Непосредственная профориентация имеет смысл для детей от тринадцати лет, когда приближается девятый класс, где перед ними встает выбор: профессиональное училище или подготовка в вуз, и если в вуз – то технический или гуманитарный? Если выбор сделан – то какая специальность? Какие экзамены сдавать и прочее? Впрочем, вся эта определенность вовсе не гарантирует, что ребенок будет работать по выбранной специальности. Все меняется. А человек остается человеком, даже если сегодня у него что-то не получилось и он не стал «кем-то». Ребенок-бунтарь Здесь речь пойдет и об агрессивных детях, и о тех, которые в штыки воспринимают все, что бы им ни сказали. Агрессия тут может направляться и на других детей, и на учителей, и даже на родителей. Хотя почему «даже»? Чаще всего, пожалуй. Ребенок-бунтарь хочет справедливости, причем справедливости в своем понимании. Откуда это понимание берется, зависит от конкретного ребенка и его жизни, но ключевой момент здесь – утрата чувства безопасности. Чувство безопасности у ребенка подорвать просто – неосторожным словом или поступком. Нежеланием разобраться в его переживаниях или задуматься над уместностью своих «авторитетных» родительских суждений. Одно дело, когда бунтарская реакция возникает в ответ на какую-то ситуацию – например, смену школы. Когда нужно адаптироваться к новым условиям и ребенку требуется время, чтобы «опустить иголки». Если ребенок имеет что-то против системы – значит, у него есть аргументы. Слушайте, чьи они, эти аргументы, за кем повторяются. Может быть, они высказываются не просто так и стоит отнестись к детскому протесту повнимательнее? Проще всего протест обесценить и наложить запрет на мысли и чувства, накаляющие обстановку, – именно это и делают многие родители. Иногда случаются и такие конфузы, когда ребенок транслирует вслух ваше же мнение. Здесь присутствует момент воспитания: ведь любые разговоры, не предназначенные для детских ушей, но тем не менее легкомысленно ведущиеся при детях, не могут остаться между вами. Хотя бы потому, что мама лучше знает, как устроена жизнь. А умного человека и процитировать не грех. Также следует понимать, что из бунтарства и протестной агрессии вырастает умение отстаивать свои границы, пускай на первых порах оно выражается в дерзком поведении. Тут уж стоило еще в три года научить ребенка говорить «нет» именно там, где это уместно. Вообще, если малыша в возрастных кризисах одного и трех лет очень просто остановить, то не разрешенные в малом возрасте проблемы ярко проявятся в подростковом возрасте. Задача родителей – сделать так, чтобы мятежное начало в ребенке со временем не переросло в негативизм по отношению ко всему. «Нет» – хорошее слово, но лишь тогда, когда оно действительно необходимо. Сказанное родителями детям – и наоборот. Поймите это сами и научите этому детей. Бывают, конечно, и другие истории, когда бунтарство – это перманентное непроходящее чувство ребенка и его вынужденная стратегия защиты, потому что жизнь у этого ребенка совсем не детская. Этому мальчику изрядно досталось по жизни. Семья была неблагополучной, мальчишка даже одно время жил в детдоме, но потом свершилось чудо: мать восстановили в родительских правах. Видимо, после всей этой мрачной истории они решили начать жизнь с чистого листа и переехали из дальнего поселка к нам. Классическая история. Сложный подросток: пил, курил, ругался матом, постоянно попадал в полицию за хулиганство. Однажды утром среди урока ко мне в кабинет влетела учительница по математике: – Что с ним делать? Поговори с ним! Он вообще неадекватный! Пришла, смотрю. Сидит такой – харизма так и прет: взгляд исподлобья, улыбочка типа «ну давай-давай, скажи что-нибудь». При всем классе с таким говорить нет смысла: защищаться будет до последнего. Пригласила пройти ко мне в кабинет. Такие моменты априори воспринимаются как вызов, а при всем классе он не откажется. Приходим ко мне. – В этом кабинете мы на «ты», – говорю. Он поднял глаза. – Слушай, как ты оказался в этой школе? Я со всеми знакома, тебя впервые вижу. Работаю здесь социальным педагогом, уроки не веду, занимаюсь документами и организацией праздников. Мне всех надо знать, чтобы понимать, к кому обращаться за помощью в случае чего. – Мы с братом к матери приехали, теперь тут живем. – Где жили до этого? – В детском доме. И молчит. Ждет моей реакции, смотрит выжидательно этак. Я сижу, только и придумала, что спросить: – Расскажешь? Чтобы мне за личным делом не ходить. Рассказывает взахлеб все, что помнит. И про то, как прятались, чтобы их не забрали в детдом, и про то, как ждали несколько лет, когда мать заберет обратно. Пока говорит, успокаивается. Я слушаю. Да и что еще делать, если мальчишка, может быть, впервые в жизни рассказывает свою историю взрослому? Впрочем, кто из нас взрослый и больше повидал в жизни, – еще вопрос. Закончил, умолк. – Слушай, а ты чего не в рубашке? – Не буду я их носить. – Я понимаю, что ты не хочешь, но моя задача – следить, чтобы дети были в форме. Я каждый день списки пишу, кто нарушает, и сдаю. Давай что-нибудь придумаем, чтобы нам обоим было удобно? Молчит. – Может, пойдем купим тебе рубашку? Обалдело смотрит: – У меня есть. – Наденешь? – Не знаю. Помню фразу, прозвучавшую на следующий день: «Таня, что ты ему сказала? Он пришел в джемпере!» Не рубашка, конечно, а свитерок такой, с пристроченным воротником. Так и ходил в нем все время. Ребенок-тюлень Впрочем, как понять – «тюлень»? Не хочет ничего делать? Делает, но без особого рвения? Сознательно забивает на все? Забить – это классный тип реакции. Просто притвориться, что задачи нет, и не выполнять ее. Ребенок вполне может проверить, что будет, если ничего не делать: не рухнет ли, к примеру, мир или не решится ли, случайно, задача сама собой. А потом по ситуации: либо все-таки сделать что-то под понукания мамы, либо действительно убедиться в том, что если ничего не делать, то ничего и не произойдет. Дело часто не в лени и не в самосаботаже. Речь здесь часто о том, что деятельность ребенка не организована. Непонятно, что, как и в какой последовательности делать. Нет внятного объяснения да и одобрения какого-то человеческого тоже нет. А без этого всего ребенку непонятно и трудно. Настолько, что лучше и не начинать. Делать через силу, как учили многих – мол, надо или должен, – удается немногим. Ведь выключить свое «не хочу», взять и сделать не всякий взрослый может, а мы такой воли почему-то ждем от ребенка. Да откуда же она у него возьмется, если у него ни опыта, ни учителей? Лень не рождается вперед ребенка. Собственно, лени как таковой и не существует. Часто дело в темпераменте и особенностях умственной деятельности. Каким бы вялым и безынициативным ни был ребенок, следует убедиться, что это не защитная реакция. Нельзя оставлять без внимания и особенности переходного возраста: ведь на фоне гормональной перестройки и возрастающей школьной нагрузки погруженность в свои переживания, рассеянность, лень и бессилие – это нормальная история. Иногда лень – это потребность побыть одному. Такое может быть не только с ребенком. Оторви и выбрось, а не ребенок Историй, похожих на нижеследующую, очень много, и так называемые трудные дети, или дети группы риска, могут переживать сильнее и глубже, чем мы можем себе представить. Перечитайте первый абзац этого рассказа два раза – думаю, вы легко поймете, как можно было бы легко и быстро помочь этому ребенку, если бы… До пятого-шестого класса я учился нормально, даже хорошо, но потом что-то как отрезало и я перестал учиться. Я боялся ходить в школу, мне было физически невыносимо находиться в толпе. Я не выходил из дома: «не хочу – и все». Приходили из комиссии, тогда я закрывался в туалете и ни с кем не разговаривал. Мама говорила: «Ну что ты выдумываешь? Ты просто зажрался и ничего не хочешь делать!» Типа – ты не хочешь, поэтому и не ходишь в школу, не учишься. «Ты должен быть лидером!» А я понимаю, что и с собой-то справиться не могу. Для кого я должен быть лидером? Я не мог учиться. Пришел в школу – ощущение страшной зажатости. На меня давило то, что одноклассники понимают, что я вот столько времени не ходил и, видимо, все-таки меня заставили, раз пришел. Пришлось изображать, что мне все равно. Давило то, что они уже ту же математику решают без проблем, а у меня не получается, поскольку пропустил много. Чувствовал вину перед мамой за то, что не стал суперучеником, хотя она так этого хочет… Я не мог себя заставить пойти на дополнительные занятия – это значило признать, что я тупой. Огромным ударом стало то, что меня оставили на второй год. Родители одноклассников автоматом наклеили на меня ярлык: «Плохой чувак». Конечно, это расстраивало, потому что я никому не желал зла, просто хотел общаться, но в какой-то момент вдруг оказался «без вины виноватым». Испытывал уныние, стал читать, вбирал хоть какие-то знания. Хотелось доказать, что я не плохой или хотя бы не настолько плохой, как думают. Но не получалось. Мама: «Ты что, совсем конченый? Где оценки? Зачем ты рисуешь?» Я стервенею. Оказывается, что за меня УЖЕ решили, каким я должен быть. Крики, буря эмоций. Что я могу объяснить маме? Я пытался что-то объяснять, но у мамы на все был один ответ: ты никто и еще не дорос, чтобы качать права. В какой-то момент мама решила воздействовать на меня ремнем. Помню, она замахивается, а я думаю: «Да ты ж меня даже не слышишь». Тогда я выхватил у нее ремень и крикнул: мол, еще раз попробуешь, буду отбиваться. Она восприняла это просто как истерику. Она по-прежнему пыталась на меня кидаться – и я ее отталкивал, отбивался. Говорил, что буду сопротивляться. Мне говорили: «Мы сдадим тебя в детдом, в реабилитационный центр; мы не знаем, что с тобой делать». Когда началось рукоприкладство, я еще учился в школе и уже начинал прибухивать. Выпивал, чтобы прийти в состояние, когда я просто не злюсь. Тогда я становился открытым, мог свободно общаться, шутить и говорить слова, которые вряд ли произнес бы в трезвом виде. Однажды мама сказала: мол, ты дебил, что с тебя взять, получишь по дурке психопатию, да и все… Это стало для меня страшным ударом.