— Ш-ш-ш-ш. Он качает головой, касается ее губ шершавым пальцем, прижимает их к зубам. Открывает ящичек с инструментами. В нем пузырьки с клеем и растворителем, пакетик с песком, двухлезвийная шестидюймовая пила с черной рукояткой и несколько ножей. Голос в голове. Роджер. Кричит, визжит, на губах пузырится кровавая пена. Нет, кричит не Роджер, а женщина. Окровавленные губы умоляют: — Пожалуйста, не надо! Гленн Клоуз кричит Майклу Дугласу, чтобы убирался, и ее крик заполняет комнату. Она скулит, трясется, словно у нее припадок. Он садится на диване, поджав под себя ноги. Она смотрит на облепленные песком пальцы и подошвы голых, изувеченных ног, на ящик с инструментами, камеру на полу, и осознание неизбежного проступает на распухшем, заплаканном лице. Он замечает, какие неухоженные у нее ногти, и его переполняет то чувство, что приходит каждый раз, когда он духовно принимает в свои объятия всех, чьи страдания невыносимы, когда освобождает их от боли и мучений. Сабвуфер гудит в костях. Ее окровавленные губы шевелятся. — Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. — Она плачет, и из носа у нее течет, и она облизывает окровавленные губы. — Что тебе нужно? Деньги? Пожалуйста, не трогай меня! Губы шевелятся и шевелятся. Уилл снимает рубашку и штаны, аккуратно складывает, кладет на столик. Снимает белье. Кладет сверху, на одежду. Он ощущает в себе силу. Она пронзает мозг подобно электрическому разряду, и он сжимает ее запястья. ГЛАВА 11 Рассвет. Утро обещает дождь. Роза стоит у окна своей угловой квартирки — за бульваром Мюррея океан ласкает бетонный волнолом. Рядом с домом, где она живет — некогда отличным отелем, — стоят едва ли не самые дорогие в Чарльстоне здания, внушительные особняки. Роза сама сфотографировала их все, а снимки поместила в альбом, который просматривает время от времени. Поверить в случившееся почти невозможно, и она живет одновременно в кошмаре и мечте. Переезжая в Чарльстон, Роза просила только об одном: чтобы ей дали возможность жить поближе к воде. «Достаточно близко, чтобы знать — океан рядом, — так она выразилась в разговоре со Скарпеттой. — Наверное, это мой последний переезд с вами. Я не в том возрасте, чтобы докучать себе садом, и мне всегда хотелось жить у поды. Но только не на болоте с этим вонючим запахом тухлых яиц. Возле океана. Чтобы я могла ходить к нему пешком». На поиски ушло немало времени, и в конце концов Роза обосновалась на Эшли-Ривер, в обшарпанной квартире, отремонтированной стараниями Скарпетты, Люси и Марино. Розе ремонт не стоил ни цента, а потом Скарпетта еще и назначила ей прибавку. Без нее Роза не смогла бы оплачивать аренду, но этот факт не обсуждался и даже не упоминался. Скарпетта только сказала, что Чарльстон — город дорогой по сравнению с другими, где им довелось жить, но даже если и не принимать это во внимание, Роза в любом случае заслужила прибавку. Она варит кофе, смотрит новости по телевизору и ждет звонка от Марино. Проходит час, и Роза начинает беспокоиться. Еще час — ничего. Раздражение растет. Она оставила ему несколько сообщений, объяснив, что на работу утром не выйдет, и не заедет ли он на минуту, чтобы помочь передвинуть диван. К тому же ей нужно поговорить с ним. Она сказала Скарпетте, что поговорит. Лучше не откладывать. На часах почти десять. Роза звонила на сотовый, но попала на голосовую почту. Она смотрит в открытое окно — от волнолома дует прохладный ветерок, океан хмурится, вода одного с небом свинцового цвета. Роза понимает, что в одиночку ей диван не передвинуть, что лучше не напрягаться, но раздражение и нетерпение подгоняют. Еще не так давно она справилась бы со столь мелкой задачей, но теперь силы не те, и ее пугает возможная неудача. Откашлявшись, она устало опускается на диван и вызывает воспоминания о прошлом вечере, как они сидели здесь, держась за руки, разговаривали… Чувства, ушедшие, казалось, безвозвратно, оживают, а мысли снова и снова скатываются к одному: сколько еще это продлится? Мысли не прогонишь, а продлится это недолго, и Роза чувствует в себе печаль, столь глубокую и темную, что разглядеть в ней что-то не стоит и пытаться. Звонит телефон. Люси. — Как все прошло? — спрашивает Роза. — Привет от Нейта. — Меня больше интересует, что он сказал тебе. — Ничего нового. — Уже хорошие новости. — Роза подвигается к кухонной стойке и протягивает руку за пультом. Переводит дыхание. — Жду Марино. Думала, придет, поможет передвинуть диван, но, как обычно… Пауза. Потом Люси говорит: — Я потому, помимо прочего, и звоню. Собиралась заглянуть к тете Кей, рассказать о встрече с Нейтом. Она не знает, что я туда летала. Я всегда сообщаю ей потом, чтобы не волновать лишний раз. Так вот, мотоцикл Марино стоит возле ее дома. — Она тебя ждала? — Нет. — Во сколько это было? — Около восьми. — Невозможно. В восемь Марино еще в коме. По крайней мере в последние дни. — Я зашла в «Старбакс», потом вернулась к ней около девяти. И угадай что? Увидела его подружку. Та как раз проезжала на своем «БМВ». — Ты точно ее узнала? — Хочешь, скажу, какой у нее номер? Дату рождения? А сколько у нее на счету? Кстати, немного. Похоже, денежки она спустила. И не те, что получила от богатого папеньки. Он-то как раз ничего ей и не оставил. Поступлений на удивление много, но деньги на счету долго не задерживаются. — Плохо. А она тебя видела? Когда ты возвращалась из «Старбакса»? — Я была на «феррари». Если только эта тупая кошелка еще не ослепла… Извини. — Не извиняйся. Кошелка и есть, точнее не скажешь. Марино только таких и находит. — Что-то мне твой голос не нравится. Послушай, я могу заехать чуть попозже. Передвину твой диван, ладно? — Я буду дома. — Роза кашляет и кладет трубку. Она включает телевизор. Показывают теннис, и мячик как раз взбивает красную пыль у самой линии. Подача у Дрю Мартин такая мощная, что ее противница даже не пытается принять. Си-эн-эн повторяет финал прошлогоднего открытого чемпионата Франции, в нижней части экрана ползут строчки, напоминающие о жизни и смерти Дрю. Снова и снова. Картинка меняется. Рим. Древний город, и небольшой строительный участок, отгороженный желтой лентой и кордоном полицейских. Пульсирующие огни «скорой». — Что еще известно к этому времени? Есть ли у новости у следствия? — Официальные лица в Риме очень сдержанны в комментариях. Похоже, ниточек у полиции нет, как нет и подозреваемых, так что это ужасное преступление по-прежнему скрыто завесой тайны. Здесь задают один и тот же вопрос: почему? Как видите, к месту, где было обнаружено тело Дрю Мартин, приходят люди, приносят цветы. Новые картинки. Роза старается не смотреть. Она видела все это много раз, но что-то заставляет ее не переключаться на другой канал. Дрю бьет слева. Дрю выходит к сетке и вгоняет мяч в корт с такой силой, что он улетает на трибуны. Толпа вскакивает. Фанаты неистовствуют. А вот Дрю на шоу доктора Селф. Говорит быстро, мысли перескакивают с темы на тему. Она взволнована и счастлива — только что выиграла открытый чемпионат США. Ее называют Тайгером Вудсом от тенниса. Интервью ведет доктор Селф, и вопросы, которые она задает, задавать бы не следовало. — Вы девственница, Дрю? Смеется, краснеет, закрывает лицо руками. — Ну же, смелее. — Доктор Селф улыбается, вся такая уверенная в себе, такая самодовольная. — Вот об этом я и говорю. Стыд. Почему мы всегда стыдимся, когда говорим о сексе? — Девственности я лишилась в десять лет, — говорит Дрю. — Подарила ее велосипеду моего брата. Зрители сходят с ума от восторга. — Дрю Мартин погибла в шестнадцать лет, — сообщает диктор. Розе все же удается протащить диван через гостиную и придвинуть к стене. Она садится и плачет. Потом встает, ходит по комнате и плачет. Смерть пришла не к той, ошиблась, а человеческая жестокость невыносима. Все так несправедливо. Роза ненавидит несправедливость. В ванной она открывает шкафчик и достает пузырек. В кухне наливает бокал вина. Проглатывает таблетку, запивает ее вином, а чуть погодя, закашливаясь и едва дыша, принимает вторую. Звонит телефон. Она тянется к трубке дрожащей рукой, роняет ее, кое-как подбирает. — Алло? — Роза? — Это Скарпетта. — Не надо бы мне смотреть новости. — Ты плачешь? Комната кружится. В глазах двоится. — Это только простуда. — Сейчас приеду, — говорит Скарпетта. Марино откидывается на спинку кресла. Глаза прячутся за темными стеклами очков. Большие руки лежат на коленях. Он в той же одежде, что и прошлым вечером. В ней он спал, и это заметно. Лицо с багровым оттенком, а несет от него так, будто он уже неделю не принимал душ. И вид Марино, и его аромат вызывают воспоминания столь ужасные, что от них хочется поскорее избавиться. Запястья у Скарпетты покраснели, кожа в тех местах, ни видеть, ни прикасаться к которым он не имеет никакого права, раздражена и зудит. Одеваясь, она выбирала шелк и хлопок, ткани мягкие и легкие; блузка застегнута на все пуговицы, воротник куртки поднят. Все, чтобы спрятать следы. Спрятать унижение. Рядом с ним она чувствует себя голой и беспомощной. Молчание ужасно. В салоне пахнет чесноком и сыром, и Марино, чтобы немного проветрить, опускает стекло. — Свет режет глаза, — сообщает он. — Просто убивает зрение. Она слышала это уже много раз — так он отвечает на незаданный вопрос, почему не смотрит на нее и почему, хотя небо затянуто тучами и грозит дождем, не снимает темные очки. Когда Скарпетта не далее как час назад приготовила кофе и тосты и принесла ему в постель, он застонал жалобно, сел и схватился за голову. — Где я? — прозвучало абсолютно неубедительно.