Выдохнула, когда он вышел из моей комнаты. Надеюсь, что попала в десятку – или хотя бы в мишень. Мне бы с Кошей поговорить… или просто увидеть. Спросить о чем-нибудь – но какой толк теперь спрашивать? Помолчать и вместе послушать тишину. Взглядом обозначить, что на этом конец, все проиграли – выиграл только Иван, хотя и он не радовался. Нам теперь даже на расстояние пятнадцати метров друг к другу подходить нельзя – мы от предыдущего срыва едва спаслись, нового не переживем. Слышала, как парни на кухне ржут: называют Кошу «хромым якудза», а еще сильнее ржут, когда он все-таки с костылями выбирается к ним, наотрез отказываясь от инвалидного кресла. Пройдет еще неделя, месяц, полгода – Коша так и останется хромым, но вряд ли кто-то осмелится хохотать над этим. Коша ведь, как Иван, выживает в любых условиях. И из самой глубокой жопы выныривает с козырями. А я не буду подходить к нему на пятнадцать метров – чтобы снова не утопить. И постараюсь отыскать в Иване хоть что-то, за что можно зацепиться, поскольку теперь он официально подписался под тем, что черное прошлое осталось в прошлом, и сверху печатью Нимовского прибил. Смерть Саши, мое наказание в психушке – все осталось в прошлом, если я только сама смогу с этим смириться. Но я не могла. Думала, что задохнусь, что в обморок рухну, когда наконец-то смогу его увидеть. Но подобного не произошло, хотя горло и задрожало, подтянулось вверх, готовое давить слезы без повода. Я не искала встречи, но наткнулась случайно. Коша теперь был привязан к дому, как и я сама, а после операции ему нужна длительная реабилитация на свежем воздухе. Так он и оказался в беседке. Так же там оказалась и я. Стояла в пятнадцати метрах за его спиной и не шевелилась, понимая, что здесь свидетелей нашего разговора нет, здесь никто не будет ставить жучки или подозревать тайное свидание – слишком открытое место, чтобы там происходила тайна. Все тайное всегда случается у всех на виду. Стояла и думала, стоит ли подойти или прямо сейчас проявить силу воли. Любовь к Ивану когда-то была сладкой, потом стала безвкусной, и почти достигнутое равнодушие теперь – тоже безвкусное. Страсть к Коше на вкус горькая. А во время поцелуев горечь перемешивается со жгучим перцем – такой она была до одного выстрела пару недель назад. Теперь вдруг стало иначе – я поймала этот вкус, но не смогла его определить. Как будто стало меньше горькой страсти и больше неразумной радости – что сидит там, живой и почти здоровый. Сутулится, задумавшись над чем-то. Раньше я не замечала, что Коша сутулится, – возможно, следствие ранения или постоянной боли. Так пусть сидит – он отойдет, переживет. Если только я прямо сейчас не сяду напротив и не закручу все заново. Ведь смогли мы не видеть друг друга столько дней – лишь прислушивались к отдаленным голосам за стенами, надеясь поймать «свой». А остальное точно будет проще. Мне хватило ума не сделать еще один шаг к нему, но никак не хватало воли, чтобы развернуться и уйти. – Чего застыли, Лизавет Андревна? – окликнул Пижон, и я на месте подскочила. Разумеется, на нас сразу обратил внимание и Коша, развернулся неловко. Пижон острой реакции не заметил: – Весна в этом году какая ранняя! Вы чего тут стоите? Боитесь к нашему хромоноге подойти? Да не бойтесь, у него характер испортился, но маневренность пока не восстановлена. Потому может только облаять, а не покусать. Я усмехнулась. Нравится мне Пижон – тем, что нередко вываливает самые полезные сведения, не вкладывая в них никакой важности. И я повторила за ним уже на подъеме тона: – Весна какая ранняя! Слушай, а не поиграть ли нам в карты на свежем воздухе? Неси колоду! Если свободен, конечно. – Могу часок выделить, – улыбнулся красавчик и направился в дом. Теперь у меня уже не было выхода – пришлось идти и садиться напротив. А как села, как бросила взгляд уже в лицо, промолчать не смогла: – Ты плохо выглядишь, Коша. И он смотрел. И он промолчать не мог: – Нормально я выгляжу. Еще через полмесяца буду как живой. Но и через двести лет буду орать, когда случайно забудусь и согну ногу. Спасибо за это. – Не собираюсь извиняться за то, что ты жив, – мне и хотелось говорить, и было трудно. – Ага. Я теперь так жив, что постоянно это чувствую. Да нет, Лиз, я и сам понимаю, что иначе вместе бы не выбрались. Забей. И выгляжу я хорошо. – Ты небритый и осунувшийся, – отметила я. – Ни разу не видела тебя в таком состоянии. – Потому что до ванной теперь доскрестись – то еще приключение, – он не оправдывался, просто отвечал. – Лиз, что дальше? Что ты собираешься делать? – Ничего, – я ответила честно. – И ума не приложу, что еще можно сделать. Пытаюсь полюбить Ивана заново. От безысходности. Он стал таким, какого я всегда хотела видеть. – Получается? – его взгляд не изменился. Я так устала. Устала – целых две минуты смотреть на него, проваливаться в темный взгляд, оценивать непривычную щетину. Меня это зрелище высасывало. Потому и сил не нашлось врать, да и плевать уже на правду – простенькую и бесхитростную в своей легкости: – Кажется, без вариантов. Кажется, я просто люблю тебя, а не мужа. Кажется, я никогда и не любила его так, как умею любить. Кажется, я готова убить его только за то, что он смеет прикасаться к тому, что ему не принадлежит. Коша застонал болезненно, глянул почти с ненавистью за сказанное, зажмурился, как если бы я его вместо этих слов по больному колену пнула. У него даже пальцы напряженно скрючились, но не сложились в кулак. Он с трудом этот стон подавил и подался ко мне, снова ловя взгляд. Наклонился над столом и зашептал тихо и быстро, боясь возвращения Пижона до того, как закончит: – Лиз, тогда слушай внимательно. Прижмись и вообще не высовывайся, учи иностранные языки, как никогда раньше не учила, вообще голоса не подавай, ко мне сама не подходи. Ориентируйся примерно на полгода, постараюсь сделать быстрее. Когда все утрясется с Алаевым, откроем тебе счет и начнем переводить деньги. Я эти недели только об этом и думал, другого плана нет и не будет. У меня много средств, но вывести сразу все не получится, лучше протянуть время. Потом попытаемся организовать твою смерть. Возможно, не выйдет, но ты уже будешь рвать куда-нибудь в Испанию. Я полностью распишу схему действий, чтобы ты не попалась. Все распишу, как и где перекантоваться, когда переходить границу, сделаем документы. Искать тебя я же и буду. Но даже если Иван Алексеевич наймет других – по моей схеме ты сильно увеличишь свои шансы. Если бы ты сбежала в прошлый раз, то нашли бы запросто. Попалась бы, даже из области выехать бы не успела. Следили бы за каждым человеком, который потенциально мог тебе одолжить хоть копейку. Мы же сделаем так, что тебя не найдут, но на подготовку нужно время. Полгода выдержишь? А потом будет тебе твоя свобода. – Что? – я оторопела. – В Испанию? Навсегда? – Ну… – Он обернулся на дом удостовериться, что Пижона все еще нет. – Может, когда-нибудь вернешься. – Когда Иван от старости умрет? – я зло усмехнулась. – Он еще и нас с тобой переживет. – Хватит! – Коша перебил непривычно нервно, но повторил спокойнее: – Хватит, Лиз. Я тебе сказал – вытащу, как ты и хотела. Забудь про свои обиды, ты просто уедешь. А если сомневаешься, так вспомни про меня. Останешься – и все, конец. Нам даже эти полгода протянуть будет пыткой, но дальше проще не будет, только хуже. Все уяснила? Я понимала, о чем он говорит. Ответ на мое признание. Ему моя любовь поперек горла, он со своими чувствами не знает, что делать. Но все-таки качнула головой. – Иван расследует и поймет, с какого счета на мой деньги ушли. Максим на том же попался. Я верю в тебя и твои схемы. Но тупо недооценивать Ивана. Он ответил без паузы, как если бы все направления нашего разговора успел перемолоть в мыслях: – Это будут уже не твои проблемы. Просто пообещай следовать этому плану. Лучше плана не будет. Понятно. Мое спасение означает, что сам Коша с определенной долей вероятности попадет и уже не выкрутится. Он готов на этот риск, лишь бы я согласилась. А я не могу отказаться, поскольку лучше плана не будет. Никогда. Не в этом мире, где верные псы и мысли не допускают, чтобы бросить хозяина. Я наблюдала за Пижоном, летящим к нам весенним кабальеро. И улыбалась – просто нужно было улыбаться, естественно и логично. А выхода-то все равно нет, и жертвы я принимать не собиралась. Но останусь – и жертвами станем мы оба. Потому что сожрем друг друга заживо еще до того, как Иван получит доказательства нашей связи. – Хорошо. Обещаю. Свой голос я не услышала. Но он кивнул. Стоило Пижону только брякнуть колодой о деревянную столешницу, как Коша потянулся за костылями. – К черту карты. Всегда бесили. Пижон прокомментировал, когда он удалился на достаточное расстояние: – Говорю же – характер испортился. Прямо не узнаю его! Алаевские суки огребут за то, что такого человека сломали! Не они его сломали. Такие, как Коша, в принципе не могут сломаться за счет чужой силы, они только сами. Глава 28 – А очень неплохо, красивая моя девочка… Иван сказал это далеко не сразу, сначала прочитал дважды, потом еще несколько минут поразмыслил и лишь в итоге выдал одобрение. Еще и добавил: – Я купил нескольких журналюг. Отдача с них есть, но расходы не окупаются. Думал уже канал какой-нибудь полностью купить… – И это дело, – кивнула я. – Вот только интернет сейчас рулит лучше любого телеканала. – Я снова ткнула на название черновика блога «Лицо современного крупного бизнеса». – Алаев на московскую биржу ценные бумаги вкидывает, а инвесторы такие сплетни отслеживают. Никто не будет вкладываться в Алаевский концерн, если есть риск, что его вот-вот посадят. В него вцепились законники, но почему бы не ударить по его главному ресурсу – финансам? Я ждала как минимум чистого восторга, но Иван лишь добродушно улыбался. – Ударим, красавица моя, ударим. И вижу, что не зря на твои развлекалочки деньги тратил – чему-то ты научилась. Особенно рад, что не сидится тебе на месте, так и хочется повоевать на моей стороне! – Зря удивляешься, – я отреагировала именно так, как планировала. – Я всегда на твоей стороне. Мы с тобой не только во власти порядок наведем, но и всех крупных собственников прошерстим. Иван приходил во все лучшее расположение духа: – Прошерстим! Но не обнадеживайся сильно, Лизонька. Даже если нам удалось бы совсем обанкротить его концерн, самого Алаева мы не обанкротим. Это просто мелкий укол. Но почему бы и не колоть со всех сторон? Мысль он до конца не развернул, но я и так поняла подоплеку: доходы Алаева ограничиваются далеко не только официальным бизнесом. Мы можем в ноль обрушить его акции, но наркотики как продавались, так и продаются. А разве у самого Ивана не так же? Он тоже подстрахован со всех сторон, его финансовое положение даже покачнуть не получится, какими бы уколами ни шпуляли в вершину айсберга. – Вань, – я продолжила, – посты для блогов я смогу катать, какие-то из них точно выстрелят. Но размещать нужно с другого айпи или вообще через иностранный сервер, чтобы не отследили источник. И вот тут я уже бессильна. Думаю, может, из какого-то общественного места постить? – Чего боишься? Что Алаев вычислит? Да на него уже насрать. Я и без этого ему главный враг. – Не Алаев, – поправила я. – Любой другой человек. Желающих найти источник будет много, и лучше, чтобы с твоим именем связи не было. Ну как я, молодец? Все продумала? Иван махнул рукой, придумывая способ решения: – Молодец, я ведь уже говорил! А в этом уже Коша разберется, он как раз спец. Передай ему флешку, пусть заодно и участвовать начинает, раз даже ты участвуешь! Я слегка прищурила глаза. Смысл всего этого маневра был не только в показухе, что денно и нощно ищу, чем бы помочь любимому мужу. Были и другие причины – например, вовлеченность в его дела, при планомерном подходе он так на меня и купленных журналистов отважится переключить. Козырей-то не осталось, их надо теперь ждать и искать. Заодно хотелось прощупать и другую почву: – Вань, а зачем нам теперь Коша? Без него не справимся? Раньше я твое решение понимала, но теперь ты настолько чист, что и Нимовскому не подкопаться. Так зачем тебе преемник для криминала, если никакого криминала не осталось? – Ты о чем? – Иван сильно нахмурился. – А если со мной прямо сегодня что-то случится? Я не рисковала – не боялась вдруг убедить мужа вышвырнуть верного помощника из дома, Иван на такое определенно не пойдет. Но, во-первых, его реакция сигнализировала не о полной чистоте, где-то там под водами еще глыба дел, для которых понадобится именно Коша. Во-вторых, тем самым я хотела лишний раз подчеркнуть отсутствие какой-либо привязанности к самому Коше. Потому продолжила давить – хотелось еще реакций: – Я и мысли не допускаю, что с тобой может что-то случиться, Ваня. Но если такая беда и произойдет, тогда по закону твое имущество распишется на наследников – меня и твоих сыновей. И возникнет логичный вопрос – а при чем тут Коша? Каким образом посторонний человек может унаследовать твои дела? Завещание в его пользу напишешь? За что? За то, что служил тебе преданным псом? Так собак щедро кормят, а не отдают им все пироги даже после собственной кончины. У тебя тут целая псарня, если уж на то пошло, но есть только одна жена и два сына, мы как-нибудь без посторонних разберемся, если не дай бог что-то произойдет. Попала в точку – в его взгляде появилось нечто новое: изумление, перемешанное с довольством. Он, кажется, постоянно меня подозревал и был только рад получить подтверждения обратного. Прищурился иначе и уже елейно вопросил: – Намекаешь, что Коша не нужен? Видишь ли, дорогая, все мои связи основаны на моей личности. И все эти связи запросто переключатся на того, кого все уже несколько лет считают наследником. Максим с Игорем получат крохи – особенно первый, пусть скажет спасибо, что еще дышит. Завещание давно написано. Не беспокойся, ты в нем учтена… если, конечно, к тому моменту будешь держать меня за руку, а не с поднятым хвостом искать других кавалеров. – Я?! – ответила с возмущением. – Ты меня с кем-то перепутал, Вань? – Прости, прости, – он заговорил примирительно. – Мне просто ход твоих мыслей не до конца ясен. Что ты имеешь против Коши? – Ничего. Мне плевать на него. И пока с тобой все в порядке, то не вижу причин продолжать греть подобранного щенка. Связи на нем? Так не пора ли на меня эти связи переключать? И он расхохотался. Вообще-то, именно этого взрыва я и ждала, он вписывался в плановую реакцию. – Лизка-пианистка – крестная мать! – смеялся муж. – Нет, только послушайте! Родная моя, ты, конечно, умница, но давай честно – тебе всю эту махину не потянуть. Для начала хоть маникюрный салончик открой и продержи на плаву. Или фонд, как я тебе предлагал. Ты хоть что-то понимаешь в игорном бизнесе или тотализаторах на ипподроме? Пусть женщины занимаются женским, а мужчины – мужским. Нет-нет, больше даже не заикайся – Коша останется. Да хотя бы потому, что если меня не станет, то он каждую тварь, в моей кончине поучаствовавшую, сначала со свету сживет. Умирать с таким осознанием, крестная мать, как-то полегче! При всем уважении к твоей помощи, конечно! Я разозлилась – в этот момент я обязана была показать раздражение: