Но я уже не такая. Я стала закоренелым монстром, в которого он меня превратил. Так что он не получит прощения. — Я тебя не видел, — сказал он. — Я ни разу не видел тебя, пока ты была его женой. Я подняла бровь. — Разве бы это что-нибудь изменило? — спросила я, ковыряясь в его оправданиях, которые ковырялись в моей плоти. Он стиснул зубы. — Нет, — признался он. Я кивнула, но ничего не сказала. Это заставило его продолжать, потому что стало очевидно, что он не был доволен тишиной, наступившей после разбитого сердца. — Моя семья очень похожа на твою, Элизабет. Мой отец – прямой потомок людей, которые основали мой родной город своей кровью, болью и страданиями. Кровь, боль и страдания были в нашей крови. Они затвердели, и с течением поколений стали хуже. Мой отец сделал все хуже. У него везде были дела, друзья, связи. Не спрашивай, как, потому что до сих пор, со всеми имеющимися в моем распоряжении ресурсами, я не могу точно определить, как он это сделал. Он смотрел на меня, ждал. И снова я ничего ему не дала. — Но не важно, как, — продолжал он. — Это то, что есть. Мы, русские, живем этим. Мы живем, как волки, воем, как волки. Это популярная русская идиома. Моя семья – хищники, плотоядные. Но все же вьючные животные. Даже меня как-то тянет к ним, несмотря на мое стремление к одиночеству. Он наблюдал за реакцией. Я ему ничего не дала. — Мой отец поставил задачи перед каждым из нас, чтобы достичь цели. Власть – конечная цель. И побег с родины, конечно. Это наша родная земля, и она нас сотворила, но отец презирал ее. Моя задача состояла в том, чтобы сначала приехать сюда, посвататься и жениться на заранее выбранной женщине. Мое сердце пропустило удар. — Женщине со связями, которыми мог бы воспользоваться мой отец, — голос Лукьяна слегка смягчился, как будто он заметил перемену в моем сердцебиении. Но это не повлияло на эффект его следующих слов. — Я так и сделал. Это было не трудно. Она была привлекательной и опасной женщиной. Смерть следовала за ней по пятам. Мне нечего больше сказать, кроме того, что я был верным вьючным животным, — он помолчал. — И я выполнил свою задачу. Ее семья имела связи с нужными людьми в американском правительстве. Мы получили гражданство, а потом наше прошлое быстро стерли. Во всяком случае, официально. Я выполнил свою задачу. Отец не спускал глаз с моей жены. Я наконец-то увидел ее такой, какая она есть, и охотно отдал ему, даже с радостью. Конечно, я должен был официально остаться женатым, как и было частью плана. А отец – с матерью, по крайней мере, на показ. Для меня это не имеет значения. Мне не терпелось спросить, почему. Почему его мать, без споров и борьбы, просто приняла эту жизнь, которую ей навязали. Это не сломало ее? Ее муж так легко отшвырнул ее в сторону, но заставил там стоять, не отпуская? Или она уже была сломана? Неужели ей все равно? У нее, как у сына, ледяное сердце? Но, с другой стороны, это не имело особого значения. Женщины с холодным сердцем и женщины с разбитым сердцем – почти одно и то же. Они жили с болью, терпели ее, потому что по-другому никак. Другого выбора не было. — Я отстранился от плана, от стаи. Но, конечно, у него вся власть. У нее власть. Она дала ему инструменты, чтобы он играл на мне. И у меня нет реальных сомнений в том, кто по правде обладает властью. Вот я и помог. Мне рассказали проблему моего отца, и я предложил решение. Я никогда в жизни не слышала, чтобы он так много говорил. Никогда в жизни мне так не хотелось отрезать ему язык. — Ты, или, точнее, твоя смерть была решением. Это был довольно простой план. Никаких осложнений. Пока все не изменилось. Пока ты не изменила все. Я выслушала всю историю без единой реакции. Ни единого вздоха, ни проклятия, ни крика. Ничего. Я подождала, пока он произнес последние слова, а потом еще долго ждала, пока эти слова не успокоились, разрывая мои внутренности и плоть, ища место, чтобы поселиться внутри. — Ну и что теперь? — недоуменно спросила я. Он вздрогнул. На самом деле вздрогнул от моего мертвого и пустого тона. Это был голос трупа. Если бы мертвые могли говорить. — Что теперь? — повторил он, явно потрясенный моим ответом. Я кивнула. — Да, что из этого следует? — спросила я. — Теперь, когда ты успешно обманул меня, ты наконец-то выполнил свой контракт? Теперь, когда ты вскрыл меня, узнал, что внутри, разорвал на части, играл со мной и с каждым из моих сломанных кусочков. Теперь ты наконец убьешь меня? Это какая-то долгая игра, даже для тебя. Эффективная, конечно. Думаю, я не ожидала ничего меньшего. Ты же предан своей работе. — Ты н-не… — он запнулся, что было так непохоже на Лукьяна. Но я его не знала. Я знала то, что он показывал. — Ты перестала быть моей работой в ту минуту, когда наклонилась и включила лампу, вместо того чтобы закричать, когда я стоял в твоей спальне. Когда ты приглашала смерть своими глазами. Именно тогда ты перестала быть работой и стала жизнью. Моей жизнью. — Ох, да ладно, — прошипела я, гнев скрывал то, как дрожал мой голос. — Мне сейчас не нужны пустые слова. Твоя миссия выполнена. Это будет пуля в голову? — спросила я непринужденно. — Или перережешь мне горло и будешь смотреть, как я истекаю кровью, как зарезанная свинья? С другой стороны, ты смотришь, как я истекаю кровью с того момента, как вошел в мой дом много месяцев назад. Так что, возможно, остановишься на удушье. Тебе нравится придушивать меня в постели. Может быть, на этот раз ты не остановишься. Я расхаживала по комнате, испытывая непреодолимое желание сбросить все рамы и уничтожить их, как он уничтожил меня. — Еще так поэтичнее, — задумчиво произнесла я. — Если мне можно выбирать, то я хочу именно так, — я вопросительно посмотрела на него. — Если я имею право на просьбу. Ты разрешишь мне, нет? Но, думаю, в конце концов это не будет иметь значения. Потому что я буду мертва, и насрать, как это случилось, потому что мертвый – все равно мертвый, да? Он уставился на меня, откровенно разинув рот. Это не было отвисшей челюстью, непривлекательным выражением, как у других людей. Его рот едва приоткрылся, глаза чуть расширились, но вся его аура излучала человеческую беспомощность. Он открыл рот, как будто хотел возразить своим собственным словам, как будто хотел возразить природе. Затем снова закрыл его. — Мертвый все равно мертвый, — сказал он наконец, голосом чуть более хриплым. Эхо слов звенело в моих ушах, когда они снова погрузились в мертвую пустоту между нами. — Это был просто еще один риск? — спросила я спокойнее, чем чувствовала. — С тобой все рискованно, — сказал Лукьян. В этот момент не было никакой победы. Не будет побед и в последующие мгновения. — Нет, ты сказал, что ты виноват в нападении, это был еще один эксперимент, чтобы проучить меня… да? — спросила я. Или, может быть, умоляла. — Ты хотел разозлить меня настолько, чтобы я забыла о всеохватывающей тени, нависшей над моей жизнью за последние полтора года, и просто выскочила на улицу, как капризный подросток? — Нет, — немедленно ответил он, не взвешивая свои слова, не подбирая идеальный ответ. — Признаюсь, это приходило мне в голову, но нет, это не был план, чтобы заставить тебя выйти. Если бы я знал, что так оно и будет, то, возможно, никогда бы тебе не рассказал правду. Я просто не думал об этом так глубоко. Я фыркнула. — Да, конечно. Человек, который анализирует каждый аспект своей жизни и всех, с кем он соприкасается – вплоть до садовника и уборщицы – просто не подумал об этом, — прошипела я. — Может, я и была дурой все это время, доверяя тебе, но я не идиотка. — Ты не дура и не идиотка, — ответил он. — Скорее, я. Его слова звучали правдиво, как и чувство вины, наполнявшее их. — Если тебе нужно сочувствие, ты смотришь не в ту сторону, — честно сказала я ему. Его взгляд был прикован к моему. — Мне ничего не нужно, кроме тебя. Я снова рассмеялась. — И разве это не смешно? Ведь это единственное, чего ты не получишь. Это была ложь. Но я все равно ушла. ГЛАВА 17 Моя ярость была такой сильной, что я испугалась самой себя. Я топала в фойе с красной пеленой перед глазами, прохладной дверной ручки на ладони было не достаточно, чтобы разбудить меня. Я была удивлена, что она не растаяла у меня в руке. И только когда пронизывающий полуночный ветерок прошелся по ткани моей одежды, ярость уступила место пониманию. Я посмотрела на свою босую ногу и на поверхность, к которой она была прижата. Бетон. За дверью.