных на стресс, когда чрезвычайно высокая концентрация стероидных гормонов, в том числе прогестерона и кортизола, важна для развития беременности, но ни чересчур активная, ни вялая реакция на стресс не будет преимуществом. Это хитрый баланс432. Острый стресс сам по себе способен вывести всю эту регуляцию гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой оси из строя. А хронический стресс связывают с дефицитом торможения, управляемого ГАМК. Окончание беременности просто опрокидывает все эти шкалы стресса. Ближе к родам уровень прогестерона и аллопрегнанолона стремительно падает. Число рецепторов ГАМК снова растет. Тем временем другие гормоны, включая кортизол, делают свою работу и необязательно соответствуют тому же расписанию или концентрации. Содержание прогестерона и эстрадиола так круто уменьшается во время родов, что ученые предполагают, будто тело испытывает синдром отмены433, к которому некоторые люди особенно чувствительны, и чувствительность эта может поспособствовать развитию послеродовой депрессии. Другое исследование указало на важность соотношения эстрадиола к прогестерону во время и после беременности: при более высоком соотношении выше риск развития депрессии. Кроме того, считается, что хронический стресс может быть связан с изменениями в системе окситоцина и может нарушать процессы адаптации, активирующие систему вознаграждения в ответ на заботу о ребенке. И, основываясь на исследованиях с участием животных434, ученые полагают, что роженицы могут претерпевать перемены в центральной иммунной системе, способной влиять на настроение. Если коротко, происходит масса всего, и, говоря откровенно, многое может пойти не так. Кортизол является главным предметом интереса Элисон Флеминг, которая в 1987 году вместе с коллегами первой обнаружила435 связь между уровнем кортизола и материнской отзывчивостью. Недавно она и другие ученые описали «бимодальный эффект кортизола»436. Этот гормон — важная часть подготовки новоявленного родителя к проявлению осторожности и внимания, однако тут важен нюанс, который Дудин в разговоре со мной описала как «эффект Златовласки»: не слишком много и не слишком мало. Недавно Флеминг стала соавтором437 обзорной статьи под названием Mothering Revisited: A Role for Cortisol? («К слову о материнстве: какова роль кортизола?»). В этой статье авторы размышляют о том, что кортизол и гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковую ось до сих пор воспринимают в основном как систему экстренного реагирования в родительском мозге, а не как типичную часть модели нейробиологических изменений, ведущих к родительскому приспособлению. Хотя, возможно, стоило бы взглянуть на нее в этом ключе. *** Макклоски начала искать психотерапевта ради себя и своих сыновей, и ей порекомендовали Mom Power — «основанную на сильных сторонах личности» программу, созданную в Мичиганском университете для испытывающих трудности матерей; эта программа отчасти направлена на тех, кто страдал от послеродовой депрессии, но так и не получил помощь. К началу программы Макклоски ушла от своего бывшего и установила жесткие границы — личные и законные — по части его присутствия в ее жизни и жизни его сына и переехала с детьми в Ипсиланти, штат Мичиган. К Mom Power Макклоски отнеслась скептически. Она прочитала массу книг для родителей и сомневалась, что программа способна дать ей что-то еще. Однако ей все еще с трудом удавалось налаживать связь с Саймоном. Она чувствовала себя более отстраненной, чем хотелось бы. И вот по утрам в понедельник в течение десяти недель лета 2021-го она заходила на видеоплатформу, где с самого начала пандемии438 собиралась группа. Во время одного из сеансов руководитель группы попросил матерей посмотреть видеомонтаж с участием матерей и их детей с играющей на фоне песней Wind Beneath My Wings («Ветер у меня под крыльями») и представить, что они поют эту песню собственным чадам: «Знаешь ли ты, что ты мой герой? / Ты все, чем мне хочется быть». Хорошо, очень мило, подумала Макклоски. Затем участниц попросили посмотреть запись снова и на этот раз представить, что эту песню поют им их дети. Макклоски принялась всхлипывать. «Будучи матерью, ты едва ли думаешь о себе в таком ключе, — поделилась она со мной. — Ты строга к себе. Ты не уверена, что все делаешь правильно. А на самом деле твои дети определенно рассчитывают на тебя. И они думают, что ты самая лучшая, потому что ты — все, что у них есть». Для нее это было моментом катарсиса, который вдохнул в нее силы, — тем более после того, что последовало дальше. А дальше была практика. Участники группы написали для себя подсказки: как им в общении со своими детьми хотелось бы реагировать в стрессовых ситуациях. Они выходили на связь друг с другом каждую неделю, чтобы рассказать о своих удачах и обсудить, что можно сделать иначе. Макклоски призналась, что узнала об очень важном явлении — необходимости делать паузу, прежде чем реагировать. Когда Саймон капризничал, вместо того чтобы уходить в себя, она старалась думать: «Нужно помочь ему». Ощущая растущую растерянность, она начинала объяснять сыну свои чувства, вместо того чтобы позволять эмоциям усугубляться. «Раньше я и подумать не могла ни о чем подобном», — призналась она. Помогали не только идеи, которыми делились внутри группы, но и то, что совместно участники готовили план действий: «Вот формула. Вот ответ. Иди и претвори это в жизнь». Практически каждый человек в ожидании ребенка представляет, каким родителем он будет. Воображает, какую привязанность почувствует к новорожденному. Или видит свои отношения с ребенком, когда тому будет уже год или десять лет. Иногда будущий родитель разыскивает информацию о детском развитии и о методах воспитания и выстраивает собственную стратегию. Обдумывание своей новой роли — важная часть становления личности в качестве родителя. Дело в том, что все эти планы претворяются в жизнь не через врожденный инстинкт, а путем сложных нейронных процессов — сознательного и подсознательного поведения. И все эти процессы происходят в мозге, который уже мог трансформироваться под воздействием нейропсихических расстройств и других особенностей. Родительство у людей часто воспринимают как явление психосоциальное. Однако то, как мы взаимодействуем, как тревожимся, как привязываемся, обусловливается структурой и функцией мозга. Исследования с участием животных признали это439 уже давно. То, как крыса-мать вылизывает и вычищает своих крысят, влияет на метилирование их ДНК, что отражается на экспрессии генов и меняет функционирование гипоталамо-гипофизарной системы так, что перемены эти способны проявляться и во взрослом состоянии. Чем активнее мать вылизывает и чистит крысят, тем спокойнее у них реакция на стресс, и наоборот. Поскольку эти паттерны также сказываются на экспрессии генов в медиальной преоптической области, которая, как нам известно, играет центральную роль в запуске материнского поведения, тенденция к тщательному вылизыванию и чистке детенышей может проявиться у следующего поколения. У людей родительство также имеет физиологическую основу440. Аспекты родительской жизни, связанные не только с наличием или отсутствием послеродовых аффективных расстройств, способны влиять на то, насколько интенсивно родительские системы вознаграждения и мотивации реагируют, например, на дет­ский плач или на то, как люди переживают переход нейронной активности из состояния чрезвычайной бдительности в более управляемое. Существует множество доказательств441 связи хронического или острого стресса в младенчестве и детстве с повышенным риском развития психических расстройств в течение жизни, и особенно — изменений в связях между миндалевидным телом и префронтальной корой, значимым в управлении эмо­циями. В последнее десятилетие или около того ученые попытались классифицировать442 некоторые из этих факторов, связывая опыт первых лет жизни с дальнейшим опытом родительства у людей, чей жизненный путь ощутимо сложнее, нежели у лабораторных грызунов. Они обнаружили, что у матерей, которые в детстве пережили психологическую травму или подвергались насилию, наблюдаются отличия в отделах мозга, отвечающих за обработку поступающих от ребенка сигналов, эмпатию или управление эмоциями. В одном исследовании сравнивались443 двадцать четыре матери, пережившие сексуальное или физическое насилие в детстве, с двадцатью восемью матерями без подобного опыта. Те женщины, что не испытывали насилия, показали себя более отзывчивыми во время пятнадцатиминутных сеансов свободной игры со своими детьми или когда помогали своим чадам собирать пазл. Также у них был выявлен больший объем серого вещества в зоне мозга, отвечающей за «эмоциональную эмпатию», то есть восприятие и сопереживание чувствам своих детей. В то же время женщины с трудным детским опытом показали больший объем тех областей мозга, что участвуют в «когнитивной эмпатии», то есть ментализации потребностей ребенка. Ученые предположили, что вторая группа полагается на узлы ментализации, чтобы компенсировать дефицит в других зонах мозга. Бедность способна сильно повлиять на развитие мозга ребенка. И на развитие родительского мозга, возможно, тоже. Пильён Ким, которая выступила соавтором нескольких самых первых визуализирующих исследований родительского мозга, теперь руководит Лабораторией семейной и детской нейробиологии при Дэнверском университете. Большая часть ее недавней работы была посвящена тому, чтобы закрыть социоэкономические бреши в изучении родительского мозга. В лаборатории Ким просканировали мозг444 пятидесяти трех впервые родивших женщин с низким или средним доходом по прошествии не более десяти месяцев после родов. Ученые с помощью собеседований и визитов на дом оценили, насколько стрессовыми являются их обстоятельства жизни, и обращали внимание в том числе на уровень обеспеченности провизией, жилищные условия, подверженность насилию со стороны соседей, а также соответствие доходов нуждам семьи. Более стрессовые условия, что неудивительно, совпали с более ярко выраженными симптомами тревожности у молодых матерей. Когда их попросили послушать запись детского плача, более яркая реакция стресса коррелировала с пониженной активностью в островковой доле, которая является ключевой областью сети выявления значимости, и в корковых областях, важных для обработки эмоциональной информации и управления собственными эмоциями. Ослабленную активность в некоторых из этих областей мозга связали также с более низкой материнской чувствительностью, проявленной, когда матери играли со своими детьми. Существует множество других факторов, влияющих на формирование физиологической способности человека управлять стрессом, включая подверженность445 систематическому расизму, иммиграционный статус либо другие особенности. На эту способность влияет также наличие разного рода защитных факторов как на индивидуальном уровне, так и на уровне сообщества, которые свойственны окружению конкретного человека. Область изучения родительского мозга, которая представлена преимущественно белыми, едва учитывает эти особенности, хотя Ким, в частности, призывает446 сосредоточить особое внимание на том, как культурные различия взаимодействуют с подверженностью стрессу. Важно отметить, что сегодня исследования, посвященные различиям родительского мозга и его связям с параметрами проявления заботы, включают очень скромную выборку, которая оценивает ограниченное число демографических показателей и прибегает к узкому набору поведенческих характеристик. Это лишь отдельные выхваченные кадры, да еще и нерезкие, которые отражают лишь некий средний эффект. Они не сообщают абсолютной правды о человеческой природе или об опыте от­дельных личностей. Что они делают, так это показывают, что родительство не статично, это не крошечная золотая подвеска в виде детской бутылочки, надетая на браслет с другими подвесками у нас в голове. Глубокое понимание этой истины может многое изменить. Существующие данные пока не дают четкого представления447 о том, как на родительский мозг влияет зависимость, однако открытия, сделанные на сегодняшний день, соответствуют общей теории, которую Хелена Резерфорд из йельской лаборатории «До и после рождения ребенка» (Before and After Baby) вместе с коллегами выдвинула несколько лет назад. Она предположила, что зависимость нарушает работу систем мозга, отвечающих за восприятие вознаграждения и стресса. Связанные с детьми реакции вознаграждения могут быть притуплены, а реакции стресса — обострены. Кроме того, известно, что стресс усиливает разного рода тягу, а родительский стресс особенно силен448. Резерфорд провела много визуализирующих исследований в области зависимостей и родительского мозга. Она часто делится своими результатами с практикующими врачами, которые специализируются на зависимостях, и те отвечают ей, что нейробиология позволила им иначе говорить с пациентами, у которых есть дети. «У них [врачей] появился конкретный способ ведения диалога. Они говорят: “Есть причина, по которой вам так трудно, ведь области мозга, связанные с зависимостями, те же, что важны для родительства”», — рассказала Резерфорд. И разговорами дело не ограничивается. Резерфорд рассчитывает, что исследования приведут к более точечной поддержке родителей с зависимостями, — например, позволят тренировать управление эмоциями и развивать осознанность, откроют техники для переориентирования системы, отвечающей за стресс, и помогут родителям целенаправленно сосредоточиваться на взаимодействии со своими детьми как на приятном опыте. Программы для родителей, которые предлагают в качестве терапии матерям, употребляющим психоактивные вещества, значительно различаются в своих методах и редко используют в работе доказательный подход, как выяснилось из недавних систематических обзоров449 таких программ. Часто они сосредоточены на том, чтобы дать информацию о детском развитии и «родительских навыках» вроде умения устанавливать границы и управлять поведением ребенка с помощью временных запретов на игру или вознаграждений. Эти приемы предлагают использовать вместо более жестких дисциплинарных методов. Однако подобные программы показывают себя малоэффективными в отношении людей с ограниченными ресурсами. Кроме того, родителям может быть трудно устанавливать рамки и справляться c обостряющейся ситуацией, связанной с поведением годовалого ребенка — по крайней мере, поначалу, — не имея контроля над собственными эмоциями. У таких родителей может быть мало возможностей практиковать свои навыки, если они разлучены с детьми на время лечения или по решению системы социальной защиты. Родительские программы, основанные на обучении навыкам, часто не признают индивидуальные нейробиологические особенности или жизненный опыт родителей с зависимостью, сказала Аманда Лоуэлл, младший научный сотрудник Центра исследований детства при Йельском университете. Она участвует в подготовке и исследовании эффективности йельской программы под названием «Материнство изнутри» (Mothering from the Inside Out)450, основанной на работе психолога Нэнси Сачман. Программа представляет собой скорее терапию, нежели учебный курс. Она сосредоточена на ментализации и взращивании любопытства, которое требуется, чтобы понять душевное состояние другого человека. Обычно на индивидуальных сеансах терапевт моделирует этот процесс, интересуясь мыслями и настроением матери, а затем они вместе размышляют о ее ребенке. «Идея в том, что родительство может ощущаться более радостным, если мы поощряем детско-родительские отношения, и тогда проявления заботы улучшаются, — сказала Лоуэлл. — Когда родительство дарит больше положительных эмоций, а стресс родительства уменьшается, это словно переворачивает отношения с психоактивными веществами с ног на голову». В сегодняшних исследованиях участники демонстрируют бо́льшую склонность к анализу, способность осмыслить собственное душевное состояние и эмоции другого человека, и эти изменения совпадают с более отзывчивой заботой, которая длится в течение года после родов. Обеспечение качественной поддержки для родителей с зависимостями важно по множеству причин. Примерно один из восьми детей451 в Соединенных Штатах живет с родителем, страдающим от расстройства, вызванного зависимостью. Примечательно, что эта статистика основана на данных периода между 2009 и 2014 годами, а значит, не отражает продолжающегося катастрофического роста национальных показателей употребления психоактивных веществ. (Существует отдельный, но связанный с этим факт452: огромному числу женщин прописывают опиоиды, чтобы справляться с болями после естественных родов или кесарева сечения, и около двух процентов таких женщин продолжают «настойчиво употреблять» эти медикаменты, вызывающие высокую степень привыкания.) Ставки высоки, но высок и потенциал к переменам. Изменение привычек, изменения в нейронных связях — ученые полагают, что все это открывает возможности453. Использование наркотиков значительно уменьшается во время беременности и в начале послеродового периода, но позже обычно увеличивается вновь. Возможно, нейробиологические процессы, управляющие родительской мотивацией, прерывают мотивацию, связанную с наркотиками, делая молодых или будущих родителей готовыми взяться за лечение. Ученые задаются вопросом, как усилить эту перемену, задержать ее. «Это неповторимое время в жизни матери, когда нейропластичность по-настоящему чувствительна к вмешательствам», — сказала Лоуэлл. Ментализация — еще одна важная часть программы Mom Power, в которой участвовала Макклоски. Mom Power стартовала в пункте первичной медицинской помощи для подростков и молодежи в Ипсиланти, а теперь проходит в центрах психического здоровья и клиниках в восьми штатах, служа матерям всех возрастов, страдающим от депрессии, имеющим за плечами травму или подверженным другим факторам, способным повлиять на их становление в качестве родителей. Цель в том, чтобы «собрать их», говорит Мария Музик, главный врач Перинатальной психиатрической клиники при Мичиганском университете и одна из создательниц Mom Power. То есть позволить матерям ощутить поддержку в отношениях с лидерами группы и другими участницами, параллельно удовлетворяя практические нужды вроде обучения финансовой грамоте и навыкам заботы о себе. Вместе с тем идет акцент на понимание и интерпретирование собственных эмоциональных реакций родителей и на то, как дети транслируют свои эмоции через поведение. Исследования показали, что Mom Power454 в одинаковой степени увеличивает склонность своих участниц к анализу и уменьшает родительский стресс, что способно также повлиять на нейронную активность. Организаторы программы сотрудничали455 с исследователями материнского мозга Джеймсом Суэйном и Шоном Хо, чтобы измерить активность мозга в небольшой группе матерей до и после Mom Power и сравнить эти сканы с показателями матерей, которые не участвовали в программе, но получали информацию по почте. Те женщины, что прошли Mom Power, продемонстрировали в ответ на плач своих детей более заметную специфическую активность и связность отделов мозга, отвечающих за считывание эмоциональных сигналов и ментализацию. По словам Музик, она была довольна, но не удивлена результатами визуализации. Mom Power обеспечивает родителям безопасное место для взаимодействия со своими детьми, для размышлений и общения на тему их опыта, для отработки новых навыков. Исследовательница надеется, что участницы обретают «изменения, которые затрагивают все тело». Не всякий, кто испытывает стресс во время беременности, позже страдает от послеродовой депрессии. Не всякий ребенок, которым пренебрегали в детстве, испытывает трудности как родитель. Ни одна последовательность жизненных событий не определяет, как человек будет заботиться о своих детях. Некоторые ученые исследуют456 это, смотрят, как гены конкретного человека формируют связь между его детством и его родительством. Например, если женщина в детстве испытывала насилие либо пренебрежение, то, став матерью, она с меньшей вероятностью будет кормить ребенка грудью и с большей — страдать от послеродовой депрессии. Однако исследователи выяснили, что возможность такого исхода возрастает457, если у матери также наблюдается определенное изменение гена, связанного с нейропептидом окситоцином. Вызывающие стресс события вроде смерти члена семьи или серьезной болезни тоже ассоциируют с развитием послеродовой депрессии. Но когда у женщины, пережившей подобный опыт, есть еще и специфические изменения в гене переносчика серотонина458, риск развития депрессии в позднем послеродовом периоде еще выше. Каждый родитель входит в свою новую роль с собственным набором генетических факторов, жизненным опытом и текущими источниками стресса. Музик метко описала это как фоновую мелодию мозга. «Она может звучать громко. Может звучать тихо. Может раздражать, а может быть приятной и мягкой, — говорит она. — Мы не можем ее выключить. Не можем от нее избавиться. Она формирует нас. Она — то, что мы есть. Но мы способны убавить звук, а еще — наложить на нее другие мелодии». С одной стороны, это обнадеживающая мысль. Нет ничего строго однозначного, и наши попытки изменить мелодию имеют смысл. Но я признаю, что принять это все равно трудно. На этом микшерном пульте, что представляет собой мой мозг, отдельные дорожки предопределены. Сколько бы усилий я ни прилагала, будучи родителем, есть такие аспекты, которые я не в силах полностью изменить. Некоторые звуки остаются. Порой эта идея приводит в оцепенение. Я могу зависнуть, думая, как матери, что жили до меня, повлияли на формирование генов, которые сформировали мой мозг, который формирует мое материнство, которое формирует мозг моих детей. Моя бабушка была военной медсестрой. Она приехала во Францию во время Второй мировой войны, встретила моего деда, обвенчалась с ним в разбомбленной церкви и начала рожать детей практически сразу после окончания войны. Ребенком я видела в ней женщину с круглыми щеками и несовершенствами, которая легко шутит и ругает янки, изо всех сил помогает наиболее нуждающимся людям в своем кругу, вечно с сигаретой в одной руке и стаканом — в другой, с любимым запаршивевшим пуделем под боком. Теперь же я думаю о том, как ей пришлось быстро привыкнуть к лишениям военных лет, уехать в совершенно другой город, чтобы жить в семье — семье моего деда, — с которой она никогда раньше не встречалась, и родить ребенка. А затем еще одного, мою маму. Ее собственная мать умерла вскоре после этого события. Я живу всего в нескольких километрах от первой квартиры, в которой поселились мои бабушка и дедушка, на окраине жилого района Бэк Ков в Портленде, с приливным бассейном, где бывают самые яркие рассветы и самые унылые зимние пейзажи. Представляю, как она держит новорожденного, глядя из окна на долгоногих цапель, медленно шагающих по траве, и думаю о том, что она чувствовала. Мне не приходится представлять, как чувствовала себя на исходе своей первой беременности моя мама. Это все еще настолько свежо в ее памяти и случившееся настолько тяжело принимать, что до тех пор, пока я не начала писать эту книгу, мы ни разу не говорили на эту тему обстоятельно.