Джиро предупреждающе зыркнул на Симото, явно спрашивая, стоит ли при ней говорить. Пока Акайо соображал, как можно заменить пожатие плечами на этот раз, подал голос Тетсуи: — Госпожа Симото нас не выдаст. И покраснел, спрятавшись за чашкой, не меньше других удивленный собственной отвагой. Улыбнулись женщины, все сразу, похоже, понимая больше, чем Акайо. Кивнула Таари: — Конечно. Рассказывай, Рюу. Тому только это и требовалось. — Не обещаю, что моя история будет смешней или глупей историй Юки и Наоки, но она хотя бы не такая мрачная, как у Кеншина — извини, Кеншин, но правда же кромешная жуть. Я обычный парень из обычной деревни, она у самого побережья, так что мы туда точно не попадем. Детство было как у всех: ловил раков, плавать научился едва ли не раньше, чем ходить. Короче, обычный мальчишка. Невесту мне сговорили из нашей же деревни, еще когда мы с ней по пляжу вдвоем ползали, все время вместе болтались, пока можно было. Весь берег облазили, радовались очень, что точно знаем свое будущее и оно у нас так замечательно складывается. Когда она стала считаться взрослой, наше счастье, понятно, кончилось, но я все равно к ней вечно прибегал. Даже готовить ради такого дела научился, чтобы помогать и поскорей вытаскивать ее играть. А потом мой дорогой папочка решил, что очень уж я своевольный. И сдал меня в храм. Понятно, что не насовсем, нашу помолвку никто не расторгал, но «пока не поумнею». Конечно, нам с Аой это совершенно не понравилось. Я даже думал попросту сбежать вдвоем, но она меня убедила, что послушничество — это не навсегда, а пару-тройку лет можно и потерпеть. Вот уж не знаю, то ли она меня так плохо знала, то ли правда надеялась, что я смогу изобразить хорошего мальчика… Короче, в храм я попал в тринадцать, и затянулось мое послушничество аж на пять лет. Наверное, оно бы и сейчас длилось, но отчаявшиеся старшие монахи отправили меня в паломничество. Думали, дорога и тяготы пути выбьют из меня дурь, раз уж молитвы не смогли. Сомневаюсь, что из этого что-нибудь вышло бы, но толком проверить не успел. Я поспорил с другом, не послушником, а просто парнем из города, где стоял монастырь и куда я уматывал чуть ли не каждый вечер, что проберусь к врагам и приволоку ему трофей. Своей честью поклялся, не чем-то там! Ну и как только паломничество привело меня поближе к границе, ломанулся туда. А дальше все примерно как у Юки, только я был сам, без охраны. Надеюсь, того парня, который чуть меня не сбил, я все-таки не убил… Еще и сам, убегая, свалился с обрыва. Очнулся в больнице, передрался с тамошними парнями. Учиться не хотел, хотел домой. До меня только тогда дошло, как я влип, и что в отличии от послушничества, эндаалорский плен — это насовсем. Замолчал, катая между ладоней чашку и криво улыбаясь. Глянул на Симото, ничем не выдающую своего удивления, подвел итог: — В любом случае, в мою деревню мы не попадем. Да и поздно уже. Аой красавица и умница, она только из-за моей дурости в девушках застряла. Когда я пропал, ей наверняка сразу же нового жениха нашли. А от послушничества одна польза — я теперь молиться умею цветисто. Вот и молюсь, чтобы она за хорошего человека вышла и была счастлива. Помолчали. Акайо наблюдал за Симото, та пила чай, не поднимая глаз. Вздохнула Таари: — Нужно было сразу из вас вытащить эти ваши истории. Придется теперь добираться до побережья. И не пытайся спорить! Рюу, уже открывший рот, послушался. Встал, тут же опустился на колени, коснулся лбом земли. Таари передернула плечами: — Вставай. Идти к морю — это просто правильно, что бы ты там себе ни выдумал. — Обвела взглядом остальных, потребовала: — Если еще у кого-нибудь если такие тайны, ждать своей очереди не обязательно. Они переглянулись, покачали головами. Акайо на всякий случай вспомнил собственную историю, спросил себе — нет ли повода куда-нибудь или к кому-нибудь спешить? Повода не было. — Слава… предкам. Тогда давайте спать. *** Их разбудил гул первого колокола, последовавший за ним перезвон только придал бодрости. Мимо сидящих у дороги путников потянулись живущие неподалеку люди — несли в храм цветы, сакэ и еду, меняя их на благословение предков. Нетерпеливо вскочившая Таари уже набрала миску оставшегося со вчерашнего ужина риса и теперь ждала остальных, желая поскорей попасть в возвышающийся на холме храм. Когда они собрались и привели себя в порядок, она разве что не вприпрыжку помчалась наверх, как иногда делали маленькие дети — те из них, кто находил в повторяющихся год за годом легендах и звуках колоколов дом. На середине лестницы энтузиазм Таари поугас. Бесчисленные ступени призваны были помочь освободиться от мыслей о сиюминутном, вспомнить о предках, вознести им хвалу. Поэтому подниматься в храм в паланкине мог только император и самые высокородные придворные — считалось, что они каждый миг думают о благе Империи, и освобождаться им не от чего. Таари же явно думала лишь о том, чтобы лестница наконец закончилась. Акайо догнал ее, поддержал под локоть. Сказал тихо: — Лестница — это молитва. Успокоение. Размеренность. — Медитация, — кивнула Таари. Посмотрела на виднеющийся впереди храм с тихой ненавистью, но все-таки замедлила шаг. Глубоко вдохнула, выдохнула. Натянуто улыбнулась, отнимая руку. Акайо на всякий случай остался рядом, но до самых белых стен Таари больше не опиралась на него. Шла, опустив голову, понемногу начала улыбаться чему-то своему. Они были уже на пороге храма, когда Акайо со стыдом понял — он так беспокоился о ней, так хотел помочь, что забыл о собственных мыслях. Поспешно начал перечислять про себя имена, давая привычным с детства словам увлечь его, задать ритм биению сердца, не позволяя никуда спешить. Странное дело, он молился так всю жизнь, но впервые ощутил, как на самом деле затихает вихрь мыслей, тает беспокойство. Акайо вдруг понял, что все время, с тех пор как они ступили на землю Империи, боялся, а теперь, когда с ними была незнакомая женщина, которая могла их выдать, которая уже должна была догадаться если не обо всем, то о многом, этот страх стал звучать так громко, что почти заглушал все остальное. В то же время старая привычка быть или хотя бы выглядеть бесстрашным на родной земле тоже подняла голову, и Акайо даже не заметил, как оказался меж двух огней. Он всегда так жил? Сложно было поверить, но Акайо знал, что нащупал в себе истину, и одновременно знал, что не сможет сейчас понять больше. Значит, не стоило об этом думать. Поэтому он просто смотрел отрешенно, как ходит по храму Таари, как шевелятся губы Иолы, как кладет руки на поющий барабан Рюу и, помедлив, раскручивает его с такой силой, что заключенная в медной оболочке песня начинается со свиста. Увидел, как смутился чужого поступка Джиро, отметил будто со стороны: «Я удивлен». Улыбнулся, выныривая из толщи невероятного, монашеского почти спокойствия, не желая заглядывать глубже. Подошел к Таари, тронул ее за рукав. — На правой террасе должны рассказывать легенду. Тебе интересно будет послушать. Она кивнула, взяла его под руку. Вместе обошли северный колокол, ступили на камни террасы. Таари восхищенно ахнула, следя за чередой арок — вдали белые бревна сливались в сплошной коридор, а над головой открывалось синее небо между ними. Здесь уже стояло много людей, скользили между ними монахи в широких одеждах, кажущихся очень сложными, а на деле состоящих из единственного куска ткани. Поднимающаяся вверх терраса обрывалась балконом, на который сейчас почтительно проводили седобородого старика, помогли сесть на подушку. Склонился перед ним молодой монах, голос храма. Обернулся к прихожанам. — Предки рады вашему приходу! Каждый из ушедших следит за нами. Если мы будем достойны и создадим поистине золотой век империи, они вернутся. Акайо слушал знакомую легенду, во всех храмах одинаковую, повторяющуюся в определенный день из года в год. Каждая начиналась словами о том, что предки вернуться, если их потомки будут этого достойны, каждая в конце советовала остерегаться искушений, чуждых империи. В середине — история об одном из предков. Сегодня о человеке, поддавшемуся соблазну исследования. — Один за другим гибли его корабли в море, и домой возвратились немногие. Понял тогда их предводитель, что совершил ошибку… Но было поздно! Другие возжелали золота, о котором говорили выжившие в походе, раз за разом снимался его народ с места, пока жадность не опустошила и их земли, и те, что были найдены тщеславным путешественником. Едва ли не четверть года в каждом храме твердили — за границами Империи ничего нет и искать там нечего. Интерес к далеким землям суть наваждение и обман блуждающего разума. Акайо слушал, не отрывая взгляда от пола, следя за темными прожилками в светлых камнях, разглядывая сандалии прихожан — монашеские, на паре высоких каблуков, вынуждающие ходить медленно, аккуратно ставя ногу, городские, высокие и скошенные, крестьянские, плетеные, у некоторых почти развалившиеся. Это отвлекало от идеи легенды, которая сейчас не просто раздражала — злила до дрожи, до противной тошноты, до желания выйти вперед, рассказать, насколько неправильно жить с закрытыми глазами! Акайо медленно разжал кулаки. Вдохнул. Выдохнул, представляя капли, медленно падающие с листьев после дождя. Случайно попал в ритм дыхания Таари, она подняла на него глаза. Подмигнула, не произнося, но дав прочитать по губам эндаалорское словечко: — Бред! Он улыбнулся в ответ, сумев наконец отвлечься, перестать слушать звучный голос монаха. Приятно было знать, что он не одинок. Что Таари тоже считает глупой такую мораль. Кто-то когда-то ошибся, и из-за этого целый народ отказывается от исследований? Где здесь вообще логика?.. Впрочем, Таари говорила, что плодородной земли за пределами Империи в самом деле нет. Но, а если что-то изменится? Они же об этом даже не узнают! Легенда кончилась, люди потянулись к выходу, кивая оседающим в головах мыслям, придерживаясь за перила крутой лестницы. Акайо и остальные спустились вместе со всеми, отошли к стоянке. Здесь, у храма, можно было бросить паланкин без присмотра — никто не посмел бы даже подойти к нему, не то что заглянуть внутрь или украсть что-нибудь. Теперь оставалось только ждать, когда их найдет Наоки. Скрылась за занавесками Таари, тихо перебирала струны Симото, хмурился Иола, глядя в сторону города. Акайо подобрал опустевший котел, ушел к ручью, текущему вдоль дороги по выкопанному для него желобу. Клейкие остатки риса отмывались плохо, заставляя с тоской вспоминать горячую воду, губку и пышную пену средства для мытья посуды. Подошел Рюу, присел рядом, взялся помогать. Видно было, что он подбирает слова, желая сказать что-то. Когда котел наконец заблестел и Акайо собирался вернуться к стоянке, Рюу сказал ему в спину: — Нам нужно уйти, — тут же поспешил объяснить: — Я верю, что Наоки вернется. Просто мы выглядим странно. Невеста может остановиться у храма, но тогда она должна пойти внутрь, просить благословения предков, слушать наставления монахов. Мне кажется, не стоит пытаться это делать. Акайо невольно улыбнулся, представляя, с каким выражение лица Таари слушала бы традиционное наставление невесте. «Чтить мужа своего, не поднимая глаз и голоса, ибо владеет он твоей жизнью так же, как император владеет каждым из нас». Он слышал эти слова краем уха много раз. Сейчас они казались в лучшем случае смешными. — Мы можем сходить в соседнюю деревню и вернуться к вечеру, — продолжил Рюу. — Иола говорил, тут недалеко. Идею повторили наверху, пересказали друг другу шепотом, не доверяя то и дело проходящим мимо монахам. Акайо задержал взгляд на Симото, та почувствовала, подняла голову. Улыбнулась едва заметно, хотела что-то сказать, но Таари ее перебила: — Пойдем все. Это правда недалеко и интересно. Прикусила губу Тэкэра, но спорить не стала. Паланкин, после недолгих колебаний, оставили, Акайо сходил наверх и предупредил монахов. Пока шел, задумчиво подбирал перевод к эндаалорскому «припарковались». Вспомнил множество словечек, в том числе малопристойных, и ограничился простейшим: — Мы оставили у подножия лестницы паланкин. Вернемся к вечеру, если это никого не побеспокоит. Его заверили, что все в порядке. Не к месту всплыла в памяти лекция из курса повседневной жизни, о походах в горы и том, что машины рекомендовано оставлять на стоянках при лабораториях. «Туризм», еще одно эндаалорское слово, которое в Империи не имело перевода, потому что не существовало самого явления. Путешествия для удовольствия, а не по делу — это до сих пор сложно было представить. А эндалорцы путешествуют по своей крохотной стране. Может быть, выходят за ее пределы, не на земли Империи, но дальше, туда, где невозможно жить… Кстати, почему невозможно? Плодородная земля это, конечно, проблема, но разве нельзя выращивать еду в одном месте, а потом перевозить в другое? Акайо замешкался на лестнице, записывая в мысленный свиток вопрос, его толкнули в спину. Пришлось извиняться, прижимаясь к краю, и, пропустив богато разукрашенный паланкин какого-то придворного, идти за ним следом, соблюдая почтительное расстояние и не поднимая взгляда. На стоянке все уже были готовы. Часть рюкзаков оставили рядом с паланкином, остальные, перебрав припасы, взяли те, кому легче всех было их нести. Акайо тоже взял один, закинул за спину, с удовольствием отметив, насколько легче стал груз. Первым пошел к дороге, внимательно поглядывая по сторонам. На них не оборачивались, только иногда незаметно провожали взглядами, стараясь не посмотреть в глаза даже случайно. Должно быть, из-за бритых голов — в деревнях на это обращали меньше внимания, а здесь не все решались унизиться до взгляда на обесчестивший себя род. Именно решались, это в самом деле было рискованно с точки зрения общественного мнения, а люди хотели жить не хуже, чем живут сейчас. Это накладывало множество ограничений. Рядом вздохнул Юки, потеребил рукав куртки. Сказал тихонько, не то жалуясь, но то просто делясь воспоминанием: — Меня тоже учили не смотреть на людей без правильной прически. Поджал губы Джиро, дернул лямки рюкзака. Улыбнулась Таари, подтолкнула локтем Тэкэру, но та словно не заметила ничего. Она шла, глядя куда-то в сторону, в поля. Замерла вдруг, прикипев взглядом к фигурке крестьянки. Сказала, не оборачиваясь: — Это моя сестра, Сора. Я подойду… Шагнула с дороги в залитый водой рис, даже не подобрав кимоно. Они смотрели, как две женщины кланяются друг другу, заговаривают. Тэкэра взяла сестру за руку, медленно пошла вместе с ней куда-то через поля. — Теперь нам еще и ее ждать, — фыркнула за спиной Таари. Акайо обернулся, не понимая — разве они имели право останавливать человека, нашедшего семью? Но Таари улыбалась, глядя в спину уходящим, и он успокоился. Ей просто хотелось высказать формальное недовольство, кажется, в Эндаалоре часто так делали. Он раньше не думал, зачем, а теперь вдруг сложилось — чтобы не сердиться на самом деле. Сказать мягко, мимоходом, тут же забыв, выкинув из головы и сердца ненужное чувство. Откинула назад удивительно кудрявые волосы Симото, прижала к животу мандолину. Коснулась струн раз, другой. Дрожащий звук переплелся с таким же голосом: — Подруга родная, расчеши мне волосы! Мы запишем наши имена на ладонях. Время разделит нас, и лишь луна будет знать, как близки мы были с тобой. Покраснел Тетсуи, закашлялся Кеншин. Симото бросила на них насмешливый взгляд, продолжая нашептывать строчки, в которых ни один житель Ясной империи не узнал бы признание в любви — потому что не смог бы в него поверить. Вслушивалась, склонив голову к плечу, Таари, беззвучно повторяя слова. Покачала головой: — Они правда просто сестры. — А разве я пела о чем-то ином? — красиво удивилась Симото. Вдруг посмотрела серьезно и внимательно. — Вы не можете мне так доверять. — А разве мы делаем что-то необычное? — идеальным зеркалом повторила ее интонацию Таари. — Если бы ты была гейшей, — задумчиво начала та, но тут же тряхнула головой. — Впрочем, и тогда тоже. Таари дернула плечом, нахмурилась. Акайо смотрел на нее с беспокойством — она правда звучала сейчас совсем не как имперская женщина. Симото он не опасался, но они стояли посреди дороги, может и не самой оживленной, но все-таки совсем рядом собирали рис отнюдь не глухие крестьяне. А обе женщины вели себя так, словно сидели в чайной, наедине друг с другом и своими тайнами. — Может быть, подождем в деревне? — тихо предложил Тетсуи. — Тэкэра ведь, наверное, туда придет. ***