– Если это не моя вина, то чья? – спросила она, вглядываясь в покрасневшее лицо мисс Амелии. – Неужели… моей матери?! Она полюбила другого, и… – Нет-нет, ничего подобного, – заверила её мисс Амелия. – Если бы в вашей семье произошёл скандал, моя сестра ни за что не приняла бы тебя в пансион. Она даже ещё не была уверена, стоит ли оставлять у нас дочь разведённого человека, но тогда об этом почти никто не говорил, и… – Что?! – ахнула Лотти. – Ох, как же это я… – прошептала мисс Амелия, но в её бледно-голубых глазах промелькнула задорная искорка. – Лотти, ты только не расстраивайся. Сейчас разводятся всё чаще и чаще, в этом уже нет ничего позорного. – Позор меня не волнует, – отрезала Лотти, мотая головой, как лошадь, которую донимают мухи. – Если папа с мамой разошлись после того, как я переехала в пансион, она должна была быть ещё жива! – Что ж, верно… – Но папа сказал, что не знал, как одному растить дочь, и отправил меня сюда после смерти мамы! А теперь вы говорите, что они развелись. Когда же она умерла, мисс Амелия? Или это ложь и она всё это время была жива?! – Я ничего такого не имела в виду, – поспешно ответила мисс Амелия. – Ты раздуваешь из мухи слона, Лотти, и несёшь полную чепуху. Вероятно, у тебя жар. – Она наконец высвободила рукав и быстро выскочила за дверь. – Здесь каких только слухов не ходит, – прошептала Салли, скользнув в комнату Лотти тем же вечером. – Я решила не ждать, пока ты ко мне поднимешься. Лотти подняла глаза, но посмотрела куда-то сквозь Салли. – Прости, я хотела, но… просто не знала, что делать. И много о чём размышляла… А который час? – Уже почти полночь. Что случилось? Ты выглядишь так отрешённо, и волосы у тебя похожи на воронье гнездо. – Салли уселась на кровать скрестив ноги и нервно потеребила край своей ночной сорочки. – Если кто-нибудь зайдёт, я быстренько спрыгну на пол и спрячусь с другой стороны. Просто мне хотелось узнать, правда ли, что тебя отправляют к отцу? Лотти покачала головой и потёрла красные глаза кулаками: – Нет, вряд ли. Я пока сама не понимаю, что со мной будут делать. А ещё посмотри вот на это. – Она сунула газету Салли под нос и выжидающе уставилась на неё. – Что это? – озадаченно спросила Салли. – Фотография суфражисток, выходящих из тюрьмы? И к чему это? – Да, конечно ты не понимаешь, – кивнула Лотти и забрала газету. – Извини, я глупо себя веду. Выдумываю себе что-то. Наверное, мисс Амелия права и у меня жар. – Бога ради, Лотти, начни с начала! Что происходит? – Моя мама была ещё жива, когда меня отправили в пансион, – объяснила Лотти, тяжело сглотнув. В тот момент, когда она произнесла это вслух, слова стали непоколебимой правдой, и Лотти отчётливо поняла, что всю жизнь её сопровождает ложь. – Погоди-ка минутку – а зачем тогда тебя отослали? Я думала, твой папа не смог справиться с ходячим бедствием в одиночку! – Бедствием? Я такого не говорила! – возмутилась Лотти. – Другие говорили, – ответила Салли. Лотти сердито фыркнула: – В любом случае, мама была жива. Просто они с папой развелись, и она ушла. – То есть она… – Что? – Да ничего, – поспешно отмахнулась Салли. – Я знаю, что ты хотела сказать. Она меня бросила, – мрачно произнесла Лотти. – Не обязательно, – возразила Салли. – Может, твой папа её прогнал. Почему бы и нет? Дети всегда принадлежат в первую очередь отцу – если отец, конечно, хочет оставить ребёнка у себя. – Но он не хотел, – пожаловалась Лотти. – Он меня отослал! Получается, он это сделал, только чтобы я не досталась маме! – Возможно, но при чём здесь газета? – спросила Салли, склоняясь над страницами. Вдруг её глаза округлились, и она спросила: – Думаешь, твоя мама ещё жива? Лотти показала на улыбчивую даму у края снимка: – Вдруг папа соврал? Нет же никаких доказательств, что она умерла. Я не видела её восемь лет – только во снах. Но помню именно такой, как на этом фото. Узнаю эту улыбку. Она выглядит точно так же, когда мне снится. Понимаю, звучит странно, но газета вчерашняя, и раньше я этого снимка не видела. Так почему же лицо кажется мне знакомым? Папа страшно рассердился, когда узнал, что я присоединилась к суфражисткам. Может, он считает, что я пошла по стопам матери? – Вы с ней и правда похожи, – заметила Салли, вглядываясь в снимок. – Такие же волосы, большие глаза. Но это ещё ничего не значит… – Да, понимаю, – кивнула Лотти. Она снова плюхнулась на кровать и печально уставилась в потолок. – Конечно, можно сказать, что я насочиняла на пустом месте, но… – Она приподнялась на локтях. – Но это не так. Меня действительно обманули. Все, кто причитал, какое я бедное дитя, осталась без матери, как это печально, – все они лгали! – Если твоему папе было так за неё неловко, он мог всем сказать, что она умерла, – предположила Салли. – И что ты теперь будешь делать? Лотти вздохнула: – Хорошо бы спросить папу, но мисс Минчин наверняка читает все мои письма, да и он сам вряд ли сознается, если до этого так долго мне врал! – Думаю, мисс Минчин он наверняка сказал правду, – подсказала Салли. – Да, но она точно откажется мне ответить. – Это понятно, – терпеливо вздохнула Салли. – Но её письменный стол набит письмами. Я видела, как она прячет конверты в ящики и не запирает их. Я же часто подметаю у неё в кабинете, развожу огонь в камине… – О! – воскликнула Лотти с заметным воодушевлением. – Предлагаешь туда сходить? Поискать письма от моего отца? – Ну да, – пожала плечами Салли. – Вряд ли она их выкидывает. Может, сжигает – но, по крайней мере, в корзине для бумаг я никогда писем не находила. Даже не знаю, как она их сортирует. Неизвестно, сколько времени у нас уйдёт на поиски. – Пойдём скорее, – решилась Лотти, набрасывая халат. Салли завернулась в шаль и взяла подругу за запястье: – Тише, не беги, а то наши шаги на лестнице обязательно услышат. Ступеньки же иногда скрипят. Лотти кивнула и прислонилась к дверному стояку, чтобы перевести дыхание и успокоиться. Салли права. Конечно, хотелось прямо сейчас помчаться в кабинет мисс Минчин, широко распахнуть дверь и перерыть все ящики письменного стола – но тогда её накажут ещё строже… Но ведь она так долго мечтала узнать хоть что-то о маме, и теперь наконец появился шанс! Разве можно вести себя спокойно и рассудительно, когда тебя переполняют чувства! Салли пошла первой, держа свечу и ступая вдоль стены, где ступеньки почти не скрипели. В полутьме вестибюль пансиона казался особенно большим, и мебель вырисовывалась жуткими силуэтами. Девочки прокрались в кабинет мисс Минчин и, осторожно обогнув стулья с прямыми спинками, подошли к широкому письменному столу из тёмного дерева с целым рядом ящиков. Салли поднесла к нему свечу, и свет лизнул медные ручки. Лотти невольно поёжилась. – И как мы найдём нужное письмо? – прошептала она, выдвигая ящик. – Смотри, их здесь сотни! – Да, но они рассортированы, – заметила Салли, приблизив руку со свечой. – И перевязаны цветной лентой. Видишь, для каждой из вас – отдельный свёрток с ярлыком. Надо найти твой. Мэри Эбботт, Фрэнсис Аллан… Смотри, а этот большой – для Сары Кру. Значит, она хранит письма и бывших учениц. Лотти пробежалась глазами по наклейкам: – Здесь меня нет. Значит, в другом ящике. Если они разложены по алфавиту, моя стопка должна быть в этом… Да, точно! – Она достала связку писем, перевязанных розовой хлопковой лентой. – Осторожно, – предупредила Салли, накрывая её руку своей. – Если не хочешь, чтобы тебя наказали, надо потом завязать их точно так же. Запомни, как выглядит узел. Лотти кивнула и подцепила ленту ногтем. Судя по тому, какая она была старая и потрёпанная, её часто развязывали и завязывали. – Они от папы, – тихо проговорила Лотти, разворачивая верхний листок. Она поднесла его к свету и поморщилась. Это было вчерашнее письмо, и в нём отец требовал у мисс Минчин объяснений, почему Лотти оказалась в дурной компании. Почерк выглядел неровным, угловатым, и там, где он слишком сильно нажимал на перо, на бумаге остались кляксы. – Подожди минутку, – сказала Салли, склоняясь над ящиком. – Здесь есть ещё. – Более старые? – предположила Лотти. – Хм-м… Возможно. Только почерк там другой. – Салли протянула ей свёрток и приподняла свечку, чтобы на него упал свет. – Да, правда, – удивилась Лотти. Буквы изящно завивались и казались округлыми, а не заострёнными. Лотти развязала ленту и достала первое письмо. Бумага тоже была другой, не плотной и официальной, а тонкой и простой. Милая моя девочка! Я пишу это письмо, отдавая себе отчёт в том, что ты вряд ли сможешь его прочитать. Твой отец сказал, что писать домой больше нет смысла – он отправил тебя в школу и отказался говорить, в какую именно. Однако твоя бабушка, хотя и сердится на меня не меньше, проговорилась, что это пансион мисс Минчин. Ты ещё не умеешь читать, и мне невыносимо больно от осознания того, что я не увижу, как ты произносишь вслух свои первые строчки из книги или как выводишь первые буквы. Боюсь, твои воспитательницы вряд ли прочтут тебе это письмо. Скорее всего, им строго приказано прятать мои письма, но я всё равно попытаюсь связаться с тобой. Прости, Лотти, что пишу так несвязно, но мысли мои спутаны уже много недель, и я не могу успокоиться с того дня, как нас с тобой разлучили. Я молюсь, чтобы твой отец смягчился и разрешил видеться с тобой, но он считает, что я дурно на тебя влияю. Он так жесток, что может даже сказать тебе, будто я умерла… Хотя нет, до такого он вряд ли опустится. Если бы я знала, что всё так закончится, поступила бы я иначе? Смогла бы притворяться, что всё, что мне нужно от жизни, – это быть женой и матерью? Я люблю тебя всем сердцем, Лотти, но не могу носить маску, скрываясь за ролью, которая мне не близка. Возможно, с возрастом ты меня поймёшь. По крайней мере, я на это надеюсь. И тогда уже не будешь думать, что твоя жестокая мама тебя бросила. Может, будет даже лучше, если отец скажет тебе, что я умерла? Чтобы ты не росла с мыслью, будто я недостаточно тебя любила. Поверь мне, милая, я люблю тебя больше всего на свете! Но в доме твоего отца я чувствовала себя не на своём месте, словно в душной клетке, и не могла оправдать его высоких ожиданий. Прошу, пойми меня, моя хорошая.