Она кивнула, обхватила себя руками за талию и поплелась за ним. — Подожди, — я дернулась в путах. — Куда это она собралась? — На поверхность, — он потянулся к двери, выстуживая воздух своим хладнокровным поведением. — Ей завяжут глаза и бросят куда-нибудь, чтобы она не смогла найти дорогу назад. Она крепче обхватила себя руками, ее губы поджались и дрожали. Он выбрасывал ее, как кусок мусора? Чему я удивляюсь? Буквально мгновение назад он был готов убить ее. — Ты не можешь просто бросить ее где-то снаружи, — я сильнее задергалась в наручниках. — Отвяжи меня, мать твою! — Еще рано, — его тон оставался твердым. — Ах ты сукин сын! — мой голос дрожал от грохота моего сердца. — Если ты оставишь ее там одну, то к ночи ее изнасилуют и укусят, — я посмотрела сурово, смаргивая слезы. — Проводите ее до ближайшего лагеря людей. Они защитят ее. Она вскинула голову, и ее широко раскрытые глаза встретились с моими. — Этого ты хочешь? — он посмотрел на меня с подозрением. — Этого ты должен хотеть. Она — личность, а не инструмент для твоих игр. — Это не гребаная игра! — проревел он. Затем взял себя в руки и провел рукой по лицу. — Я пытаюсь все исправить. — Это невозможно исправить, но ты сделаешь еще хуже, если не защитишь ее, — я дрожала от желания сорвать эти проклятые путы и ударить его по глупой физиономии. — Проводи ее в безопасное место. Обещай мне. Он провел рукой по волосам и кивнул. — Я обещаю. Не глядя в ее сторону, он открыл дверь. Она двинулась за ним, съежившись, опустив подбородок и ссутулив плечи. Этот ублюдок здорово повлиял на ее самооценку. — Макария, — позвала я и подождала, пока она повернется ко мне. — Только ты определяешь свою ценность. Его неспособность видеть тебя — это его собственная дисфункция, — я втянула в себя забитый слезами воздух, принимая свои слова близко к сердцу. Ее лицо побледнело, и она оглядела комнату, как будто видела разрушение в первый раз. — Он уничтожил все, носясь по кругу как бешеный и теша свой вялый член, — я попыталась засмеяться, но смех вышел сдавленным. — Тебе будет лучше без него. Он живет в дряблом мире истерик с маленькими кулачками и проблем с эрекцией. Я сомневаюсь, что он смог бы заставить своего дружка встать, даже если бы его член был привязан к птице в полете. Она прикрыла свой ахнувший рот, и ее глаза метнулись к Салему. Я почувствовала тяжесть его взгляда и притворилась, будто не замечаю его. Я била лежачего и ненавидела себя за это. Но я была привязана к креслу, а мое гребаное сердце валялось на полу. То, что он сделал со мной, было намного хуже любого оскорбления, которое я могла бы бросить в его адрес, и прямо сейчас оскорбления были всем, что у меня осталось. — Сотни мужчин будут сражаться друг с другом за возможность полюбить тебя, — сказала я. — Горячие, красивые мужчины, которые знают, как доставить удовольствие женщине. Просто… — моя грудь наполнилась накатывающей волной горя. — Оставайся в живых и не оглядывайся назад. Она прижала руку к горлу и уставилась на свои ноги. — Теперь я понимаю. Мои ресницы дрогнули, и по щеке скатилась слеза. — Что? — Я понимаю, почему он так тебя любит, — она выпрямилась, плечи ее расслабились, и она прошептала: — Спасибо. Она проскользнула в зал, миновала Эребуса и скрылась из виду. Он вошел в комнату и, наклонив голову, слушал, как Салем дает ему указания относительно ее сопровождения. Я вцепилась руками в веревку, страшась предстоящего разговора. Без сомнения, он держал меня привязанной, чтобы контролировать и заставить выслушать его угрызения совести. Я не смогу отгородиться от него так же, как не смогу вытереть слезы теперь, когда они потекли. Страдание засело у меня в груди, как разбитое сердце, которое отбивало оцепенение. Оно треснуло и кровоточило, и я знала, что боль только началась. Глава 31 Я ждала в темноте своего разбитого сердца, где не существовало ни солнца, ни жизни, ни будущего. Это было намного хуже, чем отсутствие надежды. Это смерть, пока ты еще дышишь. Без него я была пуста, бездушна, больше не жила. С ним я была растоптанной, оскорбленной, жалкой версией самой себя. Бежать некуда. Он закрыл дверь и засунул пальцы в передние карманы брюк. Его фарфоровое лицо было бы безупречным, если бы не взгляд, который сверкал, как молния в буре лжи. Опустив подбородок, он посмотрел на меня из-под тени своих бровей. — Истерики с маленькими кулачками? — И с вялым членом, — из-за слез мои слова звучали сипло. — Ты вернулась, — его прерывистое дыхание звучало отдаленным громом, эхом, отдававшимся из ниоткуда и отовсюду. Я чувствовала себя еще более потерянной, чем когда-либо. — Я больше не вернусь. Он шагнул ко мне, и гром стал громче, сотрясая мои кости и сжимая сердце. Это он, прокладывающий себе путь внутрь меня. — Все те разы, когда я спрашивала, есть ли другие женщины… — в моем голосе было столько негодования, что воздух потрескивал. — Это была всего лишь она. Только один раз. Несмотря на его приглушенный шепот, я съежилась от резкости его слов. Я не хотела ему верить, но он говорил с такой беспомощностью, что я поняла: он не лжет. Но это не имело значения. Один раз — это слишком много. Мне нужно было понять, почему. — До той ночи ты мог бы сказать мне, что моногамен. Ты проявляешь жестокость просто ради удовольствия быть жестоким? — Я не понимал этой концепции. Я никогда не… хранил верность? Это то самое слово? Я никогда не был только с одной женщиной, не был в отношениях, и я терял равновесие, — он сократил расстояние с чисто человеческой осторожностью и опустился на колени у моих ног. — Я испугался. Я считал свою верность слабостью. Ты кастрировала меня быстрее, чем я мог убежать. Каждое слово было ударом клинка, боль внутри меня далеко не уменьшилась. — Это называется любовью, тупой ублюдочный изменник. — Тогда я этого не знал. Я никогда не чувствовал ничего подобного раньше, — он вцепился в подлокотники кресла, и его руки находились в нескольких дюймах от моих связанных запястий. — Ты как будто вышла на миссию убийцы, соблазняя меня своими глазами и манипулируя своим телом. — Нет, это не так, — ложь прозвучала жалко. Он выгнул бровь, разжигая тихую бурю между нами. После напряженного молчания я сдалась. — Да, хорошо, я пыталась притвориться, — я согнула пальцы на подлокотниках. — Я пыталась заставить тебя полюбить меня, не отвечая взаимностью. Но это не повод… — Я видел эту ловушку за милю и не смог удержаться, чтобы не свалиться в нее. Я уже был опасно влюблен в тебя, — его глаза горели, пока огонь не затмил мрачное выражение его лица. — Я был готов умереть за тебя, дать тебе свою вену и позволить тебе превратить меня в прах. Я был готов пожертвовать своей жизнью и жизнями моих друзей, потому что я люблю тебя. — Слова, — яд пронзил мое тело и поразил мою израненную душу. — Все это чушь собачья. Ты говоришь одно, но… — В тот день в тренажерном зале я склонил перед тобой шею. Я предложил тебе свою жизнь, — в его взгляде бурлил поток эмоций. — Ты помнишь, что случилось? Боль внутри меня усилилась, и слезы потекли по щекам. — Я колебалась. Я не могла это сделать. — Да, — шепот. — Ты не могла укусить меня, потому что любила, — серебряные глаза горели изумлением. — Тогда-то я и понял. Я жертвовал не только своей жизнью. Но и твоей, — он смотрел на меня, сдвинув брови, как демон, сбитый с толку любовью. — Что происходит с женщиной, когда она убивает того, кто держит ее сердце? — Она спасает человечество. — И уничтожает саму себя. Сила его слов перенесла меня в воображаемое место, где я родилась не как пророчество, и моей единственной целью было любить и быть любимой темным принцем. Эта мысль пробудила глубоко укоренившуюся тоску, которая душила мое тело. — Ты не хотел, чтобы я уничтожила себя, — задохнулась я. — Итак, ты засунул свой член в Макарию. Как по-твоему, что должно было случиться? Мы излечились бы от любви? — Да. Это одно ужасно сильное слово ударило в то место, где мои раны кровоточили и где он был всем. — Я пошел к ней, — сказал он, сжимая мои связанные руки, — потому что думал, что это заставит меня ненавидеть себя больше, чем я люблю тебя. Что ты увидишь мою неполноценность и тоже возненавидишь меня, — свет в его глазах померк. — Если бы ты ненавидела меня, то не уничтожила бы себя, спасая мир.