Петербург между тем не отпускал. Алкал внимания, поклонения, жертв. Ревнивый до неприличия город напористо помещал себя в центр помыслов и устремлений Елисея, оттесняя на периферию прочие локации и означающие. Его внезапный отъезд никого в восторг не привел. Сначала позвонил оповещенный в числе последних научрук, чье недоумение прямо по ходу длинного монолога переросло в кипучее недовольство. Следом написала настроенная мирно Лена, которая нашла через знакомых чудо-лора из Бурятии, принимающего на Озерках по вторникам и четвергам. Убедительней всех действовал деканат: там потребовали утрясти заключительные формальности с отчислением и расставить нужные подписи. Елисей по телефону едва ли не клялся, что ни одной живой душе не обмолвится, если в университете подделают его почерк, но безликий бюрократический аппарат настоял на личном присутствии. Перебросив через плечо вещмешок с бутербродами, Елисей на рассвете во вторник ступил на трассу – все так же пытать счастья с попутками. Голодный и остервенелый, в среду он влетел в деканат Института наук о Земле за двадцать минут до закрытия и объявил, что берет всех в заложники до тех пор, пока ему не поднесут бумаги на подпись. – Променяли магистратуру на блогерство? – пошутила секретарша. – С особым цинизмом, – ответил Елисей, размашисто выводя фамилию под очередным документом. Перспектива возвращаться в Элнет Энер автостопом пугала и отвращала. Во-первых, надо поспеть на барную дегустацию с Ирой в пятницу вечером. Во-вторых, Елисей не чувствовал себя настолько юным, чтобы, вверив себя дорожной стихии, тащиться по обочине с бодрой песенкой на устах и искать милости у каждого попутного автомобиля. Елисей не мыслил себя вне России, однако во время автостопа мечтал хотя бы день побыть бельгийцем или люксембуржцем. Незадачливого путника в Петербурге приютила на ночь одногруппница Вика. Она запекла на ужин картошку под сыром и выволокла на кухню ортопедический матрас. – Ты будто настоящий кочевник, – сказала Вика. – Надо будет доложить Секацкому, – отозвался Елисей. – Пускай Александр Куприянович включит меня в номадический дискурс. – Ты считаешь километры, как остальные автостопщики? – Перестал считать, когда перевалило за десять тысяч. Антона Кротова мне все равно не обогнать, да и не вижу особой доблести в том, чтобы состязаться за бесполезные цифры и брать символические рубежи. Покой и свобода от болячек – вот и все, чего я желаю. Лежать под одеялом и не знать голода, жажды и будильника. Как мертвый, но живой. Простившись с Викой на следующее утро, Елисей двинулся на остановку междугородних рейсовых автобусов. Полулегальные частники на газельках и пазиках, оснащенных телевизорами и старыми кондиционерами, предлагали относительно дешевые и в меру сердитые маршруты для тех, кто экономил на поездах и самолетах. Пришлось оторвать от сердца две тысячи рублей за возможность целые сутки, прижавшись виском к окну, ни с кем не говорить и никого не слушать. Помятый и заспанный, Елисей в пятницу едва ли не на четвереньках выполз из автобуса на привокзальной площади Элнет Энера и, размяв одеревеневшие ноги и спину, побрел к Грише – приводить себя в порядок перед встречей с Ирой. Гладя единственную свою рубашку, Елисей прокручивал в голове сценарии грядущих диалогов. При лучшем развитии событий они с Ирой беззаботно болтали обо всем подряд, то и дело с изумлением обнаруживая точки пересечения и дополняя слова друг друга. При худшем Ира заводила специфический интеллектуальный разговор, который Елисей мог поддержать разве что общими фразами. Он смыслить не смыслил ничего в феминизме, этнографии или рабочем движении, а Иру, как и любую девушку, вряд ли заинтересовали бы нудные армейские истории про пение гимна каждым утром, бесконечные фотоотчеты и недели боевой готовности. Пока Елисей жил в Петербурге, он время от времени выбирался на публичные лекции по философии и психоанализу, бессистемно посещал выступления Секацкого и Смулянского, однако не умел с уверенностью отличить Расина от Рансьера, а фаллическую фазу от генитальной. * * * Хотя Елисей добрался до «Рекурсии» заранее, Ира уже ждала его у входа. На ней был неброский, но практичный наряд из теплой васильковой блузки с длинными рукавами, черных брюк и джинсовых кед. Человековед внутри Елисея с осторожностью отметил, что Ира не исключает прогулки после бара. Они заняли свободный столик. – Не сладкое и без молока? – уточнил Елисей. – Ты чуткий. Спасибо. Усатый бармен с крашенными в жгучий блонд волосами и бровями встретил блогера как родного и порекомендовал экспериментальный индийский пейл-эль «Колыма Inn». В роли искорки выступал растертый в порошок черный чай, добавленный в пиво при сухом охмелении и внесший во вкусовую палитру терпкие и вяжущие чифирные нотки. Бармен объяснил, что эль раскроется ярче и полней, если пить его в торжественной задумчивости, поминая политзаключенных, в сталинские годы без вины мотавших сроки за колючей проволокой на территории вечной мерзлоты. Елисей, предвкушая веселье, взял колымское пиво для Иры, а себе купил апельсиновый сок. – Кажется, я догадываюсь, какой будет следующая заметка, – сказала Ира. – В ней ты напишешь о лагерных издевательствах и сборе стланика. – Придется напрячь фантазию, чтобы тебя удивить, – сказал Елисей. Они чокнулись. – Напоминает красное вино с избытком танинов. Что-то вроде молодого каберне, где дубовая бочка подавляет остальные оттенки, – произнесла Ира и заслонила рот рукой. – Ой, прости, я же не должна делиться ощущениями. – Все в порядке. Расскажи лучше, почему у тебя пунктик против сладкого пива. Я понимаю, когда многие парни, которые мнят себя суровыми мужланами, презрительно отзываются о сидре и о фруктовых ламбиках. Мачисты полагают себя выше всего этого баловства. Но в чем твой резон? – Это принципиальный вопрос. – Почему? Ира задумалась. – Причина, разумеется, не в том, что один вкус более солидный и благородный, чем другой. И уж тем более не в моей зависти к гендерно привилегированной половине человечества. Я считаю, что сладкое пиво – это такое же лукавство, как очки виртуальной реальности или детский шампунь без слез. Тот, кто пьянеет, злоупотребляет свободой и добровольно отдает себя во власть рефлексов и инстинктов. Иначе говоря, это совсем не весело и ничуть не сладко. Опьянение – это процесс, пусть и обратимый, интеллектуального и нравственного падения на дно колодца, из которого ты будешь выбираться без посторонней помощи, карабкаясь по шершавым стенкам и стачивая ногти. Я за то, чтобы падение было жестким, как аварийная посадка в тайге, и горьким, как действительность в классовом обществе. Поэтому я предпочту индийский пейл-эль клубничному сидру. – Убедительно, – согласился Елисей. – Кстати, я гуглила твои публикации. Прочла прошлогодний цикл статей о культуре питья на «Ноже». – О да, веселое время! Тогда в анкетах я называл себя писателем, пил в три горла первосортный крафт и думал, что фарингит – это не про меня. – По-прежнему никаких подвижек со здоровьем? – Абсолютно никаких. Глотка раздражена, будто кошка исцарапала изнутри. Вдобавок стоит набрать воздуха в легкие, как их тут же рвет на части кашель. Чтобы подтвердить, Елисей глубоко вдохнул и затрясся от приступа кашля. – Я не специалист, но проблемы с горлом могут возникнуть из-за рефлюкса, – предположила Ира. – Это заброс желчи из пищевода. – Мне лор уже советовал обратиться к гастроэнтерологу, – сказал Елисей. – Прости, что лезу с рекомендациями. – Да ерунда. – Правда. Сама не выношу советов, до которых легко догадаться. – Все в порядке. Ты много извиняешься, и меня это смущает. Что до рефлюкса, то спасибо за напоминание. Мне давно пора сделать ФГДС и провести биопсию желудочных тканей. Эта неделя выдалась суматошной, а вот со следующей я начинаю обследовать свое бедовое тело. Слово блогера. Ира улыбнулась и кивнула. Елисей залюбовался ею. Ее тонкие брови, безусловно, что-то сообщали о ее характере, равно как и прелестный вздернутый нос, и аккуратный вертикальный подбородок без ямочки, и изящная щербинка между передними верхними зубами, однако Елисею вовсе не хотелось наделять это геометрическое совершенство тайными смыслами. Гладкость Ириной кожи оценили бы по достоинству и фэшн-фотографы, перевидавшие на пленочно-цифровом веку тысячи моделей, а приглушенно-розовая помада подчеркивала мягкость черт лица. Оно выражало отрешенность, но не твердокаменную отрешенность на физии отчужденного индивида, которому в крохотное окошко суют бумажку на печать, а ту лучистую меланхоличную отрешенность, что родственна одухотворенным натурам и предшествует озарениям мысли. Когда в баре заиграли «Franz Ferdinand», оливковые глаза Иры потеплели. – «The Fallen»! – воскликнула она. – Вариация на тему «Что, если бы Иисус сегодня вернулся в наш мир?». Ничего оригинального, но задорно. – Up now and get them, boy, – повторил Елисей вслед за вокалистом. – Задорно, ты права. – Ты и текст знаешь? – Не целиком. Вот у «Wonderwall» текст полностью знаю. – «Wonderwall» все знают. Это как «Районы-кварталы» или гимн России. – Выпьем за этот потрясающий ассоциативный ряд. Они снова чокнулись. – Давай я научу тебя одному трюку, – сказал Елисей. Он бережно взял у Иры бокал, пытаясь во избежание неловкости не коснуться ее подушечек пальцев, и хорошенько звякнул по нему своим стаканом с соком. Со дна пивного бокала наверх ринулась стайка пузырьков. – Эффектней всего такой фокус проворачивать с лагером, – прокомментировал Елисей. – Ну и, само собой, рассчитывать силу, чтобы не разбить посуду. – Здорово! – Не экскурс в теорию феминизма, но я старался. – Не скромничай. Это выглядело так, словно пивной гуру посвятил неофитку в один из секретов. – Тогда раскрою еще парочку. – Елисей покрутил круглую картонную подставку под пиво, гадая, чем бы удивить Иру. – Ты когда-нибудь делала пивные коктейли? – Ни разу. – Обязательно попробуй. Это полигон для испытаний. Можно, например, заполнить треть бокала соком черной или красной смородины, а сверху залить крепким темным элем. Получится кислая и тягучая смесь, что-то вроде творческого союза между русской дачной культурой и вековыми традициями бельгийских пивоваров. – Кажется, с такого ракурса бабушкин урожай я еще не рассматривала! – Или вот еще рецепт, называется «Ирландская бомба». Ингредиенты сугубо ирландские: стаут «Гиннесс», виски «Бушмилс» и ликер «Бейлис». Классическую стопку наполняем ликером и виски в пропорции пятьдесят на пятьдесят и опускаем этот термитный заряд в «Гиннесс». Пить надо быстро, огромными глотками. Во-первых, важен бомбический эффект, а во-вторых, сливки из «Бейлиса», смешавшись с пивом, моментально сворачиваются в комочки наподобие катышков на пальто, и напиток теряет примерно восемьдесят процентов от своей эстетической привлекательности. – Звучит славно, но, увы, не мой вариант. Я веган и не пью молоко. Плюс ликер сладкий. – Точно, прости. Вылетело из головы. Ира прищурилась. – Теперь мой черед отучать тебя от извинений, – сказала она. – Хм, вот и я пал жертвой вредной привычки, – произнес Елисей. – Надо нам составить договор, по которому мы обязуемся не досаждать друг другу необоснованными извинениями. – И заверить его у нотариуса.