Тоска и горечь охватили меня, и мой подбородок задрожал от битвы эмоций. — Я не вернусь, Салем. Он кивнул — дерганое движение, наполненное болью — и его глаза светились под темными бровями. — Я буду ждать вечно. «Пожалуйста, скажи, что ты не серьезно. Я не смогу это вынести». Дверь завершила подъем, вынуждая Салема отступить еще глубже в гараж, окутанный тенями. Жар на спине манил меня, упрощал задачу отвернуться от него. Золотистый песок усеивал земляной склон. Я побежала к нему, выскочила на ослепительный свет и ахнула. Солнце ударило по глазам и купало мою кожу в жаре. Ощущение было столь ошеломительным, что я пошатнулась, со свистом втягивая воздух. Это. Было. Изумительно. Я стояла там несколько долгих секунд, впитывая свежий воздух и подставляя лицо великолепному синему небу. Солнце высоко стояло над бесконечной пустыней. Несколько бетонных башен возвышались вокруг меня как зазубренные пики в песке. Ландшафт, сухой жар, горный хребет вдалеке… все это было знакомым. Мое сердце гулко ударилось о ребра. Это мое надеющееся воображение или…? Я резко обернулась к гаражу и пошатнулась назад, мой взгляд поднимался вверх, вверх, вверх по массивной стене обломанного бетона. Постройка, располагавшаяся над подземным домом Салема, ее узнаваемые изогнутые очертания и огромный размер служили известным ориентиром в руинах Лас-Вегаса. Да ну нахрен. Я всего в шестидесяти километрах от дома! Я свежим взглядом окинула окрестности и узнала кое-какие горы крошащегося бетона. Когда последние люди забросили этот засушливый город двадцать лет назад, пустыня забрала то, что принадлежало ей. Монолит, возвышавшийся надо мной, был одним из немногих руин, которые по-прежнему выглядели как здание. Во всяком случае, так выглядел его фасад, истыканный квадратными дырами — окнами без стекол, которые некогда принадлежали роскошному отелю. Вся задняя часть отсутствовала, верхним этажам недоставало огромных кусков. Такое ощущение, будто рука Ив потянулась с небес и выхватила отдельные части. Стоя спиной к далеким горам, я смотрела на восток, в направлении плотины Гувера и моей семьи. Четыре месяца назад Салем забрал меня из Канады и привез домой. Все это время я была дома. С комом в горле я побежала обратно в гараж и нашла его там же, где и оставила. Плечи напряжены, руки в карманах — он наблюдал за моим приближением с жидким пламенем в глазах. — Почему ты построил это здесь? — я остановилась на расстоянии вытянутой руки от него и зеркально повторила его позу. — Город был заброшен, и тут целые мили подземных туннелей. — Это не единственная причина. — Нет, — мускул на его щеке дернулся. — Мне нужно было находиться поближе к тебе. Жестокие вещи, которые он делал со мной, оставили неизгладимые шрамы. Но эта выворачивающая наизнанку несправедливость разлуки с мужчиной, которого я буду любить всю свою оставшуюся жизнь, была зараженной раной, которая никогда не заживет. Я не смогла удержать себя от того, чтобы подойти к нему. Его объятия раскрылись, и я продолжала идти, пока не оказалась вжатой в его грудь, стиснутая в его крепких объятиях и дышащая воздухом, который больше никогда не будет пахнуть так вкусно. Это не был запах обмана. Он был свирепо искренним. Он пахнул, как снег в метель. Аромат чая из сосновых иголок и очага, в котором горит дерево. Это был смех, мечты, нежная ладонь в моих волосах, искра в моей груди. Это был запах его глубокого вздоха, когда он целовал мою шею. Это была любовь. Бескорыстная любовь. Сильная. Теплая. И она была со мной в каждом вздохе. Со вспышкой надежды я внутренне сосредоточилась, ища связь, которая некогда гудела между нами. Тишина. Мертва. Она не вернется. Я обхватила его руками, вдыхала его и запоминала каждый каменно-твердый изгиб его торса, крепкую мощь спины и ощущение его подбородка, лежащего на моей макушке. И я плакала. Громко, сотрясаясь плечами, хныкая и проливая слезы горькой муки. Я плакала так сильно, что не могла выдавить ни единого связного слова. Но мне и не нужно было. Он гладил меня по волосам, и его грудь вздымалась так тяжело, как я никогда прежде не чувствовала. — Уходи, — прошептал он, и это прозвучало как «Останься». Затем громче, грубее. — Уходи! Я отцепила свое тело от него, и его руки вернулись в карманы, каждый дюйм его тела напрягся и застыл. «Он сделал это с нами. Отвернись. Уходи. Не смотри ему в глаза. Не…» Я подняла взгляд и обнаружила, что эти переливчатые глубины пропитаны влагой, что они сделались такими бесплодными и опустошенными, что я прочувствовала его агонию до самых костей и даже глубже. Я умирала от желания поцеловать его. Я ужасно хотела остаться. Я хотела выбрать эту растоптанную, поруганную, жалкую версию себя вместо пустой, бездушной и уже не живущей. Но остаться означало отринуть человечество. Здесь уже не осталось ничего, что могло бы нас спасти. А там у меня были мои солдаты, мои кулаки и мои стрелы. Там я могла направить муку на благородную цель. Я заставила свои ноги шагать, рыдая, и вышла на свет, где он не мог за мной погнаться. К тому времени, когда я добралась до пассажирской двери, я отчаянно заливалась слезами. Даже само солнце не могло пробиться сквозь слезы в моих глазах. Они были подобны ливню, хлещущему с затянутого облаками неба — тяжелые, злые и бесчисленные. Скользнув на пассажирское сиденье, я захлопнула дверь и поймала его отражение в боковом зеркале. Он беспрестанно рыскал по краю залитого солнечным светом пола, сердито глядя на полосу света. Пойманный в ловушку, как лев в клетке. — Поезжай, — сказала я Эребусу. «Пока я не передумала». Он надавил на газ и поехал вверх по склону на солнце. Я вытирала слезы и смотрела в зеркало, с разрывающимся сердцем наблюдая, как Салем падает на колени на тенистом краю своей тьмы. Он нарочно отослал меня днем. Он не мог побежать за мной, и я окажусь в безопасности за стенами плотины Гувера прежде, чем сядет солнце. Пока мы уезжали, стальная дверь начала опускаться, и взрывной грохот вибрацией донесся из гаража. За этим последовал ужасающий рев, и я отвернулась, стиснув край сиденья, и расплакалась еще сильнее. Пустыня простиралась вокруг нас, но я ее не видела. Вообще ничего не видела в своем страдании. Викинг возле меня держал клыки за губами и не отводил взгляда от песка. В итоге я взяла себя в руки, вытерла лицо и повернулась к нему. — Что тебе мешает убить меня? — Публичное заявление прав Салема защищало тебя в нашем доме. Теперь… зная, насколько ты для него важна, я бы никогда не причинил ему такую боль, — его пальцы сжались на руле. — Никто из нас этого не сделал бы. — Это… — я покачала головой. — Это довольно нешуточная преданность. — Все те дикие гибриды, которых ты убиваешь своими стрелами? — он бросил на меня сердитый взгляд. — У них есть страхи, надежды, мечты. Они чувствуют все то же самое, что и люди, но они в ловушке. Порабощены ментальной упряжью. Представь себе это. Представь, что ты все чувствуешь и можешь думать, но в твоем мозгу живет инфекция, которая управляет твоими действиями. Твой отец, доктор, он знает. Он был порабощен тем же ментальным программированием. Твоя мать помогла ему освободиться. Именно это Салем сделал для нас. Он нас освободил. Я сглотнула и тупо уставилась на ветровое стекло. — Если я не буду их убивать, они уничтожат человеческую расу. Сражение — это единственный известный мне способ. — Найди другой способ. — Найти способ, при котором мы не будем защищать собственные жизни? — изумленно переспросила я. — Салем привел нас к этому, — он показал между нами, словно имея в виду, что мы можем находиться в одной машине, не убивая друг друга. — Но я по-прежнему раб этого, — он сверкнул клыками. — Меня все еще преследуют такие порывы, которые не дают спать ночами. Я задрожала. — Но ты же контролируешь жажду крови? — По большей части, — он поерзал на сиденье. — Постарайся не пораниться и не… кровоточить иным образом в следующие два часа. Мое дыхание перехватило. Вот почему Салем не позволял мне покидать его комнату, когда у меня были месячные. Я знала, что запах крови влиял на него. Но другие? Твою ж мать. Семьдесят с лишним гибридов в замкнутом пространстве, и все с пеной у рта жаждут моей крови? Этой крови? Я подавила тошноту и выбросила эту мысль из головы. Остаток дня мы ехали в молчании. Поездка от Вегаса до плотины была короткой в сравнении с тем, какие путешествия я преодолевала в прошлом. Поездка до Канады, особняка и дома Салема продлилась год. Прошел год с тех пор, как я видела Ши, спала в своей кровати и посещала сад своей матери. Но когда на горизонте появился каменистый ландшафт дома, я почувствовала себя более пустой, более холодной. Лишенной смысла. Я взглянула в боковое зеркало, и пустое эхо прежней меня смотрела оттуда в ответ. Это не вариант. — Останови грузовик, — прошептала я. — Нет. Мне приказано отвезти тебя прямиком… — Останови грузовик! Я просто… — я закрыла глаза и потерла голову. — Мне нужно подумать. Он остановился на холостом ходу. Буквально за этими скалами, тридцать минут езды по петляющей дороге, и я буду дома. Я вернусь к борьбе, сражениям, бесконечному циклу бессмысленного ада. Сопротивление еле как сохраняло в живых нынешние поколения. Армия стрел — это не решение проблем для будущего нашего вида. «Найди другой способ». — Ты вернешься к нему, — сказал он будничным тоном. — Нет. Ш-ш-ш. Возле меня раздался вздох, затем двигатель затих. Закрыв глаза, я заставила себя расслабиться на сиденье и просто дышать. Вдох. Выдох. Я упускаю что-то очень важное. Каково мое предназначение? Призрак Анни предсказал, что существа будут эволюционировать. Моя мать истребила тлю. Пауки были следующей волной эволюционировавших существ, но их бесплодие уничтожило их. Пророчество Анни относилось к гибридам. Я не была бесстрашной и могущественной, как моя мать. Я не могла стереть их силой мысли. Я была человеком — глупой девчонкой, которая не сумела сохранить клыки, чтобы защитить собственное сердечко. Может, когда-то у меня был мятежный дух, но я никогда не была достаточно храброй, достаточно сильной, чтобы меня называли спасительницей. Может, мне никогда не было суждено сражаться стрелами и клыками. Может, мне вообще не суждено сражаться. Я открыла глаза и посмотрела на грубые черты лица Эребуса. Я охотилась и убивала его вид всю свою жизнь. Для этого меня взрастили, и это ничуть не приблизило человечество к спасению. — Почему ты на меня так смотришь? — Эребус прищурился.