– Непременно. Ира сделала глоток. Елисей с неохотой констатировал про себя, что пиво в ее бокале убывает. – Насчет «Ирландской бомбы», – сказала Ира. – Я не боюсь крепости и потому опущу в «Гиннесс» стопку, до краев полную виски. – Звучит как заявка на вступление в ряды Ирландской республиканской армии. – А то. Я же злая фемка. И имя подходящее. Сменилась песня, и по стартовым гитарным аккордам Елисей и Ира синхронно опознали «Wonderwall». – Вот это поворот! – воскликнула Ира. – Искренне надеюсь, что наш столик не прослушивается. – Ну да, ведь я только что пообещала вступить в террористическую организацию. Ира замерла, внимая Лиаму Галлахеру, соловьем разливающемуся о чудесной стене, и безмолвными движениями губ сопровождала пение. – Эта песня как награда за кошмарную неделю, – произнесла Ира. – Что-то не так с учебой? – Нет. Разругалась с типом, от которого зависел мой потенциальный заработок. И на горьком опыте убедилась в своей бесправности и несостоятельности. Вновь. Елисей промолчал, ожидая, что Ира поведает, что случилось. Вместо этого она заговорила о другом. – Я три года планировала поступление в Польшу. Учила польский, стажировалась в этнографическом музее в Кракове, копила высокий GPA, впрягалась в волонтерские программы и в сомнительные проекты, жертвуя на них каникулы и все свободное время. Работала в сомнительном культурном фонде. А весной, буквально за месяц до защиты диплома, поняла, что бюджетку я не потяну. – И вместо Польши ты осталась в России. – Не то чтобы я всегда и везде ставила Европу выше России. Совсем наоборот, я в восторге, что мне повезло родиться здесь. Без лукавства, я предпочту Алтай Парижу и Берлину, а вольную жизнь в Поморье хлебной должности в лондонском банке. Но учеба в Польше была моей мечтой. – Почему именно Элнет Энер, а не Самара? – Я дважды ездила сюда на конференцию, а затем выиграла Президентскую стипендию для магистров. Теперь я вынуждена писать выпускную работу по беледышской национальной общине и закапываться в местные архивы. Повторюсь, не худшая доля, но не к этому я стремилась. Елисею претила возможность примерять на себя роль утешителя, тем более что Ира в жалости не нуждалась. – И никаких идей, что делать в дальнейшем? – спросил он. – Никаких. Разве что устроить мировую анархическую революцию. – Достойный проект, – оценил Елисей. – Я с тобой. Если, конечно, меня не обяжут присягнуть радикальным феминисткам. – А как ты относишься к частной собственности? – Из своего у меня лишь походный рюкзак с вещами. У меня нет квартиры, машины, дачи. Депозитарной ячейки тоже нет. Я за отмену частной собственности, какой вопрос. – Отмену, а не перераспределение. Это ключевой пункт. – Исключительно за отмену. – Тогда вы приняты, товарищ Елисей. – Отлично, товарищ Ирина. Они стукнулись бокалами и дружно осушили их. – Символичный разговор у нас получился под колымский эль, – сказал Елисей. – Тебя угостить еще? – Пожалуй, мне хватит. – Если ты за, можем прогуляться. Погода теплая. – Почему нет? В порыве ликования Елисей чуть не предложил Ире понести ее на руках через весь этот провинциальный город, где они так чудесно встретились. Пока они сидели в баре, небо Элнет Энера окрасилось в сумеречный лавандовый цвет. Солнце, по расписанию укатившее за горизонт, оставило ностальгические сливово-сизые разводы, с дионисийской щедростью размазанные по кромке. Плотный воздух словно застыл, сберегая остатки летнего тепла. На фасадах зажглась подсветка. – Успела изучить город? – Почти нет, а ты? – Только дорогу до бара. Ира приостановилась. – Кажется, впереди будет Кремль. – Ведите нас на Кремль, товарищ Ирина. Елисей предполагал, что ему придется замедлять шаг, так как за годы автостопных вояжей он навострился передвигаться быстро и обгонял пешеходов. Лена на прогулках раз за разом одергивала не в меру стремительного спутника, и они за долгие месяцы отношений, похожих на тяжбу между возмущенной прихожанкой и безучастным к ее дешевым жестам священником, так и не приноровились к ритму друг друга. К счастью, Ира являла собой противоположность Лены. Она шла бойко, бесшумно касаясь земли кедами, не подстраиваясь и не заставляя подстраиваться под себя. Иногда она замирала, привлеченная чем-нибудь, и снова легко и непринужденно трогалась с места. – Есть еще одна причина, по которой я уехала из Самары, – сказала она. – Я связалась с человеком, который на меня дурно влиял. Мешал готовиться к госам, расхолаживал, заявлял на меня права. Знаешь ведь, в фильмах есть такой персонаж – разбитной дружок или подружка. Его задача – сбивать с пути. Сегодня он поит тебя дешевым ликером, завтра без повода закатывает истерику на людях, послезавтра раскаивается и плачет у тебя на плече, потом снова что-нибудь. – С легкостью представляю. – Он то умиляет, то вымораживает. Такой человек то держит обещание, то нет, то превосходит твои ожидания, то не оправдывает их. Он слишком хорош и слишком плох для тебя одновременно. Самое обидное, что ты чувствуешь вину в любом случае – за свою беспомощность, за унизительную скромность, за вторые роли, которые вечно отводишь себе. – Я с такими не сближался, но типаж мне знаком. – Через разрушительную связь с этим взбалмошным человеком я, видимо, пыталась найти себя. Наверное, хотела бросить вызов маме. Отморозить уши ей назло. Елисей осторожно возразил: – Отчасти согласен с тобой, отчасти нет. Как показывает опыт, у каждого из нас на определенном этапе возникает соблазн попробовать нечто перченое и бросить вызов устоявшимся практикам. Откуда бы эти практики ни брались: из семейного воспитания, из школьного устава, из армейского распорядка. Аналитически говоря, мы балансируем между принципом реальности и принципом удовольствия и сбрасываем накопленное напряжение приемлемым на тот или иной момент способом. Поэтому тебе не стоит винить себя за глупую связь. Не надо… С ней ведь покончено? – Надеюсь, что да. Этот человек достал меня манипуляциями. Он мог звонить посреди пары или работы и умолять приехать. Якобы у него то, у него се, живот болит, нога опухла. Мне это надоело. Я нашла в себе силы объявить, что с меня хватит, и кинула его во все черные списки. – Одобряю. – Тогда же я пообещала себе не идти на компромиссы. Если меня что-то не устраивает, сразу сообщаю о своем недовольстве и обрываю контакты. Больно, зато честно. По высоким кремлевским стенам, ровным и гладким до блеска, без труда угадывался новодел. Красный кирпич приобретал ночью тяжеловесный багровый оттенок, приличествующий, впрочем, главной городской крепости. Вдоль фасада располагались в ряд декоративные пушки, развернутые дулами в сторону предполагаемого противника, который осмелился атаковать культурный заповедник. Информационные таблички утверждали, что пушки отлиты по старинным эскизам, и скрупулезно декорированные фигурной резьбой лафеты на огромных колесах вроде бы удостоверяли это. Елисей тщетно осмотрел несколько орудий в поисках запального отверстия, и они с Ирой проследовали в высокую арку, сделанную в главной башне Кремля, увенчанной зеленым, как июльская листва, шпилем. За аркой вне всякой симметрии теснились строения самого разного стиля и калибра. Среди них выделялись гигантский собор с пятью золочеными куполами в форме луковиц и барочные домики в малахитовых и пунцовых тонах, похожие на здания гильдий времен Ренессанса. Под крышами барочных домиков размещались банки, закусочные, кофейни, сувенирные киоски, контактные зоопарки, музеи. – Пышное зрелище, – отметил Елисей. – Все для народа, – поддержала Ира. По усилившемуся ветру и потянувшей в лицо прохладе стало ясно, что они приближаются к реке. – Кстати, перед отъездом из Петербурга я тоже развязался с капризной особой, – сказал Елисей. – Не назову разрыв болезненным, и все же. – Тебя в ней что-то раздражало? – Пожалуй. Я же прекратил с ней общение. – Что именно, если не секрет? – Страсть к биполярной депрессии. Такой диагноз она себе поставила, начитавшись психологической литературы. Кроме того, она упивалась агорафобией, дереализацией и паническими атаками. Помнится, она выкладывала в «Инстаграм» простыню за простыней о том, как важно бережно относиться к человеку, страдающему депрессией, и беречь его ранимую натуру. – Это модно – романтизировать психические расстройства, – сказала Ира. – Вот дисбактериоз или глаумонефрит романтизировать совсем не хочется. – Модно и выгодно. Моя пассия, например, корила меня за то, что не чувствует себя моим сладким пирожочком. – Какой инфантильный ужас. – В ответ я говорил, что она не чувствует себя своим сладким пирожочком и потому валит на меня вину за низкую самооценку. Этот вывод ее только злил. В общем, никому не пожелаю возиться с депрессивными субъектами и убирать за ними ментальный мусор. Их нарциссизм безграничен. Дорога за красными стенами спускалась к набережной, отделанной широкими плитами. Набережная была застроена барочными домами наподобие тех, что сгрудились на территории Кремля, только крупнее. Фасады зданий обильно украшали пилястры и орнамент в виде пузатых ангелов, грозных львиных морд, гребня морской волны. Дотошную стилизацию под европейство подчеркивали как строгое оформление строений, так и стерильная чистота мостовой, словно надраенной с шампунем. На реке допоздна работала станция по прокату лодок и катамаранов, а со станции звучали эстрадные хиты. Елисей с Ирой остановились перед памятником Елизавете в образе удалой девицы верхом на скачущей лошади. Длинное, до пят, платье императрицы по замыслу скульптора развевалось по ветру. На лице Иры застыло то же, что и в баре, выражение элегической отрешенности, притягательной, как солнечное затмение или рассветный туман над озером. Эта решительная девушка, мечтавшая о мировой революции и разругавшаяся с неким влиятельным типом в первую же неделю пребывания в городе, казалась странной и неуместной, точно бокал для пива «Квак». Елисей отмечал про себя, что подпадает под ее обаяние, и не противился этому. – Есть одно средство, – сказал он, – которое помогает мне избегать нездоровой привязанности к кому-либо.