– Я здесь пекусь о детях. О младенцах! А ты гонишь их в пустоши. – Я не хочу, чтобы они умерли с голоду, Колючка. – Тогда начни их кормить, нахрен! Колючка вскочила на ноги, ее ноздри раздулись, светлые волосы растрепались от резкого движения. Глаусио резко повернул голову в ответ на ее вспышку, и его измученное лицо исказилось в тревоге. Блажка сжала челюсти так сильно, что у нее заболели зубы. Глаусио подошел к Колючке и нежно положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, словно от гнева забыла о его присутствии. На мгновение ее яростный взгляд переключился на него. – Давай сядем, – предложил Глаусио. Колючка медленно опустилась на стул, ее лицо наполнилось болью. Глаусио устроился на табурете рядом с ней и посмотрел на Блажку. – Ты сказала, мы можем решить, куда нам пойти. – Можете, – сказала Блажка, прочистив горло. – Вы знаете, что вернуться в Шквал бивней нельзя, а пойти к Сыновьям разрухи вполне возможно. – Возможно? – Колючка обратила ее последнее слово в обвинение. Блажка ее проигнорировала. – Если вы не хотите жить под защитой другого копыта, то сейчас восстанавливается и укрепляется Кальбарка. Глаусио презрительно фыркнул. – Чтобы мужчин призвали в армию? А женщины стали шлюхами в бараках? – Вам необязательно там оставаться, – ответила Блажка. – Кавалеро наверняка проводят вас по старой Императорской дороге в Гиспарту. На лице мужчины возникла легкая печальная улыбка. Он пристально глядел на стол, лениво ковыряя воображаемую щепку. – Прости меня, вождь, – сказал он, не отрывая взгляда и нисколько не раскаиваясь, несмотря на смысл своих слов, – но неужели ты правда думаешь, что всем людям, если они просто вернутся на север, дадут землю и монеты, правосудие и защиту? Потому что я тебе скажу: полуорки – не единственные существа, которые вынуждены цепляться за жизнь в Уль-вундуласе, чтобы иметь свободу. Гиспарта – королевство, где немногие обладают многим, и это многое отнимают у множества. У мужчин вроде моего отца. Я родился не в Уделье. И я достаточно хорошо помню Гиспарту, чтобы сказать тебе, что Отрадная – далеко не единственное место, где ребенок познает, что такое пустой раздутый живот. – А орки? – спросила Блажка, отказываясь убеждаться в своем невежестве. – А кентавры и дьявольские псы, которые убивают, смеясь? Такое в Гиспарте есть? – Нет, – ответила Колючка. – Есть кое-что похуже. Там есть сутенеры и насильники детей, как среди знати, так и в канавах. Есть работорговцы и арены. И люди, которые получают от них выгоду, очень громко потешаются над теми страданиями, которые причиняют. Гиспарта наслаждается своей жестокостью к бедным и слабым. А если попытаешься сопротивляться – их удовольствие станет только сильнее, потому что успеха тебе не добиться. Уделье жестоко. Но здесь сопротивление возможно и нужно. Колючка никогда не рассказывала о своей жизни до Отрадной. Она пришла сюда вскоре после того, как Блажка стала Ублюдком. Пришла миловидной пышной женщиной с грудью, полной молока, и без ребенка на руках. Берил сразу определила ее в кормилицы. Она прослужила несколько месяцев, прежде чем прийти в Горнило: Обхват наконец уговорил ее посетить свою комнату. Блажка задумалась, рассказывала ли койкогрелка о себе этому полукровке с толстым членом. Если да, то он хранил все в тайне вплоть до ночи, когда орк всадил клинок ему в шею. Теперь Колючка не была такой пухлой, а ее любовник, как и ее молоко, обратился в пыль. Но эта решимость, с таким трудом приобретенная при жизни до Отрадной, – решимость, благодаря которой ее спина никогда не сгибалась даже при всех тяжестях, до сих пор оставалась с ней. Блажка прониклась к ней уважением. Именно по этой причине она пригласила ее на этот разговор, именно по этой причине терпела сейчас ее гневный взгляд, наполненный страсти, вызова и разочарования. – Тогда не в Кальбарку, – заключила Блажка. – Если хотите остаться в Уль-вундуласе, ваш единственный вариант – это другое копыто. Она сомневалась, что Сеятели черепов примут новоприбывших. Гроб, их вождь, в Страве ясно выразился о нехватке ресурсов в Уделье. Земли Мараных орками лежали ближе всех, но Блажка не повела бы людей по своей воле во власть Шишака. Он наверняка станет издеваться над ними ради собственного удовольствия, если вообще не откажется от них ей назло. Оставалось только три варианта. – Дребезги, Сыновья или Казанное братство, – озвучила Блажка. – Я бы выбрала Сыновей. Их крепость находится рядом с побережьем. И пока в Затопленном море водится рыба, голода им нечего бояться. Такая щедрость наверняка не будет бесплатной. Отец скорее всего воспользуется случаем, чтобы снова попытаться поглотить Ублюдков. На своем уделе, в своей крепости, он наверняка будет смелее. Блажке придется поскорее уводить свое копыто, чтобы не оставить Сыновьям всех своих сопляков. А то и пару посвященных братьев. Тем не менее перебраться к ним было лучшим вариантом, и она с готовностью принимала возможные риски. Ее люди этого заслуживали. Глаусио встал. – Мне нужно поговорить с остальными. Когда тебе нужен ответ? – Вчера, – сказала ему Блажка, ненавидя эту необходимую жесткость. – Если вы до сегодняшнего вечера не решите идти в другое место, то мы пойдем в Колыбель полукровки. В любом случае всем пора собираться уже сейчас. На сборы есть весь сегодняшний день. Говорить, что идти нужно налегке, не имело смысла. Это был второй раз, когда народу Отрадной пришлось бежать, и промежуток между двумя случаями был невелик. Собирать им было немного. Глаусио направился к выходу, но Колючка на минуту задержалась. – Тебе нужно было оставить нас Шквалу бивней, – сказала она, удрученно качая головой, и, поднявшись, вышла из комнаты. Блажка сидела молча. Тогда это было не ее личное решение – она еще не была вождем. Голосовали все Серые ублюдки. Овес хотел, чтобы вернулась Берил, Хорек хотел Нежку и Метлу. Они торопились вернуть все как было и не видели, что за прошлым уже не угнаться. Все торопились, за исключением Шакала и Певчего, которые были настроены против, каждый по своим причинам. И как раз поэтому Блажка сама принялась настаивать, стала первой, кто проголосовал за то, чтобы вернуть людей. Она думала, что Шакал станет вождем, а она сама с Овсом и Певчим будут ему помогать. Ее голосом, ее рукой двигало непреодолимое желание дать ему то, чем он будет управлять. Поступила бы она так же, если бы знала правду? Что Шакал не собирался становиться во главе? Что они с Певчим планировали уйти, предоставив ей главенство над копытом и над только что устроившимися несчастными поселенцами? У нее самой среди жителей Отрадной никого не было. Ни матери, ни любовников. Ее заботило только копыто, братья и полукровка, которого она предала, чтобы спасти. Тот, кто бросил их, бросил ее, чтобы преследовать ошибки, которые совершил, пока гнался за местом вождя. Местом, которое теперь досталось ей! Издав крик ярости, Блажка вскочила и перевернула стол. И даже не удосужившись поставить его обратно, вышла из мастерской. Ублюдки уже вовсю готовились к отбытию. На этот раз никто не голосовал против решения уйти. Она проверила каждого ездока, убедилась, что братья направляют все усилия на уход. У каждого свина должен был быть наездник, поэтому старшим соплякам также дали животных, чтобы они помогали разведывать дорогу. В деревне было всего четыре повозки, но тягловых волов хватало только на одну. В остальные предстояло запрячь мулов. Один из фургонов определили для сирот, остальные – для припасов, что еще остались. Все остальное придется нести в руках. Закрывшись у себя в светлице, Блажка сидела над грубой картой Уль-вундуласа, которая имелась у Ублюдков. Глаусио заходил к ней несколько часов назад, чтобы подтвердить, что поселенцы выбрали удел Сыновей. Если все сложится хорошо, они дойдут туда через две недели. Еды должно было хватить. А от частых дождей разбухнут реки и появятся временные ручьи, однако им придется идти через удел Сеятелей черепов – самый сухой во всей пустоши. Свины, ездоки, дети, поселенцы – все указывало на то, что у них будет двести языков, которые понадобится смачивать каждый день. К счастью, у них в копыте был один из самых одаренных «водных ищеек» в Уделье, хотя это также означало, что Колпак бо́льшую часть времени пробудет вдали от основной группы. Изначально Блажка планировала, что докладывать с разведок ей будет Дуболом, и когда усталый разум подсказал, что его больше нет, она лишь заскрежетала зубами. Никто не знал Уделье так хорошо, как прожженные кочевники, а Дуб, как и Колпак, провел много лет на воле, прежде чем примкнуть к Ублюдкам. Чертов Мозжок: показал свиной хвост, когда был больше всего нужен! Самая серьезная трудность ждала их ближе к концу путешествия. Бо́льшую часть южного побережья Уль-вундуласа занимали горы, а Колыбель полукровки лежала за Седыми верхами – узким, но высоким хребтом, названным так из-за хорошо заметных снежных шапок, вечно укрывающих его пики. Но полуорки со свойственной им грубостью, конечно, звали их просто Шлюхами. Сам Колпак не знал здесь безопасных проходов. Даже наиболее благоприятные тропы были непреодолимыми для повозок и изнуряющими для хиляков. Блажка послала Отцу птицу, но если старый дурак затаил обиду и не послал ездоков им навстречу, Шлюхи вполне могли оказаться для них смертельным препятствием. Блажка осознала, что видит карту лишь с трудом. Она встала и вышла на балкон. Пока она была поглощена изображениями рек и гор, деревней завладела ночь. Отрадная уже превратилась в кладбище, и ее жители проводили в своих домах последнюю ночь. Следующие им предстояло спать под открытым небом. Несмотря на все, эта ночь была чертовки приятной: легкий ветерок прогонял зной, но не пронизывал воздух холодом. Луна сжалась до размеров щепки, предоставив властвовать в небе звездам. Черт, все было так тихо и красиво, что Блажке захотелось отменить свой приказ об отбытии. Она постояла так, наблюдая, как сопляки ходят по парапету. Мед вышел к ним и, проследив за сменой дозорных, двинулся к воротам. Из жилища появился Баламут и направился к хлевам – вероятно, чтобы проверить свое седло уже в четвертый раз. По улице прошмыгнул Хорек – похоже, вдова кожевника ему отказала: он возвращался слишком скоро и с хмурым выражением лица. И только когда на парапете нарисовалась грузная фигура Овса, чтобы проследить за очередной сменой, Блажка поняла, что простояла так уже полночи. Перспектива сна обратилась в грызущий ужас от того, что ждало их будущим утром. Из дома копыта вышла еще одна фигура. Лодырь. Дом винодела находился рядом с ее светлицей, но тянулся дальше, так что Блажкин пункт наблюдения располагался сверху за левым плечом кочевника. Он немного постоял, судя по виду, испытывая некоторое неудобство. Мелкие шаги по кругу, глубокие усталые вздохи – все признаки бессонницы. Блажка ждала, глядя на него и размышляя, вернется ли он в дом, не заметив ее. Когда он отошел от строения, осторожно поведя плечом при повороте, то поднял глаза. Увидев ее, сразу остановился. Блажка склонила голову в сторону спальни и, не дожидаясь его ответа, вернулась в светлицу. Дверь внизу открылась, и на лестнице раздались размеренные шаги Лодыря. Он медленно вошел в комнату. Блажка зажгла лампу. Он был голый по пояс, если не считать повязки, что тянулась от правого плеча до подмышки левой руки. Из-под нее выглядывал синяк от Сироткиного бивня, и еще один выступал у него на челюсти. – Боль не дает уснуть? – спросила она. – Немного, – признался Лодырь. – Но по большей части мне просто надоело лежать на койке. Блажка понимающе кивнула. Достав бутылку, она налила ему здоровую порцию вина. Беречь его больше не было смысла. Лодырь чуть не подпрыгнул на месте от предложенной чаши. – О! Ты меня спасла. Он опрокинул содержимое двумя длинными глотками, и Блажка снова наполнила ему чашу. – Сама не пьешь? Она покачала головой. – Дорога будет долгая. – Но не для меня, – понял вслух Лодырь, усмехаясь, прежде чем отхлебнуть еще вина. – Поэтому ты меня позвала? Сказать, что я больше не буду ездить с копытом. Блажка с сомнением покосилась на его повязку. – А ты можешь? – Мне не впервой, – ответил Лодырь, поднимая вино повыше и кружа его на весу, – я что угодно могу. – Но это, наверное, единственное, чего ты не можешь. Так что… – Жаль. Лодырь прошелся по комнате мимо Блажки к ее кровати и, нисколько не колеблясь, сел на угол в изножии. – Как твои раны? – спросила Блажка. Тертый протяжно выдохнул, мягко коснувшись забинтованного плеча. – Скуловая кость сломана. Вот она и болит. Бивень еле-еле меня расколол. Но в целом нет ничего, с чем не справились бы пара швов и одноглазая полурослица. – Лодырь выпятил щеку, исследуя внутреннюю сторону рта языком. – Зуб только потерял. Это, наверное, хуже всего – его-то уже не вернешь. Хорошо, хоть не передний. Женщины не любят щербатые улыбки. – А от этого останется шрам, – указала Блажка. – И на груди тоже. И у гиспартских голубокровок юбки взмокнут. – Будем надеяться. Чаша Лодыря снова опустела. Блажка передала ему бутылку. – Точно не будешь? – спросил он. – Я ее наверняка прикончу, если не передумаешь. – Точно.