Лукьян потянул меня за руку, и от шока я позволила себя вести. Я стояла посреди всего этого, прежде чем мой мозг дал мне шанс запаниковать. Но паника подкралась. Мое сердцебиение стучало в горле так, что я чуть не задохнулась. Страх и тревога затуманили зрение. Сильная боль в ладони вернула меня обратно. Я посмотрела на Лукьяна. — Ты все еще внутри, — заверил он меня. Я с удивлением и ужасом огляделась. — Как? — выдохнула я. Он не ответил. Потолок и несколько признаков бетонной стены дали понять, что я все еще внутри. Я не на улице. Я была словно в саду. Вплоть до каждого цветка, который я рассматривала из окна, густой кустарник, все это окружало меня. Не хватало только свежего уличного воздуха. Даже затхлый и слегка влажный воздух подвала был заглушен запахом цветов, листьев, грязи. Жизни. Я подпрыгнула, когда что-то пролетело над моей головой. Лукьян снова сжал мою руку, и его глаза остановились на том месте, где красочная птица села на маленький скворечник на дереве, который доходил потолка. Наверное, он был в горшке, потому что тут не было почвы, но кустарники всё скрывали. Логика и страх боролись в моем мозгу, не зная, паниковать или расслабляться. Все было как будто снаружи, а вроде и нет. — Я не мог заказать что-нибудь редкое, как мне хотелось, в столь поздний срок, — сказал Лукьян, не сводя глаз с крылатого существа. — Смерть – это совсем другая история, — он перевел взгляд на меня. — Но сейчас нам не нужна смерть. То, что мы сделали в этой комнате, не сработало. Он посмотрел вниз, на пол, который теперь был покрыт травой, как будто видел под ней пятна смерти. — Ну, сработало, — поправился он. — До определенного момента. Но недостаточно хорошо. Ты – не я, Элизабет. Ты не можешь научиться жить с чистой смертью, — он помолчал. — Может быть, и я тоже. Чирикнула птица, и его взгляд устремился туда, где она раздувала грудь, требуя внимания. — Может нам нужно было убедиться, что мертвые – не единственные существа, которые могут жить в этих стенах. Я зачарованно продолжала смотреть, как птица грызет семечки в своем домике. Лукьян был прав. Тут была жизнь, а раньше смерть. Я чувствовала себя живой в этом саду, который даже не был садом. Паника все еще присутствовала, потому что части моего мозга не могли понять то, что я действительно была в безопасности внутри. Но я никогда по-настоящему не буду в безопасности. Я создала себе эту иллюзию, думала, так преодолею страх. И думала, так чувство вины меня не убьет. — В данный момент было бы полезно, если бы ты что-нибудь сказала, — заметил Лукьян ровным, но все еще полным беспокойства голосом. Я взглянула на него. Черты лица пустые, но все равно что-то выгравировано. Моя рука потянулась к его подбородку, с нежностью сжимая. Не думала, что я способна на нежность. Но он просто стоял, принимая это. — Я не знаю, что сказать, — прошептала я со слезами на глазах. Он прочистил горло. — Мой риск окупился. Я приподнялась на цыпочки, прижимаясь к его губам. — Твой риск окупился, — прошептала я ему в губы. *** Неделю спустя Я сидела в мертвой комнате. На коленях у меня лежала раскрытая книга – моя любимая, на самом деле, – но соблазнительные и ужасающие слова на странице меня не привлекали. Разум был где-то далеко. Мой мозг искал то темное и зловещее место, куда Лукьян удалился в последние дни. Можно было бы не обращать внимание, он часто это делал. Но сейчас все было по-другому. Воздух пах бурей, дразня тем фактом, что я не могу контролировать то, что надвигается, и не знаю, насколько это будет плохо. Разорвет в клочья или я вытерплю? Я пыталась отвлечься на сад в подвале. Я сидела там часами, медитируя, привыкая к ощущению жизни, окружающей меня, пытаясь дать ей посеять семена мертвых, которых я лелеяла в течение многих лет. Я делала это, потому что была в ужасе. В ужасе от того, что я прикована к этому дому, а он был необъяснимо прикован ко мне. В те дни я сражалась в битвах, молча ведя войну против самой себя. Против того, что держало меня в страхе перед миром, который не причинил бы больше боли, чем я уже испытала. Я активно общалась с людьми на сайте, на котором раньше только скрывалась. Я разговаривала с людьми. Это было тяжело, мучительно, но как-то помогло. Хотя мне пришлось притвориться, что я хорошо реагирую на скандирование «ты можешь это сделать». Несмотря на это, я находила какое-то утешение в безликих незнакомцах, попавших в паутину собственных слабостей. Я читала книги, стоявшие на полке «психологии», к которым раньше боялась прикасаться. Это означало бы, что мне нужна помощь. Раньше я этого не делала. Я хотела провалиться сквозь половицы в этом доме и гнить рядом с деревом, пока от меня не останется ничего. Теперь мне хотелось чего-то другого. Помощи. Но именно просьба о помощи отнимала больше всего сил. Увядать в своих страданиях было легче. Если Лукьян и заметил мое оживление – а он замечал все, – то никак это не прокомментировал. Было еще больнее. Вот почему я пришла к комфорту мертвых и красивых вещей, надеясь, что они могут предложить что-то. Но они были мертвы. Мертвые не предлагали ничего, кроме отражения худших страхов живых. Я сидела. Он едва удостоил меня взглядом, когда вошел в комнату, прежде чем направиться к рамке. Мне было бы больно, если бы я не знала его лучше. Если бы я не чувствовала силу и близость в этом коротком, но разрушающем душу взгляде. Я научилась обращать особое внимание на птиц в такие моменты, как этот, моменты, задерживающиеся на краю чего-то. Воздух сгустился от приближающейся грозы. — Часто самые непримечательные вещи оказываются самыми необычными, — сказал он. Птица внутри рамы действительно терялась на фоне красоты и цвета остальных. Она была невелика, особенно если учесть, что по бокам были две большие птицы с широкими размахами крыльев. Перья – грязно-коричневые, смешанные с черными и серыми, почти как тигровые полосы. — Новокаледонский совенок-козодой, — сказал он, когда мои глаза закончили бегать по нему. — Об этом существе мало что известно, даже то, как звучит его голос. В мире известно всего два экземпляра, — он пробежал глазами по стеклу. — Мне потребовалось пять лет, чтобы наконец приобрести одну птицу. Она неуловима для всех, кто ее ищет. Некоторые исследователи сомневаются, что этот вид все еще существует, уже десять лет прошло со времен исследований. Он повернулся ко мне. — Я приобрел ее всего за полгода до того, как… приобрел тебя, — продолжал он. Я не собиралась с этим спорить. В каком-то смысле он правда меня приобрел. Я была точно такой же, как эти прекрасные существа, за исключением того, что я не была красивой, и моя клетка немного больше. Под взглядом Лукьяна я как-то ожила и осталась мертвой одновременно. — Возможно, что этот вид вымер, потому что я решил забрать это единственное существо, — он на мгновение оглянулся. — Может быть. Но, видишь ли, мне это было необходимо. Потому что это было нечто, чем мир никогда не обладал. Ничего не знал. Для всех это было загадкой. Одна из самых редких вещей на планете. Он сделал шаг вперед, я встала, книга на коленях упала к моим ногам. Я сделала это, потому что он преследовал меня, как будто собирался раздавить своими объятиями. Я встала не для того, чтобы избежать этого, а чтобы приветствовать. Но он резко остановился. Это небольшое расстояние, эта определенная остановка были первым ветерком, мягким, но определенным, признаком бури, которая вот-вот разразится в этой комнате. Прорвется сквозь меня.